Я обернулась, хотела что-нибудь сказать Энди, и увидела, что он согнулся в три погибели, будто его ударили в солнечное сплетение.

Тетя Билли погладила его, приговаривая:

— Все-все, деточка, все.

— Говорил же я тебе, что не хочу ехать. Говорил же.

Я не знала, что ему отвечать. Он действительно не хотел уезжать из Луизианы. Я нашла руку брата и, крепко стиснув, повела его прочь от маминой кровати. Дядя и тетя держались позади нас.

Как только вышли в коридор, дядя привалился спиной к стене.

— Она что, умирает? — спросил Энди, и так он это спросил, словно ему снова было пять лет, а не тринадцать. — Вообще-то мне по фигу. Наплевать!

— Энди, ничего тебе не наплевать, родная мать все-таки. — Тетя Билли потрепала его по спине. — Что бы в жизни ни случалось, мы все любим наших мам, всегда.

— У сестры моей сильный характер, ого-го какой, — сказал дядя, — врачи говорят, ей повезло.

Энди вытер глаза и выставил вперед острый подбородок. Теперь он был прежним, луизианским Энди.

— Это с виду она совсем не такая, как раньше, а сама-то другой не стала, точно не стала.

— Тише ты, ребятенок, — одернула его тетя Билли.

Мы стояли сбившись в кучку, несчастные и растерянные. Но я твердо знала, что вернусь к ней. Что я должна.

— Хочу побыть с мамой вдвоем, можно?

Дядя Иона кивнул.

Я снова вошла и затворила дверь. Чуть выше подтянула больничное одеяло, дотронуться до самой мамы я так пока и не решилась.

— Это я, Вирджиния Кейт.

Я вдруг сразу замерзла, там же было очень холодно, мне сделалось не по себе. Что-то прошептала бабушка Фейт, но я так и не разобрала что. Зубы стучали, выбивая мелкую дробь. Я просидела у мамы до конца приемных часов. А Энди так больше и не зашел.

Как только приехали, тут же отправилась в спальню. За мной, клацая когтями по полу, брела Кайла, войдя, улеглась рядом с кроватью. Ночью я иногда привставала и гладила ее.

На следующий день перед отъездом в церковь тетя зашла ко мне, принесла бумажный пакетик с пеплом тети Руби.

— Уж я-то знаю, что я сделала бы с ее останками. И не раздумывала бы. — Она свирепо кивнула и вышла.

Я понесла пакетик в ванную и все вытряхнула в унитаз. Часть пепла сразу опустилась вниз, часть плавала в воде. Я нажала на рычаг и смотрела, как тетя крутится и крутится в водовороте. Наконец она исчезла совсем. На всякий случай я еще дважды спустила воду, чтобы от тети Руби не осталось ни одного комочка. Вниз ее, чтобы ниже некуда, в смердящие сточные воды Западной Вирджинии.

ГЛАВА 30. Кто ты здесь такая, Вирджиния Кейт?

В перерывах между посещениями больницы я кормила лошадей. Морковкой, яблоками и сахаром. Завидев меня, они начинали ржать и бежали навстречу, тыкались мордами в карманы рубашки, искали угощение. Рыже-белую кобылку звали Звездочкой, а вороного жеребца Верзилой. Дядя Иона научил меня седлать и надевать узду, показал, как надо чистить и кормить. Пообещал, что я быстро научусь ездить верхом. Захотелось рассказать об этом Ребекке, но потом стало стыдно, что я вспомнила о ней, ведь моей маме совсем плохо, вся в синяках и израненная.

Постепенно мама начала вставать и понемножку есть, тогда дядя сказал, что теперь можно маленько успокоиться, худшее позади. Дядя клал на спину Звездочки попону, а сверху прилаживал седло. Я показывала ему, как ловко и надежно умею закреплять подпругу. Потом я колдовала над головой Звездочки, надевала узду, закрепляя ремешки на лбу и засовывая в приоткрытую пасть удила.

Вставив ногу в стремя, рывком запрыгивала в седло, мне казалось, что я забралась очень высоко, дядя Иона мной руководил. Я научилась правильно держать поводья, крепко, но не слишком сильно натягивать.

— Молодчина, Вирджиния Кейт, — приговаривал он.

Я расплывалась в улыбке, до ушей, хоть завязочки пришей. Приходил Энди, сложив руки на груди, наблюдал за нашими занятиями.

