Уже позже, Кет снова была в конце автобуса, разглядывая что-то за окном. Миро заметил, как её белокурые волосы спускаются с плеч, ложась на узкую талию, мягко переходящую в ягодицы. Как американцы это называют? Грива? Тупое и грубое слово. Но он не смог бы отрицать, что обтянутые джинсами её округленные ягодицы вполне привлекательны. Он старался вспомнить её ягодицы, когда несколько ранее он видел их обнажёнными, открытыми, бледными и розовыми в их правильной форме. Они промелькнули слишком быстро, в короткое мгновение. Теперь Миро изучать их не спеша, когда, как казалось, её волновало то, что ей было видно из окна. Ему, конечно, нельзя было терять бдительности. Она не была какой-то там американской школьницей с пустым взглядом и с жизнью, не обременённой какой-либо целью. Все они были красивы так же, как и цветы, которые были красивы без какой-либо цели. Он продолжил рассматривать тело Кет, в то время как Кет продолжала смотреть в окно. Пусть смотрит. Она была подобна цветку. А цветы должны расти и расцветать, пока не заканчивается их сезон, когда они умирают.

  Она знала, что он за ней наблюдает, и тот же взгляд снова в его глазах. И она была потрясена и, в то же время, у неё поднялось настроение. Только что, он смотрел на неё твердыми, холодными глазами и говорил о смерти и разрушении, и, у неё не было сомнений, что он убьёт без колебаний её или любого из детей, без малейшей совести. И затем она на себе лишь чувствовала его глаза, которые следили за ней, пили её, будто она могла утолить какую-то его ужасную жажду. А в её памяти всплывали разговоры о феминизме, о равных правах и поняла, что при определённых обстоятельствах всё это таяло где-то очень далеко. Как, например, этот его взгляд. Она не была польщена его взглядом, его интересом. Она сопротивлялась его вниманию, претворяясь, что не замечает его, не желает знать, не желает, чтобы он знал то, что знает она, не желает отвечать на его вопросы. Всё же маленькая тусклая надежда расцветала в ней снова. Это была дурацкая надежда? Её эмоции теперь качались на качелях: вверх, вниз, вверх, вниз.

  Она оглянулась, чтобы увидеть, как Миро быстро отвернулся. Но не вовремя. Она знала, тем не менее, что она не сможет полагаться на него, что он и видел, наблюдая за ней. Она могла положиться на ключ. И на что же ещё? На саму себя.

  Затянувшийся день был в разгаре, нарастающая жара разогревала заклеенные лентой окна, а на крышу автобуса словно легла гигантская горячая рука. Вертолеты прилетали и улетали, принося с собой рёв двигателей и вибрацию моста, трепеща и унося всё это с собой в никуда. Кет уже знала, как часто они сюда прилетают. Каждые пятнадцать минут. Иногда могла завыть сирена, наполняя воздух тревогой: что-то не так, что-то неправильно. Иногда до её слуха доносились отдаленные крики, и Кет прижималась нетерпеливыми глазами к разрезам в окнах, но ничего там не видела: никакой активности, неподвижный и густой лес. Всё же вертолеты и сирены напоминали о том, что кто-то здесь есть, и кто-то за ними наблюдает. Но что они могут сделать, пока здесь в руках у захватчиков будут дети?

  Арткин иногда поднимался в автобус, чтобы что-то сказать Миро, проверить окна, чтобы безразличными глазами посмотреть на детей и на неё, будто он пересчитывал проданные ему яйца. Он снова раздавал детям напичканные наркотиками конфеты, и Кет снова вяло ему возражала, осознавая, что её сопротивление было бесполезным. Однажды, Арткин предложил шоколадку ей.

  - А ты не хочешь расслабиться, как дети? - сказал он. Мягкости его голоса она больше не доверяла. Она видела его танец с Кевином Макманном над его головой.

  Она закачала головой.

  - Время полетит быстрее, - сказал он.

  Она почти соблазнилась. Но снова закачала головой:

  - Нет.

  Он смотрел мимо неё, и Кет обернулась, чтобы увидеть то, что он заметил. Глаза Раймонда были открыты и смотрели на них. Его ясные глаза.

  - Здравствуйте, молодой человек, - сказал Арткин, подойдя к ребенку. - Вы выглядите вполне бодро. Вам что – не спится?

  Раймонд метнул взгляд на Кет.

