— Нет, спасибо, мистер Киннер, — отказался я. — Я уже скоро поеду.

— Да делай, как тебе угодно. Устраивайся поудобнее, а мы пока продолжим.

— Спасибо, — сказал я.

Мужчина в седом парике начал сдавать. У Киннера глаза были черные, как лакрица. Эрик выглядел так, будто ему хотелось плюнуть мне в лицо. Я поудобнее устроился на диване и стал наблюдать за Киннером. Ему это не понравилось. Он ни разу не взглянул на меня, но я это знал. И он знал, что я это знаю. В настоящий момент ему вообще ничего не нравилось — от моего неожиданного появления до моей расслабленной позы, — однако он был вынужден играть со мной роль давнего знакомого, причем не для того, чтобы не потерять лицо перед своими приятелями, а просто потому, что, как я догадывался, был озадачен. Так что у него оставалась только одна линия поведения. Правда, не скажу, чем именно он был озадачен: тем, что какой-то лондонец выставил его шофера идиотом, или чем-то другим.

Сидевшая рядом со мной девица спросила:

— Ты знаком с Лесом Флетчером, да?

— Я на него работаю.

— Вот как?

— Да.

Она улыбнулась умно-знающе-пренебрежительной улыбкой. Я уж было решил, что беседа закончилась, когда она вдруг опять заговорила:

— Я тоже его знаю.

— О, вот как?

— Да.

— Нет, серьезно?

— Да, — ответила она. — Мы виделись с ним в прошлом году.

— Ну, рассказывай, — заинтересованно сказал я.

— Когда он приезжал по делу.

— Да?

— Да. Он приезжал к мистеру Киннеру.

— Не может быть!

— Может. И мы вместе проводили время.

— Ну и ну!

— Да, пока он был здесь.

— Пока он был здесь?

— Он был здесь четыре дня. Около того.

Я покачал головой, показывая, что мне ужасно трудно поверить в ее слова. Она опять уткнулась в свой стакан.

— Ставлю на кон, — сказал приверженец резиновых сапог. — Мне две.

Седой Парик дал ему две карты. Следующим был Крыса. Он целую вечность таращился на свои карты и наконец сказал:

— Я возьму четыре.

— Три сейчас, одну потом, — сказал Седой Парик, сдавая ему карты.

Сам Седой Парик взял три. Киннер поглаживал усы.

— Ну, прямо не знаю, — говорил он. — Что делать? Что делать? Эх, оставлю все как есть.

Крыса пристально посмотрел на него, Седой Парик сухо улыбнулся.

Резиновые Сапоги сказал:

— Чертов стервец.

— Вот и платишь за то, чтобы все знать, — сказал Киннер. — Правда, Джек?

— Правда, — ответил я. — Если на это есть деньги.

— Кажется, ты говорил, что скоро поедешь, — заявил Резиновые Сапоги.

— Скоро, — заверил его я. — Сразу после того, как ты проиграешь. Ждать осталось недолго.

Резиновые Сапоги долго и внимательно глядел на меня.

— Умный нашелся, да? — сказал он.

— Смотря с кем сравнивать, — отпарировал я, отвечая на его взгляд.

Резиновые Сапоги собирался что-то сказать, но ему помешал Киннер:

— Гарри, не люблю подгонять, но ты не мог бы назвать свою ставку?

Резиновые Сапоги на минуту отвел от меня взгляд и выдвинул на середину стола десятку. Он хотел снова обернуться, но его отвлек Крыса, принявшийся тасовать карты.

— Великий боже, — вздохнул Резиновые Сапоги. — Только не начинай снова.

Крыса нервно заерзал на стуле.

— Ну… — промямлил он.

— Каждый раз, черт побери, — возмущался Резиновые Сапоги, — каждый раз он мешает. А рискует, только когда у него есть больше, чем «полный дом». Проклятье, Сирил, зачем ты зовешь его играть?

— Гарри, — сказал Киннер, — как бы он ни играл, он не проигрывает так, как ты.

Резиновые Сапоги помрачнел. Седой Парик положил на кон десятку. Они сделали пару кругов, бросая десятки, пока наконец Киннер не сказал:

— Ну, ребята, не знаю. Посмотрим, как мы все себя чувствуем. Отвечаю десяткой и поднимаю до пятидесяти.

— Чего? До пятидесяти? — встрепенулся Резиновые Сапоги.

— Верно, Гарри, — подтвердил Киннер. Резиновые Сапоги отсчитал пятьдесят фунтов и сделал ставку. Седой Парик, улыбаясь самому себе, сделал то же самое. Киннер поставил пятьдесят, а потом, с тщательно рассчитанной драматичностью, еще пятьдесят.

