— Трахнуло или трахнула? — Упырь хихикнул.

— Есть не будешь, сил не будет, — заметил Уч-Кудук. — Не поправишься.

— Он же инопланетянин, — вступился трактирщик. — Святым духом сыт.

И дважды прав был.

Я лежал, закрыв глаза, успокаивая карусель. Вместе с ней отпускала тошнота. Идти никуда не хотелось — поспать бы мне сейчас и проснуться с бодрым чувством, внезапно кинувшим в овраге. Между тем, бичи, закончив завтрак, засобирались в путь.

— Сможешь идти, буржуй?

— Да, — я поднялся.

— День жаркий будет, скинь пиджачишко, — посоветовала мокрая Кащеевна. — Пока дойдём, рубашка и штаны подсохнут.

— Возьми меня за руку, — попросил, закрыв глаза. — Поводырём послужишь?

Надюха взяла под руку, и бодренько, и скоро проволокла меня от щебзавода до коттеджного посёлка. На краю Сиреневой улицы остановились посовещаться.

— Какой, говоришь, дом, — руководство операцией принял Уч-Кудук, — двенадцатый? Ну, вот что, цыганским табором туда мы не пойдём — поодиночке, с интервалом. И глазеть во все моргала — всё подмечать, запоминать. Потом расскажет каждый, увидел что.

Билли на зависть — штурм атаки мозговой.

— Тебе, Звезданутый, вообще не стоит там светиться — обойди улицей другой.

— Да пусть сидит, — Кащеевна вступилась. — А мы туда и обратно.

— Годится, — согласился Уч-Кудук и дал команду. — Первый пошёл.

И пошёл первым. В ремках бомжа, походкой франта. Артист!

Вернулся с деловым настроем:

— Кучковаться не будем — все по рабочим местам. Вечером обсудим.

И в город подался.

Следом остальные мужики, прошвырнувшись по Сиреневой.

— Посиди, — Надюха мне, — я шилом.

Ушла на разведку. Когда вернулась:

— Ништяк ты себе дом отгрохал.

— Приобрёл, — поправил я.

— А где ж молодка?

— Не знаю. Деньжат добудем — разыщу.

— С таким-то хренделем ты и ей не нужен будешь.

Я промолчал.

— Куда идём? — спросил, когда покинули посёлок.

— К церкви. Посидишь там, у ворот чуток, глядишь и накидают.

Мне не хотелось попрошайничать.

— Может, я на базу, самоходом?

Голос Кащеевны построжал:

— Э, брось свои буржуйские замашки — все должны пищу добывать.

— Да я разве отказываюсь — нищенствовать противно.

— А на что ещё годишься? Молчи уж, Ванька-встанька — отпущу и упадёшь.

Притащила меня к церкви.

— Садись.

Сдёрнула пандану на низ лица.

— Кепочки не хватает — во что ты мелочь будешь собирать?

Отыскала картонную коробку, поставила у моих скрещенных по-турецки ног, бросила два медяка.

— Для почину. Ну, я пошла.

Отошла, вернулась.

— Тебе алмаз в дыру бы вставить — ну, вылитый Будда, индейский бог.

И тут меня пронзила мысль одна.

— Подожди, Надежда, что нам гроши собирать — сработаем по-крупному. Найди какую-нибудь брошку, пуговицу, стекляшку, чтоб по размеру подошла. Я буду брамина изображать, целителя из Индии.

Кащеевна влёт поймала мысль, хихикнула:

— Врать ты горазд — а мне б накостыляли.

Вернулась через час с голубым стеклянным глазом от Масяни — полутораметровой куклы, рекламирующей бытовую химию у входа в магазин — и тюбиком клея "момент".

— Это зачем?

— Пальцем собираешься держать?

Помазав клеем око лупоглазой зазывалы, Кащеевна вставила его во вмятину моего лба. Отошла на шаг, склонила голову.

— Тебе идёт.

— Надолго присобачила?

— Он отвалится, когда кожа отомрёт.

Взяла меня за руку.

— Здесь бармины не гадают.

Мы прошли вглубь церковного двора, оккупировали пустующую беседку. Кащеевна подвязала мне пандану и распустила закатанные рукава.

Осмотрев критически:

— Какой же ты бармин? Если б не седая грива, вылитый цыган из табора.

И утопала, скрипя песком посыпанной дорожки.

Не похож — много ты понимаешь в целителях индийских — браминах.

