Пока не передумала, я протянула руку, постучала по дверному косяку и вошла в открытую дверь.

Он поднял взгляд и запнулся на том, что собирался сказать дальше. Секунду он смотрел на меня, забыв про телефон в руке. А потом, в конце концов, моргнул и вернулся к разговору.

— Ладно, мне нужно идти. Я позвоню тебе позже, хорошо?

Кто бы не находился на другом конце провода, я ненавидела его. Это была девушка? У него в Филадельфии есть девушка? Для него это было просто увлечение, просто секс (ну, почти секс)? Кто бы там ни был, следующие двадцать секунд он говорил «да», «хорошо» и кивал головой.

Когда он закончил разговор, я все еще не знала, что собиралась сказать.

Какое-то время он просто смотрел на меня, а потом произнес:

— Чем я могу тебе помочь, Блисс?

От его официального тона меня затошнило, но я, как можно лучше, попыталась скопировать его.

— Я лишь хотела извиниться за свое поведение во время нашей совместной репетиции. Мы с Кейдом все испортили...

Он перебил меня:

— Я заметил.

Я запнулась, мои мысли в голове тут же разбежались.

— Поэтому... Э-э, обещаю, что этого больше не повторится. Впредь я буду придерживаться лишь профессионального поведения. Я не буду смешивать свою личную жизнь с репетициями или вашими занятиями.

Он отложил ручку, которую до этого вертел в руках, и начал вставать.

— Блисс...

Что бы он ни собирался сказать, я не могла это слушать. Если я выслушаю его, когда он попытается с легкостью разочаровать меня (когда я знала, что его это не волновало), все закончится тем, что я расплачусь и выставлю себя полной дурой. Поэтому я перебила его:

— Все хорошо. Я покончила с этим. Ничего серьезного, верно?

Он остановился, и я была уверена, что он понял мою ложь, что он увидел в моих сжавшихся внутренностях мое измученное сердце. Я хотела, чтобы он поверил мне.

Я в порядке. Я покончила с этим. Я в порядке. В порядке. В порядке.

— Верно, — наконец, сказал он.

Я жадно втянула в себя воздух.

— Отлично. Спасибо за ваше время. Хорошего дня!

А после я уже была за дверью и бежала, бежала, бежала вниз по лестнице на свежий воздух, где я могла вдыхать и заполнять свои легкие до тех пор, пока мне больше не захочется плакать.

С тех пор я улыбками выстроила вокруг себя стены и смехом закрылась ото всех. Я помирилась с Келси, пообещав, что пойду с ней на танцы, когда она захочет. Я направила все свои силы на репетиции, выучивая все свои реплики наизусть за неделю до даты, когда мы будем читать текст без сценария. Я готовила себя к марту как солдат, двигаясь вперед и отказываясь оглядываться назад. На репетициях Эрик оценил мою работу, сказав, что в каждом моем слове чувствовал стыд, ненависть к себе, видел их даже в моей позе. Я улыбнулась и притворилась, что рада это слышать.

Я переключила свое внимание на выпускной, когда я уйду и отправлюсь, неизвестно куда. Может, я истрачу все деньги на кредитной карточке и уеду путешествовать с Келси. Может, я вернусь домой и поработаю, чтобы отложить немного денег. Маме это очень понравится. Может, я останусь здесь, получу работу в «Таргет» или где-нибудь еще. Мне просто нужно дойти до конца. А потом все будет проще. Потом... я со всем разберусь. Я все расскажу Келси, и мы оторвемся, чтобы избавиться от боли. Потом.

Я не могла ждать «потом».

Это казалось возможным. Казалось выполнимым.

Пока «сейчас» все не испортило.

От весенних каникул нас отделяла всего неделя. Днем в пятницу все собрались в «черном ящике» для начала семинаров по сценической режиссуре. В театре присутствовал весь факультет: студенты предпоследнего курса с режиссуры оцепенели, все остальные студенты либо скучали, либо садистски веселились.

Я же просто шагала из стороны в сторону, желая скоротать время, пока Расти не встал, чтобы сделать объявление перед началом первой сцены.

