17

День свадьбы пришелся на вторник. Долгое время дата пятое марта маячила довольно далеко и представлялась Кунце чем-то вроде Везувия около Неаполя: он возвышался над горизонтом, выбрасывал время от времени облачка дыма, но реальной опасности не представлял. И вдруг эта гора обрушилась на него почти без предупреждения. Одетый в парадный мундир, достав из комода новенькие лайковые перчатки, он сел в такси в одиннадцать часов с Гансом фон Герстеном, свидетелем, и отправился в церковь Святого Михаэля.

— Ты сегодня такой притихший, — заметил Герстен с легким смехом, когда машина свернула на Ринг. — Уж не боишься ли ты?

— Нет, я просто задумался.

Он действительно задумался, задумался о супружестве, о том, что это такое вообще, что оно ему даст и что за это потребует. С Розой он уже был вместе и раньше, значит, это было не сексуальное, что их связывало. Тогда что же? Чувство, что они принадлежат друг другу, возможность говорить «мы» вместо «я»? Рука, за которую человек держится в смертный час? Любит ли он Розу? И разве любовь — это не самое избитое и банальное слово на свете? Для молодых, возможно, нет. Они могут еще любить. Он пытался представить себя, каким он был двадцать лет назад. Тогда он легко и без оговорок мог любить: свою мать, старшего сына Хартманнов, учителей, друзей. Чего ему не хватало и о чем он тосковал — это быть любимым. Ему удалось благодаря рано развившейся самодисциплине эту тоску утаивать даже от себя самого, но она существовала и мучила его изнутри. Ему казалось, что только ответная любовь может действительно вернуть его к жизни. Пока его никто не любит, он остается только призраком, человеком, который вообще не существует.

Теперь, когда ему тридцать восемь лет, он не чувствует себя больше призраком. Он нашел свое место, научился жить один, не ощущая себя покинутым, он не тосковал больше по привязанности других. Годы оставили все злое позади и помогли найти в мире мужской циничной терпимости свое место. Щедро одаривая людей благорасположением, дружелюбием и сочувствием, он не получал внутреннего удовлетворения, потому что он не способен был наполнить то, что он отдавал людям, таинственными зернышками любви. Любил ли он Розу? — в который раз спрашивал он себя. Охватывает ли его, когда он на нее смотрит, чувство нежности, скучает ли он по ней, когда ее нет? Ответ один — нет. Он терпел ее, как в принципе терпел всех людей. И все-таки иногда его охватывало нежное чувство. Он испытывал это чувство всякий раз, когда его рука скользила по мохнатой голове Тролля, и нежность поднялась в нем, когда он видел склонившегося в тревожных мыслях Петера Дорфрихтера, сидящего на софе в его бюро. Из всех миллиардов людей, населявших землю, Эмиль Кунце испытывал чувство, именуемое любовью, только к двум существам: к одному убийце и к одной собаке.

Был ли он при этом справедлив к себе и к Розе? Ответ был прост. По отношению к Розе да, к себе — нет. Тот факт, что она выходит замуж за человека, который ее не любит, не имел значения. Она выходит замуж за человека, которого она безоговорочно любит, а большего не требует ни одна женщина. Все бремя супружества будет нести он один. Поскольку он не может ответить на любовь Розы в той же степени, он должен за свою вину в том, что он позволил ей любить его все сильней и сильней, заплатить тактом, терпением и заботой. Такой человек, как Петер Дорфрихтер, никогда бы не женился на Розе фон Зиберт.

Свечи в церкви бледно мерцали, когда Роза в сопровождении зятя, шла к алтарю. На ней был весенний костюм бежевого цвета и большая, украшенная черными лентами шляпа в тон костюму. Единственное, что пришло Кунце в голову в этот торжественный момент, была мысль, что на таком сквозняке она может простудиться насмерть. Женщин иногда понять невозможно: только чтобы выглядеть элегантно, они рискуют жизнью. Признаком начала весны для них является совсем не таяние снега, а показ модными салонами их новых коллекций.

