Джо и Дебби не стоит обижать и еще по одной причине: Фреда ждет у них бесплатный ужин, притом вкусный — Дебби неплохо готовит, хоть и без особой фантазии. Впервые в жизни Фред остался без гроша в кармане. Он представления не имел, какие в Лондоне цены и сколько нужно времени, чтобы получить зарплату по чекам. Квартиру, которую он и Ру нашли по объявлению, дороговато снимать в одиночку, а готовить он не умеет. На первых порах Фред обедал в ресторанах и барах, сначала в дорогих, потом все более и более дешевых, от которых страдал не только его кошелек, но и желудок; сейчас он кое-как перебивается бутербродами с сыром, консервированной фасолью, готовыми супами, вареными яйцами и апельсиновым соком в пакетах. Если станет совсем худо, можно послать письмо или телеграмму родителям и попросить денег, но выглядеть это будет по-детски беспомощно. В конце концов, ему скоро двадцать девять и он доктор наук!

— Хочешь еще шоколадного торта? — спрашивает Дебби.

— Нет, спасибо.

— Правда ведь, не удался? — Круглолицая Дебби хмурится, между бровей-ниточек пролегает морщинка.

— Что ты, очень вкусно, просто…

— Глазурь, по-моему, не такая, как обычно, — замечает Джо — как всегда, с философским спокойствием.

— Да, сыровата, — соглашается Дебби. — И начинка слишком сладкая. Я взяла не то печенье, а хорошего шоколада ни в одном магазине не оказалось. Но здесь всегда так, понимаешь?

Фред молчит. Ему все понятно: ведь друзья весь вечер рассказывали (Дебби — горячо и возмущенно, Джо — с прохладной ехидцей) о том, как их разочаровала Англия, особенно Лондон. Больше месяца они изо всех сил пытались привыкнуть, а теперь махнули рукой. И зачем только они сделали такую глупость — уехали сюда из Южной Калифорнии (оба преподают там в колледжах по соседству), да еще и с годовалым ребенком? Их ведь предупреждали, но голову им вскружила любовь к английской литературе (Дебби) и английской философии (Джо). Что ж мы не послушались советов умных людей? — без конца спрашивают они друг у друга. Почему не поехали в Италию, или в Грецию, или, наконец, не остались дома, в Клермонте? В прошлом Британия, возможно, и была великой, но теперешний Лондон — гадость.

— Скажем, магазины. Продавец в бакалейном — форменный грубиян! Можно подумать, я его оскорбила, когда сказала, что у них должен быть горький шоколад для выпечки. Он о таком слыхом не слыхивал — и рад до смерти!

— Они все сговорились. Похоже на то, во всяком случае, — вторит Джо. — Встречаются раз в неделю в местной забегаловке и думают: «Как нам досадить этим молокососам-янки, которые рады по уши, что приехали в Лондон?» — Джо хохочет, сморкается.

— И водопроводчик не пришел, когда у нас забилась раковина. Даже не изволил сообщить, когда к нам доберется и появится ли вообще.

— Или, допустим, сегодня в химчистке. Там женщина так посмотрела на мои брюки, будто от них чем-то воняло. «Нет, сэр, с этими жирными пятнами ничего нельзя сделать, один фунт десять пенсов, пожалуйста». — Изысканный британский выговор у Джо не очень-то выходит: во-первых, ему медведь на ухо наступил, во-вторых, у него насморк.

— Но хуже всего, что здесь так некрасиво, — жалуется Дебби. — Серо, мокро, а все эти современные здания — просто кошмар какой-то. Посреди самых красивых старинных улиц понастроили многоэтажных домов, ресторанов быстрого питания, понаставили рекламных щитов. Куда девалось их чувство прекрасного?

— Вымерзло, — отвечает ей муж. Уроженец Калифорнии, Джо щуплый, узкогрудый и не выносит холода; сразу после приезда в Лондон он заболел, бывало ему и «нехорошо». — Сначала пытался не обращать на это внимания, — рассказывает он Фреду, пока Дебби готовит кофе внизу, в темной сырой кухне. — Потом слег и четыре дня провалялся в постели, все ждал, когда же станет лучше, наконец отчаялся и снова встал на ноги.

Сейчас у него кашель, лихорадка, горло болит, нос заложен, голова раскалывается. Больше всего на свете хочется пойти наверх, повалиться на кровать и уснуть мертвым сном. Но ведь он философ и по натуре стоик. Дебби и малыш Джеки тоже простужены.

