Лорен почувствовала тошноту. В желудке что-то зашевелилось, комната пошла кругом, и она закрыла глаза.

— Что с тобой? — спросил Чесси, забеспокоившись, и склонился к ней.

— Уходи, пожалуйста, — попросила она тонким голоском. — Мне надо уснуть.

Она очень любила Чесси, но теперь хотела остаться одна, потому что только в одиночестве можно было спрятаться в беспамятство…

Под утро она проснулась. В комнате было темно, озеро натужно дышало и стонало в тумане, как больное животное. Лорен лежала и дрожала, как от холода, и вдруг услышала какое-то движение. Она подняла голову и, вздохнув, спросила:

— Чесси, ты?

Кто-то сидел в кресле, недалеко от кровати, она слышала дыхание.

— Чесси, — еще раз окликнула она.

Лорен уже знала, кто это, прежде чем он поднялся, и даже в полумраке стало видно, насколько он выше Чесси.

— Убирайся из моей комнаты! — зашептала она слабым голосом. Он стоял, не произнося ни слова, но Лорен знала, что он за ней наблюдает, и ненавидела его всей душой. — Убирайся! — На этот раз она сказала громче, пронзительным голосом, и он подошел прямо к кровати, нависая над ней страшной угрозой. — Проваливай!..

Она закричала так, что дверь тут же распахнулась и в комнату, хромая и задыхаясь, вбежал дядя.

— Говорил же я тебе, оставь ее в покое!

Соломон повернулся и вышел, а Чесси подошел к ее постели и заглянул в лицо, темнеющее на подушке.

— Что он тут делал?

Дядя был до того смешон в своем гневе, что Лорен едва сдержала улыбку.

— Да ничего. Я проснулась, а он сидит…

— Черт бы его побрал!

Чесси еще ворчал и бормотал какие-то проклятья, кулаки его сжимались, точно он хотел убить Соломона.

Когда-то давно дядя гордился Кейдом, тот был одним из лучших его учеников. Чесси хотел, чтобы виртуозный, но поверхностный блеск его исполнения приобрел глубину и эмоциональность, и приходил в восторг, когда Соломону это порой удавалось. Потом его бывший ученик стал настоящим скрипачом, и Чесси сиял от гордости, слушая его. Но теперь он глубоко ненавидел его — из-за Лорен. От былой гордости успехами ученика не осталось и следа.

Лорен смотрела на дядю и думала: интересно, что он знает? У его ненависти должны быть какие-то серьезные причины. И она спросила напрямую:

— Что он тебе рассказал, Чесси?

Тот медленно сел и взял ее руки в свои.

— Все, он ничего не скрыл. — По его голосу можно было подумать, что он ненавидел Соломона даже за честность. — Тогда я был готов его убить и велел держаться от тебя подальше. Но разве для Соломона имеют значения чьи-то слова? Он всегда был такой самоуверенный, желания и просьбы других людей для него ничего не значат.

Лорен кивнула. Закрыв глаза, она тихонько зевнула.

— Я, пожалуй, еще посплю.

— Можно я посижу с тобой?

Чесси почти умолял ее шепотом, и Лорен улыбнулась ему ласково.

— Только не долго, пока я не засну.

Он погладил ее руки, а потом пересел в то кресло, где только что сидел Соломон. Вскоре она заснула, провалившись в пустоту.

Проснувшись, она услышала внизу сердитые голоса и поняла, что Соломон еще не уехал. Чесси что-то кричал, а потом понизил голос до яростного шепота. Лорен догадывалась, о чем у них разговор: Чесси пытается выгнать Соломона, а тот отказывается уезжать.

Лорен села в кровати. Ей многое нужно было обдумать. Она вспомнила те несколько дней, которые провел Соломон в их доме, и в новом свете увидела многое из того, что прежде миновало ее сознание. Прежде всего, она поняла, почему Соломон был так бледен и взволнован, когда впервые увидел ее. И почему остановил тогда машину и бросился к ней как сумасшедший. Заметив, что она стоит на самом краю скалы, он решил, что она собирается прыгнуть вниз. Тогда он не сразу решился подойти. Потом понял, что она его не узнает, и подошел. И тут Лорен улыбнулась. Соломон был сражен.

Она и теперь помнила его лицо, потрясенное и недоверчивое. Смешно, подумала она, очень смешно. Лорен решила, что люди редко ему улыбались, и удивилась тогда. А удивляться-то нечему: ведь улыбка — это последнее, что он мог от нее ожидать. Все что угодно, но не улыбку.