Попытался настроиться на предстоящий спектакль. Но в беседке, увитой плющом, было прохладно. А снаружи плавился день, журчал фонтанчик, и в кустах малиновка ссорилась с супругом, не желавшим высиживать потомство.

Слипались веки, я подумал, не прилечь ли на скамейку. Мне нужен сон. Пару часиков живительного сна, и головокружение отступит, улетучится и тошнота.

Прилечь так и не решился, но откинулся на решётку и смежил веки.

Шаркающие шаги, голос Кащеевны:

— Проходите, бабушка, — бармин вас ждёт.

Старушка маленькая, опрятненькая, со скромною улыбкой и добрыми глазами — одуванчик Божий. Грех врать такой.

— Садитесь, — указал напротив место ей. — Как вас зовут?

— Антонина Васильевна, — голосочек у старушки почти детский.

— Положите на стол руки, Антонина Васильевна, ладонями вверх. Глаза закройте.

Обратил пандану в паранджу, потёр ладони — ну-с, приступим. Накрыл её ладони своими, закрыл глаза.

Надо что-то врать. Всевышний, вразуми!

Будто в ответ на обращение моё где-то чуть выше переносицы в черноте закрытых глаз затеплился огонёк. Какие-то линии замельтешили световые, круги, изгибаясь в эллипсы, завращались — светлое пятнышко растёт, растёт, вытесняя черноту. Круги, и линии, и эллипсы вдруг упорядочились в узнаваемую картину. Это….

— Кровеносная система у вас в порядке, и кровь хорошая, и сердце работает без перебоев. Долго жить будете, Антонина Васильевна.

Картинка поменялась.

— Лёгкие чисты. Кишечник, желудок — всё у вас в норме. Не износились, ваши органы. Зачем ко мне пришли?

— Сыночек у меня в тюрьме сидит. Пришла спросить, дождусь ли. Вернётся он после отсидки или опять с дружками завихрится?

Вот чёртова макумба — чего там наплела? Ведь русским языком сказал — целитель я, брамин из Индии.

— Я вас, Антонина Васильевна, внутренней энергией сейчас заряжу, чтобы сына дождались. И письма ему шлите бодрые — объясните: жить можно и судимому, главное знать для чего.

— Руки у него золотые, — лопотала старушка. — За что не возьмётся, всё сделает. Ой! Чтой-то ваши руки стали горячими….

Получилось! Я ведь только подумал о внутренней энергетике — не плохо бы…. Стало быть, действительно могу целить людей. Ай да "подставка для чернильницы"!

Вернул на лоб пандану.

— Глаза откройте.

Старушка засуетилась, достала в узелок завязанный платочек.

— Чего я вам должна?

— Ничего. Копите деньги на посылку сыну.

— Я заново как будто родилась, такая бодрость, — развязала узелок, из комка купюр, серебра и меди извлекла смятую десятку, с мольбой взглянула. — Хватит?

— Хватит, — я пожал ей пальцы. — Спасибо.

Антонина Васильевна ушла. Кащеевна пришла, кивнула на мятую десятку.

— И всего-то?

— А ты ищи клиентов побогаче.

Следующая пациентка по всем приметам при деньгах была. Упитанная и жаловалась на полноту.

— Уже не знаю, какому идолу молиться — все диеты испробовала, целое состояние извела. Вы посоветуете что?

— Я вас изящной сделаю, сколько заплатите?

Толстушка поджала губы:

— А вы, сударь, не шарлатан?

— Вы кем работаете?

— Работала бухгалтером, сейчас у меня своя торговых точек сеть.

— С компьютером, стало быть, знакомы. Наш мозг тот же компьютер, и если с нами что-то происходит, то первопричина в нём — где-то, что-то глючит. Сейчас я вас перепрограммирую, и вы будете хотеть, и потреблять пищу ровно в таком объёме, который требуется для поддержания изящной формы. Сколько заплатите?

— Вы программируйте, я решу.

— Положите руки на стол ладонями вверх, глаза закройте.

Опустил пандану на низ лица, накрыл её ладони своими.

Вот она, святая святых — хранилище человеческого мозга. Вот и он, самый наисложнейший в мире компьютер. Какая тут ячейка вас, мадам, заставляет обжираться? Нет, так, пожалуй не найти — метод тыка не проходит. Нужна система. Вот тебе пончики в меду, балычок осетровый — что ты, лапушка, больше любишь? Ага, вижу активность в связке нейронов. Ну-ка, ну-ка…. Ну, зачем же напрягаться? Добрый доктор Айболит никому не навредит….