Обширные развалины наружных построек чернели по одну сторону вырубки, а заборы, расходясь радиусом от общего центра разрушения, в разных местах гнали огонь на поля. Немногочисленный домашний скот пощипывал траву в отдалении, и даже домашняя птица все еще держалась вдали, словно предупрежденная инстинктом, что опасность таится вокруг места ее прежнего обитания. Во всех других отношениях вид был мирный и прелестный, как всегда. Солнце сияло в небе, на котором не было ни облачка. Мягкий ветер и яркое небо придавали оживленный вид даже лесам без листвы. И белесые испарения продолжали подниматься от дымящихся груд высоко над холмами, будто мирный дым сельских домов над крышами.

Безжалостная банда, явившаяся причиной этой внезапной перемены, находилась уже далеко на пути к своим селениям или, возможно, искала какую-либо другую кровавую арену. Опытный глаз мог бы проследить маршрут, избранный этими жестокими обитателями лесов, по поваленным заборам или по скелету какого-нибудь животного, павшего под смертельным ударом в угаре победы. Из всех этих диких существ осталось лишь одно, и оно, казалось, задержалось на этом месте, испытывая чувства, чуждые тем страстям, что так недавно будоражили сердца его сотоварищей.

Медленной бесшумной поступью одинокий, как бы праздный человек бродил по арене разрушения. Сперва можно было видеть, как он шагает с задумчивым видом среди развалин зданий, образовывавших четырехугольник, а затем, по-видимому, побуждаемый интересом к судьбе тех, кто погиб таким жалким образом, он подошел ближе к руинам в его центре. Самое чуткое и внимательное ухо не смогло бы уловить звука его шагов, когда индеец ступил внутрь мрачного круга обрушившейся стены, и даже дыхание ребенка не слышнее того, как дышал он, стоя на месте, так недавно освященном агонией и мученичеством христианской семьи. То был юноша по имени Миантонимо, искавший какой-нибудь печальный знак памяти о тех, с кем он так долго прожил в дружелюбии, если не в доверии.

Человек, сведущий в истории дикарских страстей, мог бы найти ключ к тому, что происходило в душе юноши, по мимике его выразительного лица. По тому, как темные блестящие глаза пробегали по тлеющим обломкам, могло показаться, что они напряженно ищут какие-нибудь останки человеческого тела. Однако стихия слишком ревностно сделала свое дело, чтобы осталось много зримых знаков ее ярости. Но один предмет, напоминающий то, что он искал, его взгляд поймал и, легким шагом подойдя к месту, где тот лежал, он поднял из углей кость сильной руки. Блеск его глаз, когда их взгляд упал на этот печальный предмет, был диким и торжествующим, подобно взгляду дикаря, когда он впервые ощущает жестокую радость упоения местью. Но одновременно пришли более добрые воспоминания, и более нежные чувства явно заняли место ненависти, воспитанной в нем расой, которая так быстро согнала с земли его народ. Останки выпали из его ладони, и будь там Руфь, чтобы засвидетельствовать грусть и легкую тень, омрачившую его смуглые черты, она могла бы быть убежденной, что ее доброта не была напрасной.

Сожаление скоро уступило место благоговейному страху. Воображению индейца представилось, будто на этом месте послышался тихий голос, похожий на тот, что, согласно поверью, исходит из могилы. Подавшись вперед всем телом, он прислушался с напряжением и чуткостью дикаря. Ему показалось, что он слышит приглушенные интонации Марка Хиткоута, снова общающегося с Богом. Резец древнегреческого ваятеля любовно очертил бы позы и движения пораженного мальчика, когда он медленно и благоговейно отступил от этого места. Его взгляд обратился в пустоту, где прежде располагались верхние жилые помещения блокгауза и где он в последний раз видел семейство, взывающее о помощи в крайней нужде к своему Божеству. Воображение все еще рисовало жертвы в их пылающем жилище. Вероятно, ожидание некоего видения бледнолицых заставило юного индейца задержаться минутой дольше возле этого места. А затем с задумчивым видом и размягченной душой он легко зашагал вдоль тропы, которая вела по следам его народа. Когда его фигура достигла границы леса, он снова остановился и, бросив прощальный взгляд на место, где судьба сделала его свидетелем такого глубокого домашнего мира и столь многих внезапных страданий, быстро растворился во мраке родного леса.

