— Это далеко отсюда? Можно ли туда доехать автобусом?

Мистер Хирстон искоса посмотрел на него, в его глазах засверкал неожиданный интерес.

— Ты серьезно об этом?

Генри кивнул:

— Мой брат заслуживает памятник. И мне кажется, что только у него одного на всем кладбище его нет.

— Как ты думаешь, какой памятник должен быть у него?

Генри задался вопросом: «Должен ли я ему это говорить? Может, он снова будет смеяться?» У него было крайне неприятное чувство, и он был готов сказать все, что угодно, лишь бы переключить внезапный интерес мистера Хирстона на что-нибудь другое. Но почему бы не узнать у него как можно больше?

— Эдди был настоящим бейсболистом. Я подумал о мяче и бейсбольной бите.

Мистер Хирстон не нахмурился и не рассмеялся, не завизжал по-поросячьи, а лишь продолжил смотреть на Генри своими глубокими темными глазами.

— Я знаком с этим Барстовом, поговорю с ним.

Генри почувствовал, как его челюсть отвисла в неверии собственным ушам, словно в каком-нибудь комиксе. Он заморгал глазами. Слышал ли он это от мистера Хирстона, или ему показалось? Он не осмеливался переспросить. Вместо этого пробормотал «спасибо», прочищая горло, чтобы произнести хоть что-то еще, и стал подметать то же самое место, что и прежде.

На следующий раз, когда Генри пришел в центр художественного творчества, старик работал уже над другой крошечной фигуркой. Его незаметные движения маленьким резцом были точны и кропотливы, все его тело было собрано и сконцентрировано на этой фигурке.

Высокий табурет, стоящий недалеко от него, он пододвинул к себе и посадил на него Генри. Он кивал и улыбался, очевидно, он был доволен тем, что Генри вернулся. Генри снова почувствовал страх перед вырезанными фигурками этой игрушечной деревни. Они настолько походили на живых, что ему показалось, что вдруг задвигаются и заговорят.

Подошел Джордж Грэхем и опустился рядом с ними на колени. Старик начал говорить с ним на странном и непонятном языке Идиш.

Гигант внимательно выслушал и затем обратился к Генри:

— Он хочет знать, не хочешь ли ты научиться вырезать из дерева?

Генри никогда не обладал никакими талантами. Он ни разу ничего не достиг в спорте, подобно Эдди. В течение трех месяцев он брал уроки игры на фортепьяно у Сестры Анжелы в Приходе Святого Джуда, и здесь его изначально подкарауливала неудача. В школе по рисованию имел самые низкие оценки, многое мог себе представить и даже хотел это нарисовать, но никак не мог перенести на бумагу даже намек того, что он видел в уме.

— Я не думаю, что у меня это может получиться, — сказал он.

— А ты попробуй, — подтолкнул его Джордж Грэхем.

Мистер Левин взял маленький ножик и вложил его в руку Генри. Тот осторожно взял его в руку. Мистер Левин взял такой же и еще маленький кубик липовой древесины, подобной тому, из которого он вырезал утку для Генри.

В течение следующих нескольких минут он руководил Генри на его первых шагах в резьбе по дереву, поправляя руки Генри, подсказывая его следующие движения, едва касаясь кожи на его руках.

Стружки падали на пол. Генри познакомился с некоторыми запахами, царящими вокруг стола, за которым работал мистер Левин, с прозрачными ароматами только что срезанной древесины и с резкими запахами морилки и красок, смесь которых щекотала у него в ноздрях. Древесина начала принимать форму. Может, хоть в чем-то он все-таки был талантлив?

И когда вдруг острый нож промахнулся и соскользнул, и Генри увидел брызги крови, хлынувшей из его пальца прежде, чем он почувствовал боль. Быстрыми движениями мистер Левин взял откуда-то кусок белой ткани и обмотал ею палец Генри. Боль не была серьезной, хотя кровь просачивалась через ткань, делая ее ярко красной.

Старик застонал и закрыл лицо руками. Гигант немедленно оказался около их стола.

— Он вообще не выносит вида крови, — сказал Джордж Грэхем. — Или чужую боль.

В пальце у Генри начала пульсировать боль. Он вопросительно посмотрел на старика, лицо которого стало белее, чем его усы, а губы стали такими, словно он только что жадно ел чернику. Гигант мягко бормотал, словно успокаивал испуганного ребенка.

