Джонни знал почти наверняка, что Том и Мора не были влюблены друг в друга. Привязанность между ними, конечно, была, и товарищество, которому можно позавидовать. Но он не был убежден, что у них существовала постоянная необходимость друг в друге. Их жизнь проходила как бы в плавной череде событий, потому что каждый из них близко и глубоко знал внутренний мир другого. Они не погрешили против взаимных предубеждений. Как-то он спросил ее о Ратбеге и Томе.

— Мне будет хорошо там, Джонни, — сказала она. Слова ее были тихими и искренними, словно она хотела разубедить его. В Море не было страха перед жизнью после того, как она, наконец, совершит этот шаг — выйдет за Тома. — Вначале, полагаю, мне будет трудно. Но я не думаю, что когда-нибудь устану от Ратбега. Я полюбила его с первого взгляда. И, разумеется, у меня будет «Радуга», дом и сад, за которыми нужен уход, а также и отец Тома. А кроме того, — добавила она, — ведь у нас с Томом будут дети.

— Дети будут важны для вас обоих, — сказал он.

— Дети — это часть Ратбега. Им придется занять место брата Тома; они послужат причиной для любви и трудов, которые Том посвятит Ратбегу.

— Ваши дети будут католиками, Мора?

Она кивнула:

— Да, конечно. Вот что странно и в некотором роде трагично во всем этом. Мои дети будут воспитаны как католики, и, по-видимому, будет забыто, что прадед Десмонда уехал отсюда по этой самой причине. Теперь никому до этого нет дела. Разумеется, — продолжала она, — в Ирландии всегда имеет значение, католик ты или протестант. Многим друзьям Тома будет неприятен мой приезд в Ратбег. Но они привыкнут к этому, потому что Ирландия — достаточно мирная страна, чтобы суметь забыть такие вещи. Но иногда, — добавила она, — я ощущаю нечто вроде вины в связи с переменой, какую мои дети внесут в этот дом. Там долго существовали протестантские традиции. Я думаю, что, может быть, отец Тома будет менее всего рад приветствовать католических внуков. В этом отношении, я полагаю, Том сделал неудачный выбор Девушка, на которой должен был жениться его брат, Шила Дермотт, была для Джеральда гораздо более подходящей снохой. В ней было все, что им нужно: она родилась в Ирландии, знала повадки ирландских слуг и, судя по тому, что говорит о ней Джеральд, могла бы вести дом и воспитывать детей даже со связанными за спиной руками. Я видела ее последний раз, когда мне было около семнадцати лет... Она младше меня, конечно. Сейчас, должно быть, она очень мила.

Тут Джонни взглянул на Мору. Он видел ее вопрошающее лицо, обрамленное темными волосами, изящество ее высокой фигуры в платье скромного покроя. Она не была красивой, но эти знакомые черты были милы и дороги ему такими, какие они есть.

Ему захотелось побеседовать с ней наедине, избавившись от вечного гомона людей, окружавших их. Ни разу за всю эту невыносимую зиму не удалось им встретиться с глазу на глаз. Мора никогда не проявлялась отчетливо в окружающем шуме... Воспоминания об их разговорах не были внятными, но всегда неизбежно и непоправимо смешивались с разговорами других. Невозможно было понять, делала ли она все это нарочно, как и невозможно было понять, что она чувствовала в ту зиму. Разочарование от этого навалилось на него и, казалось, набухало и накапливалось, переходя в бурю гнева и отвращения. Джонни удивлялся, почему он допускает, чтобы это продолжалось... Может быть, неосуществимая надежда добиться чего-то удерживала его неделю за неделей в этом доме, где он ни на минуту не чувствовал себя спокойно? Чего он мог здесь ожидать? Мора никогда не будет к нему ближе, чем в ту неделю, что он провел с ней в коттедже. В то время единение их душ достигло максимальной высоты, а личность, какую она представляла для него сейчас, была лишь смутной, нарочито несовершенной, не более реальной, чем простая тень, которую она отбрасывала.

