Шесть недель, проведенных в Сумсуме, были великолепны, и здесь же я получила некоторое представление о том, что значит управлять плантацией. Я так заинтересовалась этим, что миссис Паркипсон сочла себя обязанной сказать мне, что такого рода занятие не для меня. Здесь снова я услышала об этом “бедном мистере Бейтсоне”, который, работая в Сумсуме, “не питался правильно и схватил ужасные тропические язвы”. Я уехала от нее умудренная, собрав большое количество старых фотографий и увезя с собою уникальный отчет об одной стороне жизни Новой Гвинеи — о переходном периоде между временем исследований и временем заселения этого острова западными людьми. Я написала большую главу о миссис Паркинсон, названную мною “Ткачиха границы”, для книги “В обществе мужчин”. Эту книгу группа антропологов посвятила лицам, сообщившим им ценные сведения.

Рео присоединился ко мне в Самараи на судне, отправлявшемся на юг, и мы пустились в долгое плавание домой, сначала на Гавайи, где миссис Фриер, подруга моей матери по колледжу и жена бывшего губернатора, поразила Рео, предложив нам вечером лишь стакан воды, а затем в Сан-Франциско. Там мы остановились у доктора Джарвиса, врача, лечившего в свое время мою мать, маньяка по части своих диагнозов. Тогда он считал свищи причиной всех заболеваний. Он утверждал, что вылечит мои непрекращающиеся мышечные боли, которые ранее объяснялись плохими зубами, эмоциональным конфликтом, чрезмерной работой. Он сделал мне операцию и позволил Рео быть при этом заинтересованным зрителем. Эта операция оказалась не очень мудрым шагом, так как что-то пошло плохо и я чуть не умерла. Последний отрезок нашего долгого пути, поездка через Соединенные Штаты с нашими шестнадцатью местами багажа, упакованными по-новогвинейски, когда каждый предмет — винтовка, фотоаппарат, пишущие машинки, аптечка — пакуется отдельно, оказался каким-то кошмаром. И вот наконец мы прибыли в Нью-Йорк и были очень возбуждены встречей с друзьями, которые, в частности, рассказали мне, что я пользуюсь широкой известностью как писатель-этнограф. Я смутно догадывалась об этом и раньше, но никак не могла этого полностью осознать.

Глава 14. Годы между экспедициями

Экзотический зять всегда забавлял моего отца, хотя по временам он чувствовал себя с ним несколько неловко. Рео, который вышагивал длинными шагами, без шляпы, обернув шею пестрым широким шарфом, вместо пальто надев свитер под пиджак и неся внушительную черную резную трость, привезенную с Тробрианских островов, как компаньон для воскресных прогулок по Филадельфии слишком бросался в глаза.

С самого начала наша жизнь в Нью-Йорке оказалась нелегкой. Для нас нашли квартиру в старом четырехэтажном доме из коричневого камня на запад от Бродвея, на 182-й улице. Все наши соседи были на грани нищеты. Одна из семей жила этажом ниже, и, так. как мы никогда не приглашали друг друга в гости, наше знакомство ограничивалось одалживанием стульев и тарелок. Еще ниже этажом жил владелец дома, который день за днем, фальшивя, наигрывал на фортепьяно один и тот же мотив. В нашей квартире было четыре комнаты, вытянутые вдоль узкого коридора, выходившего на открытую лестничную клетку: больщая передняя комната с диваном, где засыпали наши частые ночные гости, кухня, ванная и большая спальня с окнами па темный, двор. В дальнем конце коридора была другая, меньшая комната, веселая и светлая. Я предложила оборудовать ее под кабинет для Рео, так как он еще не приобрел должного ранга в аспирантуре Колумбийского университета, чтобы иметь право на казенный кабинет. И весь год Рео жаловался, что я выселила его из жилых комнат, и сослала в ужасную заднюю каморку.

У нас не водилось больших денег в тот год, и все, что я могла себе позволить, — это иногда нанять кого-нибудь для уборки. Это значило, что до ухода на работу я должна была прибраться, так чтобы, вернувшись домой с кучей провизии для приготовления обеда, можно было смотреть на все спокойно. Вернуться в комнату, служившую нам и столовой, заваленную бумагами, и не находить в ней места, на котором бы мог, отдохнуть глаз, бы ло для меня слишком тяжелым наказанием.