Позже, мистер Левин извинялся:

— Ему жаль, что так расстроил тебя и смутил, — перевел ему гигант.

Старик продолжал работать, но его пальцы немного дрожали, и гигант, повернувшись к Генри, сказал:

— В мире так много зла, Генри. И именно поэтому мистер Левин может упасть в обморок от вида крови. Именно поэтому он приходит сюда и день за днем восстанавливает свою деревню и людей, которые в ней жили, пытаясь вернуть их из ада…

— А что случилось с его деревней?

— Нацисты. Они превратили деревню в концентрационный лагерь. Часть домов сожгли, из оставшихся сделали бараки, чтобы содержать в них заключенных. Затем построили ангары, в которых истребляли людей. Кто-то из жителей его деревни был убит, кто-то отправлен в другие лагеря, а кого-то оставили на тяжелые работы. Семья мистера Левина была разделена. Его жену и двух дочерей отправили в лагерь под названием Освенцим. Он больше никогда их не видел. Он и его сын, которому было двенадцать, были оставлены в их деревне для работ — строить ангары. Без необходимой медицинской помощи его сын умер в первую же зиму.

— А что мистер Левин, он убежал? — спросил Генри, наблюдая за стружкой, вьющейся тонкими спиралями из-под рук старика, когда его резец въедался в следующую фигурку.

— Он не убежал, остался в живых, был сломлен и истощен. Но он — стойкий старик и не настолько стар, как выглядит. Лагерь и смерть всей его семьи состарили его. Когда война закончилась, войска Союзников освободили заключенных, мистер Левин был среди них. Мир, наконец, узнал, что происходило во всех этих лагерях. Сколько миллионов там было уничтожено…

Из газетных заголовков, кинохроники и кинофильмов Генри знал о том, как Гитлер ненавидел евреев, и о том, как хотел избавить всю планету от «неполноценных» рас. Он запомнил кадры, в которых человеческие тела были сложены подобно бревнам обугленной древесины — их обнаружили в конце войны. Но все это было настолько далеко от его жизни. Теперь он вздрогнул, когда взглянул на мистера Левина, и внезапно война реально предстала перед ним уже годы спустя.

— Когда солдаты нашли мистера Левина в лагере, на нем были только кожа и кости. Он весь был в язвах и не мог есть.

— Почему он живет в сумасшедшем доме? — спросил Генри, понизив голос, в надежде, что мистер Левин не услышит его вопрос.

— Пострадало не только его тело, — также негромко сказал Джордж Грэхем. — Его сознание и нервы также были разрушены. Он все еще видит ужасные кошмары. Больница помогает ему приспособиться, начать новую жизнь.

И они увидели, как старик снова снял кепку в приветствии, адресованном неизвестно кому.

— Знаешь, почему он это делает? — спросил Гигант. — Еще один рудимент жестокости нацистов. У надзирателей в лагере были жестокие игры. Они заставляли заключенных по нескольку часов в день отжиматься на руках или приседать. На открытом воздухе, на ветру или под дождем. На жарком солнце или холоде. Иногда целыми ночами. Они также заставляли их снимать шляпы или все, что у них было на голове. При этом их били, пинали и унижали. Снятие шляпы стало рефлексом. И теперь он снимает головной убор и даже не подозревает того, что он это делает.

Мистер Левин работал, затерявшись в своем миниатюрном мире.

— Это — его настоящее лечение, лучшее лекарство, лучше любой больницы, — сказал Джордж Грэхем. — Он возрождает свою деревню и людей, которые в ней жили. Они будут жить снова: его жена и дети, друзья и соседи. Даже толстяк в красной куртке, над которым смеялась вся деревня. Все время, которое мистер Левин здесь проводит, он находится там, в своей деревне. Какое-то время, в конце дня он неподвижно сидит, пристально наблюдает за ней, трогает фигурки. И мне кажется, что в такие моменты он снова приходит к себе домой, общается с теми, кого он все еще любит, или идет по улице, чтобы найти ту девушку, которая станет его женой. Однажды, когда я позвал его — пора было уходить, но он меня не слышал. Я сидел в тени, наблюдая за ним. Он сидел так в течение двух часов, и я знал, что он снова был дома, в другое время и в другой точке земного шара…