  - Тебе не нравятся леденцы?

  Раймонд снова посмотрел на Кет, спрашивая её глазами. Арткин поймал этот взгляд.

  - Возьми один, - сказал Арткин. Подбородок Раймонда задрожал.

  - Как тебя зовут, мальчик?

  - Раймонд, - сказал он шепотом. Его глаза округлились ещё сильней, когда он встретился ими с Арткиным.

  «О, Раймонд», - подумала Кет. - «Бедный ребёнок. Бери леденец и ешь его, не пытайся быть храбрым, сон отдалит от тебя весь этот кошмар». Бесполезно и глупо рассчитывать на помощь пятилетнего ребенка. Но в тоже время он был и жалкой её надеждой. Ей так была нужна надежда, какой бы жалкой она не была.

  - Ты любишь конфеты, Раймонд? - снова спросил Арткин обманчиво мягким голосом, который будет часто преследовать в её ночных кошмарах.

  - Мама говорит, что это вредно для моих зубов, - смело сказал Раймонд свом старческим голосом.

  - Но это - особый случай, Раймонд. Ты сможешь хорошо почистить зубы, когда придёшь домой, и у тебя не будет никаких дырок от конфет.

  Снова, Раймонд посмотрел на неё.

  И Кет сказала:

  - Возьми леденец, Раймонд.

  Глаза Раймонда налились слезами, когда его рука протянулась к Арткину, и раскрылась дрожащая ладонь. Он плакал, потому что он не хотел леденцов, или потому что Кет позволила ему сдаться, стала на стороне плохих парней? Ей самой понадобилось усилие, чтобы сдержать свои собственные слезы.

  - Теперь ешь, - прямо сказал Арткин. - Он вкусный и тебе понравится.

  Раймонд положил леденец в рот и начал жевать, слезы покатились по его щекам. Он уже не смотрел ни на Арткина и ни на или Кет.

  - Хорошо, - сказал Арткин. - А теперь ещё один.

  Кет отвернулась.

  Позже, Раймонд спал так же, как и другие дети. Прежде, чем подойти к нему она ждала, пока Арткин уйдёт, но Раймонд уже получил свою дозу, голова закачалась на ослабшей шее, рот открылся, челюсть упала на грудь. Арткин увеличил дозировку? Другие дети не просыпались. Возможно, в их телах уже накопилось достаточно наркотических веществ, чтобы они подолгу не могли придти в себя. На протяжении часа или двух, они стали даже более послушными, будто были в оцепенении. И было похоже, что этот наркотический препарат также снижал активность органов тела – после первого опыта с ведром этим утром, больше никто из детей не попросился в туалет. Им также уже не хотелось и есть. Самой Кет показалось, что она тоже приняла этот наркотик. Ее блузка стала влажной. Волосы слиплись во влажные сосульки, будто она не мыла их неделями. Жара цеплялась за её тело, казалось, проникая в неё своими липкими пальцами, замазывая густым потом поры на её коже, притупляя её чувства. Рука Раймонда была в её ладони. Она сжала её, и Раймонд вяло навалился на спинку сиденья. Её показалось, что её ноги отяжелели, будто к ним были привязаны свинцовые грузила, или она будто бы только что быстро бежала и очень долго. Она чувствовала, как её голова начинает слабо держаться на шее, веки закрываться. И она была уже истощена, чтобы сопротивляться затягивающей её усталости, нежно и деликатно вторгшейся в её тело. Она забылась. Глубокий сон без сновидений погрузил её в темноту. Ни автобуса, ни детей, ни террористов, захвативших автобус, ни вертолетов, ни сирен. Ничего.

  Миро наблюдал за тем, как она засыпает. Она стала похожа на любого из этих детей. Она стала безмятежной и беззащитной.

  Если они снова окажутся на Таймс-Сквер, то он попросит Арткина, чтобы тот привел ему одну из тех девушек.

  Ему было интересно.

  Маленькие бусинки пота блестели на губах у Кет, словно мокрые усы. Жгут волос откинулся назад, открывая её висок, связку маленьких синих вен. Пуля, вошедшая в её висок, расцвела бы алым кровавым цветком.

  Ему было жаль, что водителем автобуса был не мужчина. Его бы тогда не смутил взгляд ужаса в её глазах, когда она смотрела ему в лицо и говорила: «И ты вообще не испытал к ним никаких чувств, к тем, кого убивал?»