– Отраву я получил, а не посылочку.

– Я пытался пробраться к тебе, тебя повидать, но кто мне позволит, и вот я сделал профит на этой свекле и я встретился с братом Житняка.

– Шмуэл, мне очень неудобно из-за ваших сорока рублей. Это же такие деньги, а что вы за них имеете?

– Что такое деньги? Я пришел тебя повидать, а если это на метр вымостит мне дорогу в рай, уже я неплохо вложил капитал.

– Бегите, Шмуэл, – заволновался мастер, – уходите, пока не поздно, не то они вас пристрелят, глазом не моргнут, и все свалят на еврейский заговор. Если так случится, мне конец.

– Я бегу, – сказал Шмуэл, скрипя суставами пальцев перед тощей грудью, – но сначала ты мне скажи: почему тебя обвиняют в таком страшном преступлении?

– Почему обвиняют? Да потому что я идиот. Работал на хозяина завода в запрещенном участке. И еще там жил, и ему не сообщал, что у меня еврейские бумаги.

– Теперь ты видишь, Яков, что случается, когда ты сбриваешь бороду и забываешь своего Б-га?

– Только не говорите вы мне про Б-га, – сказал Яков горько. – Я слышать о нем не хочу. Чем больше он тебе нужен, тем он дальше оказывается. Я сыт по горло. О моем прошлом не вам мне рассказывать, но что я пережил с тех пор, как мы в последний раз виделись… – Но тут ему изменил голос.

– Яков, – заговорил Шмуэл, сжимая и разжимая свои неугомонные руки, – не зря мы евреи. Без Б-га мы жить не можем. Без завета мы давно бы были вычеркнуты из истории. Пусть это будет тебе уроком. Он все, что у нас есть, и кому надо больше?

– Мне. Я могу принимать несчастья, но не вечно же.

– За несчастья ты не хули Б-га. Он дает нам пищу, но мы сами должны ее стряпать.

– Я хулю его за то, что его нет. А если есть, так он на луне или среди звезд, только не здесь. Лучше не верить, не то ожидание делается сплошной мукой. Я не могу услышать его голос, и никогда не мог. Не нужен он мне, раз он не является.

– Кто ты такой, Яков? Сам Моисей? Положим, ты не слышишь его голос, так значит, подай ему свой. «Где поднимается молитва, там спускается благословение».

– Скорпионы спускаются, и бичи, гром, град, огонь, и еще дерьмо. Вот почему не нужна мне эта помощь от Б-га, хватит с меня русских. Да, когда-то я с ним говорил и сам себе отвечал, но какая польза от этого, если я так мало знаю, во-первых? Раньше я время от времени ему напоминал об условиях моей жизни, моих трудах, несчастьях, ошибках. В редких случаях я сообщал ему небольшие приятные новости, но что бы я ни говорил, он ничего не отвечал. Раз так, теперь я тоже буду молчать.

– Гордый человек глух и слеп. Как он может услышать Б-га? Как он может его увидеть?

– Кто гордый человек, кто? И чем я таким могу гордиться? Что родился без родителей? И никогда прилично не жил? И моя неродяшая жена убежала с гоем? И когда убили в Киеве мальчика, из трех миллионов евреев в России арестовали меня? Так что я не горжусь. Если Б-г существует, я с удовольствием его выслушаю. Если ему не хочется разговаривать, пусть он откроет мне дверь, я выйду. У меня ничего нет. Из ничего вы не получите ничего. Если ему от меня что-то надо, пусть сам сперва мне подаст… ну, не помощь, так знак хотя бы.

– Не знаков проси, а милости.

– Я много чего просил, и я не получил ничего. – Мастер вздохнул и заговорил в самый глазок: – «В начале было Слово», но это не его слово. Я так теперь на это смотрю. Природа сама изобрела себя, и человека тоже. И все на свете было всегда. Так говорит Спиноза. Кажется невероятным, но, возможно, и правда. Все сводится к тому, что или Б-г – наша выдумка и ничего он с этим не может поделать, или он – сила природы, но не истории. Сила – это вам не отец. Он холодный ветер, а хочет-старается быть потеплей. По правде сказать, я списал его со счетов.

– Яков, – заговорил Шмуэл, тиская руки, – не говори так. Не ищи Б-га в неправильном месте, ищи в Торе, в законе. Вот где надо смотреть, а не в дурных книгах, которые отравляют твои мысли.

