Это речь мужчины!.. И Лукресия улыбнулась, досадливо и слегка побледнев, уже завороженная светом над предместьем. Позволила провести себя снова и скучно через Городские Борота к узенькой речке, как он говорил, «на воду», за железной дорогой. Там они присядут на камень, да так и останутся. Фелипе говорил что-то и спрашивал что-то, невидимый, девушка угадывала, что он поворачивал к ней время от времени голову движеньем, придававшим ему большую красоту и сверхчеловеческую свободу; это у него была новая привычка с тех пор, как был принят наконец в кавалерию, и она со вниманием старалась подражать ему, поворачивая голову, как поворачивают лошади. С тех пор, как поменял род войск, все, что смущало, легко устранялось, и лейтенант Фелипе виделся теперь всегда на коне. Так удалял он девушку от людей — оба верхом на том же боевом коне, сквозь толпу, все более и более невидимую.
Существо близкое и далекое, чужеземец, меткий в стрельбе, воин, настоящий воин! — девушка была словно в приятном сне рядом со своим военным. Если б он захотел, Лукресия Невес привязалась бы к нему если не из любви, то уж по крайней мере из безграничного восхищения — на какое была способна, еще более углубив свойственные ей мягкость и восприимчивость, — ибо такова была ее натура. Но лейтенант Фелипе не хотел, он был свободен. И поскольку девушка так ни разу по-настоящему на него и не взглянула, то и он почти не смотрел на нее, потому что не знал ее; позднее как один, так и другой забудут ненужные черты своего спутника.
— Проклятые! — сказал Фелипе, кривя губы и поддавая ногой камень, о который споткнулся.
И она вдруг обрадовалась, испуганная. Нос у Фелипе побелел от гнева. Все, что девушка любила в своем лейтенанте, — это ярый гнев, в какой он умел впадать. «Проклятые!» — сказал он еще раз. И, вернувшись к прежней любезности: «пойдем на воду, красавица моя!», но она все еще смотрела восторженно в сторону Паственного Холма, где только поздно вечером животные взмахнут гривами со ржаньем: проклятые!.. Они пошли дальше в широком бледнеющем свете — и вот уже показалась вода.
Мертвые вещи прислонились к скалистому берегу. Они постояли, поглядели. Фелипе курил. Но любая досягаемая вещь была далекой для девушки, она была вся — одни глаза. Она сама была недосягаема.
Таков был и город об эту пору.
Земля, обнимавшая воду, была жирна, плодородна, в испарине — Лукресия Невес вдыхала ее сырость бессильно и осторожно. Она так пристально вглядывалась в поток, что лицо ее зацепилось за один из камней, уплывая и вытягиваясь вдоль по течению, и эта единственная точка болела, тем сильней болела, чем дальше уносилась и мечталась в воде. Вскоре она уж и не знала, она ли следила за этим образом или образ этот следил за нею, потому что всегда так было устроено, и кто скажет: город ли создан был для людей или люди созданы были для города, — она смотрела, смотрела…
Легкое движенье Фелипе заставило ее вздрогнуть и вспомнить о его присутствии по левую сторону… она быстро вздернула левое плечо к самому уху, отстраняясь от своего лейтенанта мягко и уязвленно. И подумала, полупроснувшись и вся обратившись в слух, подумала, что чужеземец скажет: «Какая тут грязь!» Почти услышала подобное святотатство и совсем прижала плечо к уху, растерянная, горбатая. Полна свободной злобы…
А река была из металла, и какая-то птица пролетела над грязной водой!.. Терлась плечом об ухо… или крыло?., о поля шляпы, сбившейся набок, а ветер дул над свинцовым городом. Но Фелипе завязывал шнурок на ботинке, посвистывая на свету, и ничего не говорил. И то, о чем он молчал, потонуло под конец в огромных голубоватых сумерках. Тогда девушка стала слушать мелодический свист своего спутника.
Пока еще один оттенок не лег на темнеющий вечер. Все виделось теперь в профиль, края крыш резко вырезались в пустоте… Она высвободила плечо, прервав сразу же это нежное состояние, какому свист придавал такую теплоту. И вся вытянулась: но не слышно было вокруг никаких шумов, только бледный свет зажегся в воздухе.
И вскоре, словно они задремали и не заметили времени, сделалось очень поздно и все преобразилось.