Он ненавидел ноктюрн, который начал играть Десмонд, — ноктюрн ре-бемоль Шопена, хотя раньше он был для него музыкой невероятной, невозможной красоты. Но сейчас Джонни не воспринимал его, потому что страдал от недосягаемой близости Моры.

VI

Мора больше всего любила Темпл таким, как сейчас, когда смолкали звуки рабочего дня. Когда он был замкнут в покое субботнего предвечерья. Теплые майские солнечные лучи играли на бомбовых площадках, местах, куда падали немецкие бомбы во время войны. По Темплу бродили кошки, превращая его в свои личные джунгли, где они охотились или лежали, небрежно развалясь на широких плитах, гонялись друг за другом среди высоких зарослей сорняков, испуская резкие вопли, в полной уверенности, что эти дебри являются их собственностью. Мора любила кошек — какими бы ни были они высокомерными и враждебными, — любила смотреть на их сильные и красивые напряженные тела, когда они карабкались по разрушенным стенам или растягивались поодиночке в непринужденных позах среди крапивы.

Она встала, собрала бумаги, рассортировала и скрепила их, отобрала чистовой экземпляр и положила его на стол отца, ярко освещенный солнцем. Комната казалась пыльной и закованной в тишину. На полках в торжественном покое годами стояли тома свода законов в тяжелых переплетах. В отсутствие отца комната казалась незнакомой. Мебель была темной. В этой комнате не было ничего особенного, что указывало бы на характер ее владельца, — ни картин, ни украшений, а на столе лежали только бумаги, которые она оставила, и светлела плотная белая поверхность незапятнанного бювара.

Мора подошла к окну. Памп-Корт внизу был спокоен. Теперь через пустые пространства бомбовых площадок за яркими зелеными лужайками видна была набережная, и отдаленно сталью поблескивала река.

Она прижалась к подоконнику и, казалось, слилась с миром дворов и тихо покачивающихся алых и розовых огоньков. Она подумала, что эта тишина должна отличаться от всякой другой тишины в мире. Она вспомнила рассказ Тома о тишине, какая наступает, когда внезапно прекращают греметь большие орудия на покрытых цветами североафриканских долинах, а дым поднимается с обманчивой безмятежностью к хрустальному небу. Скоро она познает тишину Ратбега... Тишину вечера и озера, внезапно нарушаемую полетом дикой утки и ржанок, кричащих в тревоге над гнездом.

Она знала, что будет скучать по всему этому, по собственному кабинету рядом с кабинетом ее отца, по этим грудам бумаг. Ей будет не хватать его похвалы за хорошо выполненную работу. Когда она уволится, на ее место придет молодой человек, тщательно отобранный Десмондом, а ее имя внизу у лестницы будет стерто и заменено его именем. С годами ее визиты в Темпл станут все менее частыми, и под конец не останется другой причины для посещений, кроме воспоминаний. Даже при безвестности своего положения здесь она была счастлива. Будет о чем вспомнить, может быть, над чем-то посмеяться. Интересно, не сочтут ли это странным ее дети?

Во дворе внизу послышались громкие шаги. Она наклонилась и взглянула на улицу. В начале переулка остановился мужчина. Когда он поднял лицо, чтобы оглядеться по сторонам, Мора увидела, что это Джонни. Она стояла совершенно неподвижно и наблюдала, как он начал осматривать двор, читая имена у лестниц. Наконец, он оказался под ее окнами, и она не смогла его больше видеть. На старых деревянных ступеньках раздался первый звук его шагов. Тут она пересекла комнату, прошла через наружные кабинеты и открыла дверь на лестничную площадку.

Он услышал шум и остановился у поворота лестницы, подняв к ней лицо. Лишь секунду поколебавшись, он взбежал по оставшемуся пролету:

— Я подумал, что вы могли уйти.

Она покачала головой:

— Я только что закончила.

Он встал рядом:

— Не возражаете против моего прихода? Я звонил домой, а там сказали, что вы на работе... Мора...

— Да?

— Вы не против моего прихода?

— Нет-нет, конечно, нет. Удивляюсь, почему вы раньше не приходили сюда.

Он ухмыльнулся:

— Не думаю, что сэру Десмонду понравилось бы нанесение небольших визитов вежливости в середине дня.