– Насчет закона, так он придуман людьми, и он не так чтобы очень, и какой мне толк от него, если царь им не пользуется? Нет, раз Б-г мне отказывает в простейшем уважении, я настаиваю на справедливости. Поддержи закон! Порази царя своей молнией! Освободи меня из застенка!

– Справедливость Б-жья воссияет в конце времен.

– Я уже не такой молодой, я не могу ждать так долго. И те евреи не могут, которые бегут от погромов. Сейчас происходят убийства многих тысяч, и то ли еще будет. Б-г считает звезды в небе, а где речь о людях – я только и знаю, что один плюс один. Шмуэл, лучше мы оставим эту бесполезную тему. Какой смысл спорить через узкую щелку, когда вы еле видите часть моего лица в темноте? И вам скоро уходить, а мы зря тратим время.

– Яков, – сказал Шмуэл, – Он изобрел свет. Он сотворил мир. Он создал нас обоих. Истинное чудо есть вера. Я верю в него. Иов сказал: «Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться». [31]Он еще много чего говорил, но и этого хватит.

– Чтобы выиграть свое идиотское пари у дьявола, он перебил всех слуг Иова и его невинных детей. За одно это я его ненавижу, не говоря про десять тысяч погромов. Ах, и зачем вы меня заставляете молоть ерунду? Выдумка этот ваш Иов, как и сам Б-г. И лучше о них не будем. – Он уставился на менялу одним глазом. – Простите, что я огорчаю вас за ваше дорогое время, Шмуэл, но вы мне поверьте, трудно быть свободномыслящим в этой жуткой камере. Я говорю так без гордости и без радости. Но какой бы он ни был у человека, рассчитывать приходится только на свой рассудок.

– Яков, – сказал Шмуэл, утирая лицо голубым носовым платком, – сделай это для меня, не замыкай своего сердца. Никто не потерян для Б-га, пока сердце открыто.

– Камень остался у меня от моего сердца.

– И не забывай о покаянии, – сказал Шмуэл. – Это прежде всего.

Появился Житняк, в большой спешке.

– Хватит, пора. Вышли твои десять минут, вы дольше говорили.

– А как будто две минуты, – сказал Шмуэл. – Я только собирался рассказать, что у меня на душе.

– Бегите, Шмуэл, – торопил Яков, приникнув губами к глазку. – Сделайте все что можете, только мне помогите. Бегите в газеты, скажите там: полиция схватила невинного человека. Бегите к богатым евреям, к Ротшильду, если надо. Просите помощи, денег, милосердия, хорошего адвоката, чтобы меня защитил. Вызволите меня отсюда, пока меня не положили в могилу.

Шмуэл вытащил из кармана огурец.

– Я тут тебе солененький огурчик принес.

И попытался протиснуть огурец сквозь щель, но Житняк его сгреб.

– Нечего тут, – шикнул громко. – Знаем мы ваши жидовские штучки. А ты заткнись, – кинул Якову. – Поговорил и будет.

Схватил Шмуэла за руку:

– Живей давай, утро уже вот-вот.

– Будь здоров, Яков, и помни, что я тебе говорил.

– А Рейзл? – крикнул Яков ему вслед. – Я забыл спросить. Как она?

– Я побежал, – ответит Шмуэл, прижимая к голове шляпу.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

Визит Шмуэла отяготил Якову душу почти непереносимым волнением. Что-то теперь будет, он думал. Он будет бегать ради меня по людям. Говорить: это мой зять Яков, и посмотрите, что с ним произошло. Рассказывать, что я в тюрьме в Киеве, и за что. Будет кричать о моей невиновности и молить о пощаде. И кто знает, может быть, какой-нибудь адвокат пойдет к Грубешову и потребует обвинение. Скажет ему: «Вы должны нам предоставить обвинение, пока этот человек не подох в камере». Возможно даже, он обратится с ходатайством к министру юстиции. Да, если он хороший адвокат, он уж сам знает, что еще ему делать. Он меня тут не бросит.

Но вместо этого в камеру явился смотритель, натянутый, яростный. Горел некосящий глаз. Губы расползались от злости.

– Мы тебе покажем побег, сволочь! Мы дадим тебе заговор!

Заключенный в одиночке рядом слышал ночью голоса и донес на Житняка. Того схватили, и скоро он признался, что допустил старого еврея поговорить с убийцей.