Дело дикарей теперь казалось завершенным. Было как будто поставлено решительное препятствие дальнейшему продвижению цивилизации в злосчастную долину Виш-Тон-Виш. Если бы природе предоставили свободу делать свое дело, за несколько лет опустевшая вырубка покрылась бы прежней растительностью, а спустя полвека все тихие просеки были бы снова погребены в тени леса. Но суждено было иное.

Солнце достигло зенита, и враждебный отряд находился в дуги несколько часов, прежде чем случилось нечто, явно означавшее вмешательство руки Провидения. Человек, знакомый с недавними ужасами, мог принять дыхание ветра над руинами за перешептывание отлетевших душ. Короче, казалось, будто безмолвие дикой природы еще раз объяло ее царство, как вдруг оно было нарушено, хотя и очень тихо. В развалинах блокгауза возникло движение. Звук был такой, словно постепенно и осторожно вынимают деревянные планки, а затем над шахтой колодца медленно и очень осторожно поднялась голова человека. Дикий и неземной вид этого воображаемого призрака соответствовал остальным деталям сцены. Лицо, выпачканное копотью и покрытое пятнами крови, голова, обернутая каким-то обрывком грязной одежды, и глаза, смотревшие с каким-то тупым ужасом, были под стать всем другим страшным приметам этого места.

— Что ты видишь? — спросил низкий голос из глубины стенок шахты. — Мы снова возьмемся за оружие или слуги Молоха83 ушли? Говори, оцепеневший юноша! Что ты увидел?

— Вид такой, что и волка заставит плакать! — отвечал Ибен Дадли, поднимая свое крупное тело так, чтобы встать выпрямившись на стволе колодца, откуда он мог обозревать с высоты птичьего полета большую часть опустошенной долины. — Какие бы злые силы это ни были, мы не можем сказать, что не было знаков предостережения. Но что значит самый хитроумный человек, когда мудрость смертных ставят на весы против силы демонов? Вылезайте! Велиал84 уже сделал самое худшее, и мы можем перевести дух.

Звуки, исходившие из глубины колодца, выразили удовлетворение, с каким эта информация была воспринята, не меньше, чем живость, с которой было послушно выполнено приглашение жителя пограничья. Разрозненные планки дерева и короткие куски досок сперва осторожно передали в руки Дадли, который разбросал их, как бесполезный хлам, среди руин здания. Затем он спустился со своего насеста и расчистил место, чтобы остальные могли последовать за ним.

Первым поднялся незнакомец. Вслед за ним появились Контент, Пуританин, Рейбен Ринг и, короче, вся молодежь за исключением тех, кто, к несчастью, пал в сражении. После того, как они поднялись и все по очереди припали к земле, понадобились совсем короткие приготовления, чтобы вызволить физически более слабых. Сноровки и опыта жизни возле границы вскоре оказалось достаточно для налаживания подходящих средств. С помощью цепей и ведер Руфь и маленькая Марта, Фейс и все работницы без исключения были благополучно извлечены из недр земли и возвращены к свету дня. Вряд ли нужно говорить тем, кому опыт лучше всего позволяет судить о таком деле, что не потребовалось ни много времени, ни больших усилий для его выполнения.

В наши намерения не входит испытывать чувства читателя дольше, чем требует простой рассказ о событиях этой легенды. Поэтому мы ничего не скажем о телесной муке или о душевной тревоге, с которыми был осуществлен этот искусный исход из пламени и из-под томагавков. Страдания главным образом обусловливались страхом, ибо спуститься было легко, а расторопность и изобретательность молодых людей позволили с помощью вещей из обстановки, заранее заброшенных в ствол колодца, и крепких обломков пола, как следует уложенных поперек, сделать положение женщин и детей менее мучительным, чем поначалу можно было предположить, и эффективно защитить их от падающих обломков. Однако последние, похоже, мало могли угрожать их безопасности, ибо корпус здания сам по себе был достаточной защитой от падения его более тяжелых частей.