К тому же Рео не любил видеть меня за домашней работой, хотя сам не намеревался мне помогать. Более того, он считал эту работу вообще упреком себе. В результате я наловчилась, по воскресеньям убирать дом украдкой, делая вид, что с полным вниманием слушаю все, что мне говорят. Я ждала паузы, чтобы выскользнуть из комнаты и расстелить еще одну простыню или же вымыть еще одну чашку, а затем появиться вновь. Так мне удалось научиться делать все необходимое столь ненавязчиво, что Грегори Бейтсон, посетивший наш лагерь на Сепике, отметил, что он никогда не видел меня занятой домашними делами.

В межнациональных браках всегда заложены трудности даже и без тех осложнений, которые вносят меняющиеся роли мужчины и женщины. Мужчины британского происхождения, как правило, принимают как раз те решения, которые принимаются женщинами американского происхождения: как обставить дом, где развести розы на террасе, куда поехать в отпуск. Во время второй мировой войны было забавно наблюдать за этими двумя тинами браков. Если жена была американкой, а супруг англичанином, то в доме велась непрерывная война из-за того, кому что надлежит решать. Но если супруг был американцем, а жена англичанкой, то браку, по всей вероятности, суждено было распасться, так как ни он, ни она не считали своим делом решать, кого пригласить на обед или пойти ли вечером в кино.

Когда мы прибыли в Нью-Йорк в сентябре 1929 года, как раз перед крахами банков, ознаменовавшими начало великой депрессии в США, мы увидели, что все захвачены игрой на бирже. У меня было пять тысяч долларов в банке, весь доход от моей книги, и Рут Бенедикт попыталась убедить меня вложить эти деньги в акции. Я отказалась, и все считали, что я слегка помешалась — по-видимому, в результате своего столь долгого пребывания в тропиках. Текущий счет на мое имя был открыт в маленьком провинциальном банке в Дойлестауне. В те годы многие маленькие банки небольших городов оказались надежнее крупных. В 1932 году, когда я снова была на Новой Гвинее, отец телеграфировал мне, предлагая вновь открыть нам счет в банке Дойлестауиа. Но Рео открыл счет в “Бэнк оф Юнайтед Стейтс”, филиал которого был рядом с нами. И именно этот банк лопнул одним из первых. Рео был потрясен. В Новой Зеландии банкротства банков не было. Пришла катастрофа, и разоренные маклеры бросались с небоскребов, не оставив ничего своим семьям, кроме страховки. Цены начали падать. Администрация музея созвала весь штат и урезала нашу заработную плату. Мой начальный оклад составлял только 2500 долларов в год, и в течение последующих лет зарплата оставалась на этом сниженном уровне.

Тем не менее депрессия поначалу значила очень мало для меня. Я не испытывала никаких симпатий к лихорадочной игре на бирже, особенно если ею занимались люди из академического мира, у которых слишком мало денег, чтобы рисковать потерять их. Моя бабушка дважды в день бубнила мне в ухо, расчесывая мои волосы: “Всегда живи по средствам”. Я не игрок, и, может быть, услышанное изречение “Счастлив в картах — несчастлив в любви” также произвело на меня впечатление. А когда пришел крах, я просто была довольна, что не рискнула своим гонораром, который смог послужить мне основой для подготовки будущей экспедиции. Я знала о циклах деловой активности, и крахи банков не слишком волновали меня, так как я знала, что и в прошлом бывали паники и лопались банки. Внешне не был серьезно обеспокоен и мой отец. Однако, изучая цены на золото, по которым можно было предсказать крупнейшие войны в Западной Европе начиная с шестнадцатого столетия, он сказал: “Маргарет, до следующей войны десять лет”. Я ответила па это: “Тогда обработаем поскорее наши полевые записи, чтобы мы могли поскорее вернуться в поле и спасти побольше культур до того, как придет война и, может быть, уничтожит их навсегда”.

В мои студенческие дни я была потрясена ужасными потерями информации в экспедициях. Этнографы накапливают массу написанного от руки материала, остающегося не расшифрованным в течение всей их жизни, материала, который никто не может прочесть и обработать после их смерти. В Новой Зеландии