— Не забывай, что у лошади нежные губы, не дергай резко! — кричал дядя.

Я ничего не забывала. Я сжимала Звездочку ногами, ударяя пятками совсем легонечко. Она шла по кругу, а я ощущала себя на вершине мира. Доехав до того места, где стояли Энди, Верзила и дядя Иона, останавливалась. Слезать на землю не хотелось, никогда. Эти тихие хождения по кругу были почти такими же захватывающими, как скачка галопом на Фионадале.

— Ты сегодня на высоте, — хвалил дядя.

Энди однажды прижался лицом к боку Верзилы и вдохнул.

— Верзила — хороший конь, Энди. Спокойный, как летний дождь.

— Мне нравится, как пахнут лошади, — сказал Энди.

— Мне тоже, — в один голос произнесли мы с дядей.

— И охота ему таскать на себе все эти штуковины?

— Точно тебе сказать не могу, Энди. Но по-моему, он не против.

— Прям никогда не психует?

Дядя Иона громко расхохотался. Отсмеявшись, ответил:

— Случается, конечно, у них все как у нас, у людей. — Он потер подбородок. — Хочешь на нем покататься?

— Даже не знаю.

Но я видела, что ему ужасно хочется.

Дядя помог моему братцу залезть в седло.

— Я его подстрахую, Вирджиния Кейт. — Дядя сел сзади Энди и доверил ему поводья. — Сейчас сделаем все вместе несколько кругов. Если у вас будет нормально получаться, разрешу потом ездить одним.

И мы поехали. Пригревало солнышко, я подставила ему лицо.

Дядя Иона напевал залихватскую ковбойскую песню из сериала «Бей хлыстом», и вскоре мы орали ее все вместе.

Дядя Иона помуштровал нас как следует, зато потом сказал, что утром можем ехать на прогулку одни.

Прогулки стали регулярными. Приехав от мамы, я тут же переодевалась в шорты и майку. Энди ждал меня, нетерпеливо разгуливал перед домом. Тетя Билли делала для нас сэндвичи с ореховым маслом и клубничным повидлом, а еще укладывала в сумку несколько воздушных шоколадных «брауни», на десерт. И еще обязательно два спелых желтых яблока для лошадей.

Мы седлали их и отправлялись в путь. Объезжали долину, забирались на пригорок, спускались в дальний лесок. Мы гордо возвышались над всякими пешими и были очень довольны собой. Проголодавшись, останавливались под деревьями и устраивали пикник. Мой зад просто вопил от боли, требуя покоя, но я не обращала внимания на такую ерунду.

Лошади, схрумкав яблоки, принимались щипать травку. Энди мигом заглатывал сэндвич, тут же хватал второй, я к этому моменту одолевала половинку первого. Однажды он заявил, набив полный рот:

— Ты неплохо ездишь верхом, хоть ты и девчонка.

— И ты неплохо, хоть ты и мальчишка.

Он швырнул в меня камешек, а я в него.

— Да я езжу лучше Малыша Джо из «Бонанзы», — сказал он, хватая «брауни».

— То есть гораздо лучше.

Он начал хохотать, роняя изо рта коричневые крошки, потом торопливо проглотил и заметил:

— Дядя Иона и тетя Билли очень даже ничего, а?

— Твоя правда.

Энди вскочил и начал боксировать воздух.

— У них тут получше, чем у тети Руби.

— Она над тобой издевалась?

— Надо мной? Еще чего. Руби-в-дупель меня боялась. — Он ухмыльнулся.

— Она? Тебя?

— Я ей устраивал всякие подлянки. Причем запросто, она же постоянно была под градусом.

Я придвинулась поближе.

— И какие же это были подлянки?

— Она спит, а я пока быстренько все в комнате переставлю. Она очухается и никак не может врубиться: «Где это я? Что со мной?»

Он снова уселся и цапнул второе пирожное.

— А еще такой ей устроил фокус. Притворился мертвым, будто она избила меня до смерти. — Он снова расхохотался, куски «брауни» полетели на траву. — Слышала бы ты, как она орала. «Ой, приби-и-ила парня, помер он. Са-а-авсем мертвый, Хо-споди, пымаги-и-и».

Я хохотала вместе с ним до слез.

Энди радовался, как кот, стащивший кусок мясного пирога.

— А когда маму избили, меня привезли сюда, дядя забрал маму, чтобы ей помочь. Зачем мне было тащиться к Руби-в-дупель, раз такое дело?

— Маму избили?