Обряд венчания вел преподобный монсеньор Олден, друг и духовник семейства Зиберт. В течение всей торжественной церемонии Кунце чувствовал себя скорее зрителем, чем участником. Он не был религиозен, но ему нравились ритуалы его церкви с ее символикой и роскошью барокко. Елейные речи и общие места ритуала оставляли его тем не менее равнодушным. Он и Роза были к тому же довольно зрелыми людьми, для которых общий тон службы должен был прежде всего соответствовать их интеллектуальному уровню. Но когда Кунце украдкой бросил взгляд на Розу, он, к своему удивлению, обнаружил, что она, как завороженная, слушает с влажными глазами. «Боже ж ты мой», — он мысленно попросил у монсеньора прошения, подумав, что тот, очевидно, лучший знаток женской психологии, чем он.

Свадебный прием состоялся в отдельном маленьком зале отеля «Саше», чему предшествовали долгие переговоры со старшим кельнером и даже лично с симпатизировавшей им мадам Саше. Все участвовавшие сочли обед чрезвычайно удавшимся. Со стороны Кунце гостями были генерал Венцель с супругой, лейтенанты Стокласка и Хайнрих, старый генерал Хартманн с супругой, их дочь Паула со своим мужем и Ганс фон Герстен. Остальные гости были со стороны Розы.

Удивительным образом гости гармонично подошли друг другу, тосты за столом были краткими и полными воодушевления. Словом, и гости и новобрачные остались чрезвычайно довольными.

Кунце подавал рапорт с просьбой о недельном отпуске и получил его, они хотели провести эту неделю в Венеции. Для Кунце было бы предпочтительней поехать в другое время года, когда погода более надежна, но Роза настояла на свадебном путешествии. Все должно идти старым, заведенным порядком: венчание с монсеньором Олденом, празднование в отеле «Саше» и первая ночь с супругом в купе спального вагона по пути к Адриатике. Ее нисколько не смущало то обстоятельство, что это только повторение ритуала, состоявшегося двадцать лет назад.

Едва Кунце появился в своей квартире в переулке Траунгассе, чтобы забрать свой багаж (Розу он высадил у ее дома), его соседка фрейлейн Бальдауф сообщила, что его просили сразу же срочно позвонить в военную тюрьму.

Телефон оставался все еще довольно своенравным средством связи, и Кунце потребовались многие минуты, прежде чем он соединился с дежурным унтер-офицером.

— Я знаю, что у вас сегодня свадьба, господин капитан, — извинился тот, — но вы сами сказали, что мы вас в любое время должны известить, если…

— Что случилось? — перебил его Кунце.

— Господин обер-лейтенант Дорфрихтер хочет вас видеть. Господин старший надзиратель Коллер сказал, что в таком состоянии он господина обер-лейтенанта еще не видел. Он и господина доктора Кляйна вызывал, но это не помогло…

— Хорошо, унтер-офицер, я буду через десять минут.

Было четыре часа дня; поезд в Венецию отправлялся в шесть. Кунце решил немедленно ехать в тюрьму и узнать, что хочет заключенный, — только тогда сможет он решить, откладывать ли поездку. Он попросил фрейлейн Бальдауф отправить чемоданы к Розе и написал ей записку, что он срочно отправляется в гарнизонный суд и постарается вовремя вернуться. Поездка казалась бесконечной, на стоянке не было ни одного свободного фиакра. Он взял одноколку, при этом кучер оказался пьян, а лошадь, по-видимому, страдала астмой. Была половина пятого, когда он наконец добрался до тюрьмы. В помещении охраны его ждали надзиратель и доктор Кляйн. Кунце потребовал ключ от камеры.

— Нам пойти с вами, господин капитан? — спросил надзиратель. — Господин обер-лейтенант, кажется, по-настоящему в скверном состоянии. Охрана говорит, что он всю ночь не сомкнул глаз и метался по камере, как зверь в клетке. С вашего разрешения, господин капитан, одному в камеру, наверное, идти не следовало бы.

Доктор Кляйн согласно кивнул.

— Я рискну, — сказал Кунце. Их опасения действовали ему на нервы. — Если вы понадобитесь, Коллер, я позвоню.

Надзиратель пошел с ним, чтобы отпереть дверь камеры, и неохотно вернулся в служебку.