Омлет загустел и стал пышным. Я его разрезала, положила на тарелки. Подняла рычажок в тостере и вытащила подрумяненные ломтики, намазала их маслом и повидлом.

Мама выпила кофе, всю чашку.

— Я старалась как могла, больше мне нечего сказать. — Она медленно поднялась из-за стола, ее слегка шатало.

— Да, я знаю, что старалась, мамочка, я знаю.

Проводила ее в спальню.

— Я принесу завтрак тебе в постель, хорошо?

— Неси, если хочешь. И прихвати бутылку с остатками рома, ясно?

— Мама, не надо.

— Мама тут я, а ты ребенок. Так что слушайся. «Зиппо» чирк, и опа.

Я поняла, что тогда чувствовала та птица. Черненькая, с блестящими глазками, обезумевшими от ужаса. Пичуга залетела к нам случайно, и после, испуганно что-то лопоча и хлопая крыльями, металась от одного окна к другому. Я распахнула входную дверь, но она не сообразила, что ей нужно туда. Так и кружила по гостиной. В конце концов Ребекке пришлось накинуть на нее полотенце и вынести на крыльцо.

После завтрака мама задремала, я пошла на кухню, замачивать белую фасоль. Увидев в окошко, что миссис Мендель в саду, выскочила наружу.

— Салют.

— Здравствуй. — Она сорвала два помидора и один протянула мне. — Разговариваешь вроде как прежде, но появилось что-то ненашенское, наверное, это оттуда, из Луизианы. — Она надкусила помидор, по руке ее потекла струя сока.

— Я даже не замечаю, что говорю иначе. — Я тоже откусила кусок от помидора, он был теплым и очень спелым, и к моему локтю тоже побежал сок. — Ммм, — блаженно застонала я.

— Давай нарвем еще, вам на ужин.

— Я решила сварить фасоль и испечь кукурузный хлеб. Ребекка меня научила. — Я засунула в рот остаток помидора и слизала с руки сок.

Мы сорвали с веток еще несколько помидорок и уложили в корзину.

— По-моему, твоя Ребекка очень симпатичная. — Миссис Мендель на секунду отвлеклась от помидоров. — Так ведь?

— Да, мэм, — сказала я, вытирая ладони о джинсы. — Ладно, пойду гляну, как там мама.

— Ну как она, бедняжечка? — Миссис Мендель не могла долго злиться на маму.

— Ей уже лучше.

Миссис Мендель протянула мне корзину:

— Скоро приедет мой племянник. Вы обязательно подружитесь.

— Мне уже пора бежать. Спасибо за помидоры.

Войдя в дом, я сразу услышала мамин крик. Помчалась. Она лежала на полу, губы в крови, как в помаде. Я помогла ей улечься в кровать и побежала в ванную за махровой мочалкой, обтереть лицо.

— Ч-черт. Грохнулась и ударилась об этот проклятый столик. От обезболивающих таблеток очень кружится голова.

— Мам, ты уж давай осторожнее.

— Мне нужно умыться, еще мне нужен лед для коктейля. И лимончик. А еще ватный тампон и бумага. В чем это у тебя майка? Ты поразительная неряха. Рот утри и локоть вытри.

Пичуга, хлопая крыльями, металась по всему дому.

Мама становилась крепче, но и слабее тоже, потому что пила не только лекарства. Она все время торчала дома, выбиралась только к врачу. Мне приходилось тоже сидеть взаперти, при ней.

Она оправдывалась:

— Еще наткнусь на кого-нибудь, вряд ли людям будет приятно смотреть на меня такую, еще жалеть начнут. Очень нужно.

Я твердила ей, что она и сейчас прекрасна. Но она не верила.

— Красавица у нас теперь ты. И не забывай, Вирджиния Кейт, что твоя красота опасна. Мужчины как раз от такой красоты вытворяют разные глупости.

Если мама слышала, что я звоню Ребекке, сразу недовольно морщила губы. А без этих звонков было бы совсем тоскливо. Я скучала по Фионадале и по бабушке Фейт. И по братьям своим скучала. И по песням, которые мне пела раньше моя сестричка гора. И по тому времени, когда могла не гадать каждую минуту, что же дальше, не бояться этого.

Отправляясь с очередным визитом к врачу, мама закуталась в красный шарф, надела огромные солнечные очки и забилась подальше на сиденье.

Врач ее отчитал:

— Хватит уже накачиваться спиртным. Вы хоть знаете, что творите со своим организмом? — Он глянул на меня. — Не говоря уже о ваших близких.

— А что вообще знаете вы? — огрызнулась она и спешно заковыляла к двери.