Он откашлялся, удивительно серьезное поведение для Расти.

— В общем... вчера я ходил к врачу...

— Ты беременный? — выкрикнул кто-то сзади.

— Нет. — Он улыбнулся, хотя и слегка. — На самом деле... у меня мононуклеоз.

Понадобилось какое-то время, чтобы эти слова дошли до всех.

— Врач сказал, что инкубационный период составляет от четырех до восьми недель, что означает, что я заболел им уже в январе или феврале. Поэтому... вы должны быть осторожны, допивая за кем-то другим, и... во всем остальном.

Январь или февраль. Вечеринка. Я целовалась с Расти на вечеринке. Мы все целовались... со всеми.

Инстинктивно я искала глазами остальных участников игры в бутылочку. Их лица были такими же встревоженными и испуганными, как и мое собственное. Если Расти был заражен уже тогда, то, значит, я тоже могла, как и Кейд, и Келси, и Виктория, и все остальные с вечеринки.

И Гаррик.

Черт.

23

Я догнала его, как только сцены были закончены. Актеры все еще расхаживали в костюмах. Преподаватели поздравляли своих учеников, и все разбредались по кучкам, строя планы на выходные. Все казались спокойными и счастливыми, а мне казалось, будто весь мир рухнул. Для меня пойти к Гаррику было равносильно тому, чтобы войти в комнату, наполненную сибирской язвой.

Но я все равно это сделала.

К счастью, он ни с кем не разговаривал, просто что-то смотрел в своем телефоне. Несколько минут я стояла позади него. Простая близость к нему сильно взволновала меня. Это действительно было похоже на яд. Я вдыхала его и чувствовала, как он ломает стены и защиту, которые я возвела.

Не знаю, то ли я издала какой-то шум, то ли он почувствовал меня позади себя, но Гаррик обернулся и посмотрел на меня. На долю секунды я подумала, что он улыбнется. Но потом выражение его лица изменилось и сделалось настороженным. Будто он не доверял мне. А уже после его лицо ничего не выражало.

Все эти эмоции и воспоминания хлынули потоком на мои заграждения, пытаясь выплеснуться наружу. Он выглядел так, будто ему все равно.

Мне хотелось выплюнуть все, что я хотела сказать, и убежать, но я знала, что это не самая лучшая идея. Не совсем нормально предупреждать преподавателя, что ты могла заразить его мононуклеозом.

— Можем мы поговорить... наедине? — спросила я.

Он оглядел комнату, и я могла предположить, куда он смотрел. Возможно, на Эрика. Может, Кейда. Или Дома. Но куда бы он ни смотрел, он оставался сосредоточенным на том, что говорил:

— Не думаю, что это хорошая идея, Блисс.

Да, хорошие идеи у меня уже очень давно закончились.

— Это не займет много времени, — пообещала я ему.

Наконец, он взглянул на меня. Мне хотелось верить, что я увидела мягкость в его глазах, но я могла все придумать. Я все время это делала. Все, что мне нужно было сделать, это закрыть глаза, и я бы увидела, как он тянется ко мне, его губы находятся в миллиметре от моих. Но всегда... всегда я открывала глаза, и это оказывалось нереальным.

Тут меня за плечо обхватила рука и потянула в объятия. Это был Эрик. Он начал говорить о репетициях, костюмах и весенних каникулах, — и для всех этих вещей у меня не хватало места в голове.

Я смотрела на Гаррика, улыбаясь его начальнику. Его же улыбка была натянутой, прячущейся за сомкнутыми губами. Когда в последний раз я видела его потрясающую улыбку? Может, мне не нужно ничего ему рассказывать? Ведь я была даже не больна.

Да и он ни с кем не целовался с той вечеринки (я надеялась). А если я не заболела, то и он никогда не узнает. Кроме того, очевидно, что он просто хотел забыть о нашем небольшом романе. Черт возьми, он даже говорил о смене работы. И с тех пор я старалась слишком долго не смотреть на него, не стоять слишком близко или не показать, что я не покончила с этим так, как он.

Потому что, как бы плохо все ни было, было бы гораздо хуже, если бы он уехал насовсем.