Ах, какая свинья, думала Лорен, вспоминая, как он подбирался к ней, все ближе с каждым днем. Спрятавшись под покровом анонимности, он обольщал ее заново, зная, что потеря памяти сделала ее беззащитной. Чесси старался защитить ее, но Лорен сама встала между ними, дав понять, что хочет, чтобы Соломон жил в их доме. Да, он умело и холодно воспользовался ее беспамятством, и Чесси ничего не мог поделать.

Неожиданно она вздрогнула от воспоминания. И все ее тело вспыхнуло.

Сон! — подумала она, глядя перед собой остановившимися глазами. Сон? Да сон ли это был? Может быть, она все-таки пошла к нему в лунатическом трансе и Соломон взял то, что она сама, не сознавая, предложила ему?

Этого Лорен не знала. Девочка, которой она себя считала, такого бы не сделала. Но женщина, растревоженная в тот вечер ласками и поцелуями, могла пойти к Соломону в поисках того, чего так жаждало ее тело.

К горлу снова подступила тошнота, и она закрыла глаза руками. Неужели это случилось? Дверь отворилась, и Чесси спросил взволнованно:

— Что такое? Голова сильнее болит? Может быть, позвонить доктору?

Лорен вытерла глаза и медленно опустила руки.

— Нет, все в порядке. — Она глубоко вздохнула и спросила: — Он уехал? — Чесси заколебался. Лорен видела, что сейчас он соврет. — Значит, не уехал? — спросила она резко.

— Как бы я хотел выгнать его вон! — Дядя бормотал, злясь на свою телесную немощь. — Если б я был моложе, да и руки не были бы такими бесполезными… — Его слабые руки напряглись, как бы желая схватить Соломона за горло. — Он отказался уезжать, и я ничего не могу поделать.

— Я поговорю с ним, — сказала Лорен, что-то решив про себя.

— Что ты! Нет! — Дядя смотрел на нее, как на безумную.

— Я поговорю с ним, — сказала она спокойно и холодно. — И тогда он уедет.

Чесси попытался переубедить ее, но тщетно. В конце концов он вышел, а она осталась сидеть и ждать, глядя в окно на утренний свет, который казался ей тьмой без края.

Лорен хотела навсегда избавиться от Соломона, и хотя у нее не было сомнений в мудрости такого решения, оно означало новую боль сейчас и в будущем. Но боль стала привычной для нее в прошлом, значит, она сможет жить с ней и теперь. Уход Соломона будет для нее примерно тем же, чем были для дяди больные руки: потерей истинного счастья и смысла жизни… Злую шутку сыграла с ними обоими жизнь — использовала для расправы то, что было им всего дороже.

Лорен услышала шаги и напряглась, ведь она не услышит их больше никогда в жизни. Соломон бежал, прыгая через ступеньку, и она чувствовала, как он торопится к ней. Вот он уже стоит в дверях и глядит на нее, потом подходит к кровати своей изящной, какой-то хищной походкой, опускается на колени и подносит ее руки к губам.

— Уезжай-ка ты, Соломон, — сказала она тихо. Он вскинул черноволосую голову, темные глаза уставились на нее. Но прежде, чем он заговорил, она продолжила тем же ровным тоном: — Я не хочу тебя больше видеть. Уезжай и не возвращайся. Подавай на развод, или я это сделаю, мне все равно. Но я хочу, чтобы это кончилось.

— Послушай, Лорен… — начал он.

Но она прервала его, покачав головой:

— Нам не о чем говорить.

— Дай мне объяснить тебе, — начал он снова.

Лорен опять прервала:

— Ничего не надо объяснять.

— Неужели? — Он стоял, возвышаясь над ней, лицо его стало жестким. — Тогда почему же ты не даешь мне говорить?

— Не хочу больше вранья.

— Я никогда тебе не врал!

— Да?

Она опустила голову. Всего какую-то долю секунды звучал в ее голосе сарказм, но Соломон сразу напрягся и переступил с ноги на ногу.

— Нет, — бросил он в ответ, — никогда! То, что ты увидела в тот день, было моей первой встречей с Барбарой с тех пор, как я полюбил тебя.

Это было первое признание в любви, которое она услышала от Соломона, но оно не принесло ей счастья. Лорен ждала его все время, пока была замужем, представляя, какое облегчение и радость придет вместе с ним. Сейчас она не чувствовала ничего, кроме холодной тоски.