На обратном пути дядя Иона пытался маму образумить, но она рассвирепела, сказала, чтобы не лез не в свое дело, и повелела притормозить у магазина.

— Одолжишь немного, братец? Понимаешь, мне пока не прислали чек, — сказала она, протягивая мне листок. — Вирджиния Кейт, я написала тут, что нужно.

Я заранее знала, что в этом списке: красный лак, красная помада, крем «Понде» и четыре бутылки с любимым пойлом. Хотелось швырнуть листок в корзину и никуда не ходить, но все-таки желание посмотреть что-то и для себя было сильнее.

— А почему бы тебе тоже не пойти, может, захочется что-нибудь еще? — спросил дядя.

Мама ему даже не ответила.

На свои личные деньги я купила пару серебряных висячих сережек, шампунь «Флекс», соль для ванны, новый журнал мод и два «Сникерса» (шоколадных батончиков «Зеро» у них не было!).

Когда приехали, мама попросила накрасить ей ногти. В духовке запекалось рагу с овощами и сыром, помидоры миссис Мендель лежали на кухонном столике рядом с мамиными закадычными друганами-бутылками.

Пока я красила маме ногти, она жаловалась на Мусю-Бусю, на это исчадие ада. Всеми помыкает, пользуясь своими деньжищами. Сказала, что Ребекка ничем не лучше, ведь ей известно, что Муся-Буся всех подкупает. Захотелось вступиться за Ребекку, но я помалкивала. Мама только бы еще больше разбушевалась.

Потом настала очередь дедушки, какой он был свирепый. Ну а потом она заговорила об аварии, вспомнила тетю Руби.

— Увидеть в таком виде родную сестру, Вирджиния Кейт! Глаза без век, выкатились, кровища хлещет, половины лица вообще нет. Клочья, одни клочья. А мама моя тогда? Сгорела дотла, пепел, сплошной пепел. Жуть, какая жуть.

Целый час я ее успокаивала, утешала.

Когда мама задремала, я вытащила из духовки рагу и пошла убираться. Поддерживать чистоту было нетрудно, если мама в запале не расшвыривала вещи и не бралась за готовку. Когда она пыталась что-нибудь приготовить, то делала это довольно странно. Я смотрела, как она бойко ковыляет по кухне, хватая сковородки и миски, одно жарит, другое варит, третье размешивает. И весело так смеется. Но меня это не веселило, я знала, что все убежит или пригорит, а мне потом отчищать.

Обычно удавалось выманить ее из кухни к телевизору. Она любила шпионский сериал «Миссия невыполнима», но никак не могла уловить, в чем там дело. Еще обожала шутки Дина Мартина. В левую руку стакан, в правую сигарету, и спрашивает:

— Как ты думаешь, что это у него в чашке?

Случалось, только поедим, она мне с широкой улыбкой:

— Хочу испечь печенье.

— Мамочка, я сама, а ты иди отдыхай.

— Сколько можно отдыхать? Включи хорошую музыку, и я испеку такую вкуснятину, закачаешься.

Я находила станцию, где передавали самые популярные песни.

Мама подпевала певцам, тесто переползало через край миски. Волосы мама забирала в хвост, и заросшая сильно плешка стала почти незаметной.

Когда противень с печеньем мы ставили в духовку, мама танцевала, пыталась и меня растормошить. Но мне не очень-то хотелось, я предвкушала, как буду отовсюду соскребать липкое тесто и все отмывать.

— Сколько можно возиться в грязи? Что с тобой сделала эта женщина из Блюйзианы?

— Ничего она не сделала. Просто я устала.

— Сто лет тебе, что ли? Устала она.

Она кружилась, кружились полы ее халатика. И даже со всеми этими шрамами и уронами от пьянства она все еще была Королевой Западной Вирджинии.

— Думаю, тебе полезно было бы жить здесь. Поучиться расслабляться. — Схватив мои руки, она снова стаскивала меня с дивана. — Ну, давай же, Вирджиния Кейт. Разве можно усидеть под такую музыку?

Я шла с ней танцевать, вдыхая запах пудры «Шалимар» и пары алкоголя. Губы ее были накрашены недавно купленной помадой («красное яблоко»), хвост развевался, затуманенные глаза мерцали, крепкие зубы поблескивали, не хватало только одного сбоку, выбило при аварии. Мы кружились и кружились. Я снова становилась маленькой девочкой и снова без памяти любила свою маму. Потом она плюхалась на диван и засыпала в ту же секунду. А я выключала приемник, накрывала ее одеялом и отправлялась отмывать измызганную кухню.