— Что это? — заволновался Резиновые Сапоги.

— Это, Гарри? Еще пятьдесят фунтов — пять банкнот по десять фунтов.

— Значит, всего сто?

— Всего сто, Гарри.

Резиновые Сапоги посмотрел на деньги, потом на свои карты, лежавшие картинкой вниз. Ему до смерти хотелось еще раз взглянуть на них, дабы проверить их достоинство. Ему удалось сдержаться, и он даже ухитрился положить на кон сотню, не разорвав купюры на мелкие кусочки.

Седой Парик воспринял ситуацию с той же улыбкой, покачал головой и положил на стол свои карты. Киннер поджал губы, набрал в грудь побольше воздуха и заглянул в свои карты. Резиновые Сапоги ухитрился не забарабанить пальцами по столу. Наконец Киннер решил закончить спектакль.

— Отвечаю и ставлю еще сто, — сказал он. Резиновые Сапоги страдальчески поморщился.

— Мы можем вскрыться. Гарри, — напомнил ему Киннер.

Резиновые Сапоги смотрел на карты Киннера с таким видом, будто хотел прожечь их насквозь. Он стоял перед выбором: поставить еще две сотни, вскрыться и узнать, что на руках у Киннера, или, не вскрываясь, поставить еще две сотни сверху в надежде, что Киннер спасует, видя, что Резиновые Сапоги отвечает. Все зависело о того, блефует Киннер или нет. Резиновые Сапоги должен был принять решение. Причем учесть, что сто восемьдесят фунтов его денег уже в банке.

Очевидно, он решил, что Киннер блефует.

— Ладно, — сказал он голосом, похожим на бульканье воды в кастрюльке. — Две сотни.

Он выдвинул на середину двести фунтов. Киннер слегка приподнял одну бровь.

— Гм! — сказал он, затем встал, прошел к буфету и взял оттуда деньги, сел за стол, отсчитал нужное количество купюр и положил их в банк.

— Что это? — спросил Резиновые Сапоги.

— Шестьсот фунтов, — ответил Киннер. — Двумястами отвечаю и поднимаю до четырехсот.

— Четыреста, — проговорил Резиновые Сапоги.

— Верно, — подтвердил Киннер.

— Ты не хочешь вскрываться? — уточнил Резиновые Сапоги.

— Нет, Гарри, — ответил Киннер.

Резиновые Сапоги сглотнул бы, если бы ему удалось удержать свой кадык, который дергался вверх и вниз. Он снова оказался там же, где был всего несколько минут назад. Только сейчас для продолжения игры требовалось четыреста фунтов. Вероятно, Резиновые Сапоги продолжал считать, что Киннер блефует, однако ему не хотелось в следующий раз ставить на кон свои восемь сотен. Поэтому он решил вскрыться.

Он поднял с пола портфель, все это время стоявший у его стула, вытащил внушительную пачку денег, отсчитал нужную сумму и положил на середину стола.

— Вскрываемся, — объявил Резиновые Сапоги.

— Ты назвал меня стервецом, да, Гарри? — улыбнулся ему Киннер.

Резиновые Сапоги кивнул.

— Итак, — сказал Киннер, — посмотрим, что у меня тут. Я уже забыл свои карты — так увлекла игра. Ага. Кажется, ты, Гарри, выиграл.

Киннер открыл карты. У него был червовый флэш, старшая дама.

Резиновые Сапоги изменился в лице и стал похож на очень старый камамбер.

— Да ладно, Гарри, — сказал Киннер. — Неужели выиграл я, а? Нет, ты дурачишь меня.

Киннер потянулся через стол, намереваясь перевернуть карты Резиновых Сапог, но тот поспешно схватил их и сунул в колоду. Киннер засмеялся.

— Ну как, Джек? — спросил он. — Старина Гарри думал, что я разыгрываю его.

— Нужно быть хорошим игроком в покер, чтобы играть в покер с хорошими игроками, — сказал я.

— Заткнись, — процедил Резиновые Сапоги. Киннер снова засмеялся. Я встал.

— Неужели ты уже уходишь, Джек? — спросил Киннер.

— Дела, — ответил я.

— Конечно, конечно, — сказал Киннер. — Заглядывай, когда будет время. Рады видеть тебя.

— Обязательно, — заверил его я. — Если найдется свободная минутка.

Девица на диване хихикнула.

— Передай от меня привет Джеральду и Лесу, — сказал Киннер.