— Самое плохое здесь — климат, — продолжает Джо. В ответ на окрик жены он берется за веревку буфетного «лифта» и поднимает из кухни приготовленный Дебби поднос. — Погоду они тоже, по-моему, нарочно портят.

— А какая, наверное, сейчас погода в Клермонте! — восклицает Дебби минуту спустя, разливая кофе. — Как подумаю — кажется, что меня провели как последнюю дурочку. А ведь нас и вправду надули. Может, я тебе уже рассказывала… (А как же, и не раз.) Этот дом мы нашли по объявлению, агент прислал нам снимок и описание. В то утро, когда мы сюда прилетели, Фласк-уок была просто чудо: в кои-то веки выглянуло солнышко, и, когда такси остановилось, дом был точь-в-точь как на фотографии, только еще лучше, потому что в цвете — настоящий загородный домик в георгианском стиле. И я подумала: видно, не зря мы отдали столько денег за дом и за билеты и восемь часов промучились с Джеки в самолете. А когда зашли внутрь, то оказалось, задней части у дома просто нет — будто срезана. Агент нам, конечно, ни словом не обмолвился… — Дом Вогелеров стоит на углу улицы; кухня в полуподвале, гостиная и две спальни, одна над другой. Комнаты все треугольные — как куски пирога, только куда тоньше тех, что нарезала Дебби. — Гостиная — пятнадцать на восемнадцать футов, не меньше, так говорилось в описании, — продолжает Дебби. — Я-то думала, это без учета плинтусов, стенных шкафов и всего такого прочего. Как бы не так! Да еще эта ужасная пластмассовая мебель по углам. И разумеется, никакого сада. Я чуть с ума не сошла, честное слово. Взяла и разрыдалась, и Джеки, конечно, тут же заревел — дети чувствуют, когда родители расстроены.

— Мы никак не могли в себя прийти, — признается Джо. — Отчасти, наверное, из-за смены часовых поясов. Но уже почти полтора месяца прошло, а все то же самое.

— Понимаю, о чем ты. — Фред протягивает чашку за добавкой кофе. — У меня бывает странное чувство: кажется, что я на самом деле не в Лондоне, что это не настоящий Лондон, а плохая подделка.

— С нами было то же самое первое время после приезда. — Дебби подается вперед, ее ровно подстриженные каштановые волосы накрывают щеки. — Особенно когда ходили смотреть достопримечательности — Вестминстерское аббатство, здание Парламента и все такое прочее. Все казалось каким-то игрушечным, а вокруг автобусы, толпы туристов — американцев, французов, немцев, японцев. Вот мы и решили: пропади оно все пропадом!

— Такое происходит повсеместно, — объясняет Джо. — Туризм — это саморазрушение, вроде как реакция окисления железа. — Джо любит научные сравнения, эта любовь у него осталась с тех времен, когда он учился на биохимическом факультете. — Какое-то место становится достопримечательностью из-за того, что оно символично или характерно и олицетворяет настоящую Британию. Туда стекаются сотни туристов — и что же они видят? Разумеется, других туристов.

— И когда доберешься до какой-нибудь достопримечательности, она оказывается вовсе не такой красивой, — вставляет Дебби, — потому что ты уже видел ее прилизанный снимок в ясный летний день, без туристических автобусов, окурков и оберток от конфет. Естественно, наяву она выглядит грязной и облезлой. Теперь мы на экскурсии не ходим. Зато на работу больше времени остается.

— Что правда, то правда, — соглашается Джо. — При такой погоде, если никуда не ходишь, только и остается сидеть и писать. Больше и делать нечего — разве что играть с ребенком да смотреть телевизор. Эй, сколько времени?

— Скоро восемь, — отвечает Дебби.

Джо распрямляет длинные ноги, поднимается и идет к телевизору в дальнем углу комнаты, похожей на кусок пирога.

Пока все сдвигают стулья, подтягиваются к телевизору и ждут очередного выпуска сериала по роману Генри Джеймса, который идет раз в неделю на Би-би-си, Фред решает поделиться своими взглядами на туризм, но оставляет затею, сообразив, что главная его мысль не относится к Вогелерам. Судя по тому, как они устроились в обнимку на уродливом диване, чувство осязания у них вовсе не страдает.