Вещи выросли выше в глубоком покое. Город Сан-Жералдо проявлялся. И она стояла, выпрямившись, пред этим ясным миром. Фелипе говорил что-то, и слова были глухим шумом… Даже шумы предместья доходили тусклые, в бледной овации далей. Девушка слушала стоя, с постоянством, с жизненным терпением охотничьего сокола. Все было несравнимо. Город объявлял о себе открыто. И на ясной грани ночи мир города был вселенной. На пороге ночи миг немоты был тишиною, виденье было привиденьем, город — крепостью, жертва случая — жертвой на алтаре. И мир города был вселенной.
И посреди этого нового мироздания, неподалеку от бездны, валялся на земле небольшой винт.
Лукресия Невес смотрела с высоты своего роста на ужас этого предмета.
Вещи страшные и хрупкие лежали на земле. Винт с тончайшей нарезкой.
Девушка вдыхала свинцовый запах ясной ночи. И, повернувшись, увидела: там раскинулся город Сан-Жералдо, объемный, неизъяснимый, стоящий крепко, как на гигантской стопе. Каждый предмет — гиперпластика. Знак чего-то. Девушка тихонько переступила с ноги на ногу.
Еще один оттенок лег на землю. Теперь, в полутемном цвете воздуха, каждая башня, каждая труба на крыше внезапно вытянулись… Настал, видно, момент высадиться на берег и самой дотронуться в конце концов до каждой вещи. А город позволит ощупывать с дрожью его камни? Или сомкнется над дерзкой своею жертвой, подняв свои стены еще на одно домовище…
— …Который час… — поинтересовалась она приветливо.
Фелипе почесал шею, подняв засветившийся подбородок.
Тот же, что вчера в это же время…
Лукресия Невес засмеялась, сухие губы жарко раскрылись в несколько бескровных трещин. Девушка смочила губы длинным птичьим языком, оглядываясь по сторонам, в невольном испуге. Недвижные у потемневшей воды, лейтенант и девушка казались все более слабыми под резким сиянием города.
Предместье всплывало докуда могло. Свет словно не тускнел, а поднимался, задыхаясь от усилия, к вышнему свету. От этого усилия город Сан-Жералдо как-то весь выдался наружу, словно камни его стали невесомы. Вещи держались теперь на собственной поверхности, как зародыш готового треснуть яйца. Неприкосновенные. Издали здания казались высокими и пустыми.
Вон там — цилиндрическая башня завода.
Если б это был мир героев, то имел бы пугающий профиль.
— Нет, правда, Фелипе, который час, а? — мурлыкала девушка, завлекательно и беспокойно.
Но когда город Сан-Жералдо возвещал о себе, он открывался и себе самому, не раскрываясь перед другими до конца.
— Да разве я уже не сказал, — настаивал на своем лейтенант, приглядываясь к ней в зеленоватой полутьме с растущим интересом.
Она заливисто смеялась, тряся головой со смешным испугом и легко похлопывая его по фирменному рукаву… и вдруг сумерки протянулись длиннее, огненная рапира вонзилась, дрожа, в воздух!.. Платье на девушке вдруг потеряло обморочно свой цвет, банты поникли, браслеты врезались в кожу, образовав красные знаки… Город Сан-Жералдо с трудом сохранял равновесие.
— Пойдем, — сказал Фелипе, и голос мужчины звучал как раздвигаемые ветви и как шум шагов.
И они зашагали в сторону центра. Поверхности улиц все сужались и сужались, хотя в каждом предмете еще что-то темнело и блестело.
Еще мгновенье, однако, — и цветок вдруг поник на своем стебле, корни мягко ушли в сырую землю, обрушились деревянные скелеты домов — весь город содрогался, рассыпавшись на куски.
Опасность миновала. Наступила ночь.
Оставались только мгновенные отблески камней, задевающие светом прохожего. Свет, свет зажигался в воздухе, улсе ночном и пахнущем хлебом… И все принимало добрую форму старого корня. Но все было снова недосягаемо. Мир был окольной дорогой.
Лукресия устала и впала в безразличие, лейтенант Фелипе смотрел на тучи, пристально и не видя. И наконец они вошли в улицу, ведущую к центру. Предместье потемнело и осветилось, подобно кораблю. Бот теперь и впрямь стало невидимо… виделись только редкие фонари и маленькие освещенные пространства. Лукресия шла с мечтательной уверенностью рядом со своим воином. Он рассеянно улыбался, поглядывая на нее искоса. Чтоб под конец сказать, с такой радостной симпатией — казалось, он только что с луга, где набегался вволю: