— Ой, — я посмотрела на часы. Было полдвенадцатого. — Давай, котеночек, умываться и спать.

— А ты мне почитаешь? — спросила сонная Лиза.

— Обязательно. Только недолго.

— Про Русалочку?

— As you wish.

Лиза учит английский с двух лет, и мы привыкли вставлять в разговор такие реплики. «Русалочку» Андерсена мы читаем и перечитываем раз в тысячный. Понятия не имею, чем нашу дочу так привлекает эта мрачная сказка с несчастливым концом. Когда я подсунула ей более оптимистичную диснеевскую версию, Лиза посмотрела десять минут, а потом с возмущением выключила.

— Не хочу такую «Русалочку», — отрубила она, вытащила диск из проигрывателя, засунула в коробку и зашвырнула под тумбу. Потом, правда, достала, отряхнула и сказала, что подарит Булкиной.

Лиза натянула чистую пижаму, поправила подушку, свернулась калачиком под одеялом и положила под голову обе ладошки. Я открыла книжку.

— Та-ак, где мы с тобой вчера остановились?

— Я уснула на том, когда принц и Русалочка прибыли в замок к принцессе.

— Ага, — я быстро нашла этот момент, потому что знаю истрепанную книжку лучше, чем свою ладонь.

Минут пять я читала.

— «…все были в восторге: никогда еще она не танцевала так чудесно! Ее нежные ножки резало как ножами, но она не чувствовала этой боли — сердцу ее было еще больнее. Она знала, что лишь один вечер осталось ей пробыть с тем, ради кого она оставила родных и отцовский дом, отдала свой чудесный голос и ежедневно терпела невыносимые мучения, о которых он и не догадывался…»

Лиза тихонько посапывала. Решив, что доча спит, я осторожно закрыла книгу и хотела уже встать, как вдруг она неожиданно открыла глаза:

— Мам, а ты от нас никогда не уйдешь?

Сначала я не поняла вопроса, а потом очень сильно удивилась.

— Нет, мой сладкий, не собираюсь. А почему ты спрашиваешь?

— Мы тебя все время обижаем. Папа постоянно злится. Он тебя не выгонит?

— Лиза, папа не злится, он… Помнишь, мы с тобой читали сказку про утят?

— Нет.

— Ладно, я тебе снова расскажу. Жили-были утята с мамой-уткой. Каждое утро мама-утка ходила на пруд за рыбой, а утята оставались дома. Уходя, она говорила им: «Заприте хорошенько дверь и никому, кроме меня, не открывайте!» Дверь была толстая, дубовая, а окошки слишком высоко, чтобы утята могли увидеть в них, кто пришел. Поэтому мама-утка говорила: «Открывайте только тогда, когда я скажу „кря-кря” и вы узнаете мой голос». Так они жили, пока однажды их разговор не подслушал волк. Он понял, что утята остаются одни, и захотел ими пообедать. Он потренировался и научился говорить «кря-кря» в точности, как мама-утка. Дождался, пока она уйдет, подошел к двери, постучал и говорит хрипло: «Дорогие мои утятки, это я, ваша мама, кря-кря! Пустите меня в дом!» Но утята засомневались и говорят: «У нашей мамы голос не такой!» А хитрый волк отвечает: «В студеной воде плавала, вот и осипла. Кря-кря!» Но утята не открыли. Тогда волк закричал: «Дети! Из леса вышел злой и голодный волк! Если вы меня не впустите, он меня съест!» Утята испугались. Вдруг они ошиблись и это на самом деле их мама? Они уже отперли нижний засов, но тут вернулась настоящая мама-утка. «У дверей волк! Не открывайте!» А волк утятам: «Не слушайте! Это волк вас обманывает, чтобы вы меня в дом не пустили! Я ваша мама! Кря-кря!» Тогда мама-утка отчаянно воскликнула: «Не верьте! Я ваша мама! Кря-кря!» Утята совсем запутались, и тогда самый маленький из них, но умный и хитрый, пропищал: «Во дворе стоит бочка с ледяной водой. Кто разрешит мне в ней искупаться — тот и есть наша мама». Волк сразу же ответил: «Купайся, конечно! Сколько захочешь!» А настоящая мама-утка грозно крикнула: «Даже думать не смей! Заболеешь! Горло простудишь! Чтобы даже рядом с этой бочкой тебя не видела!» И тогда хитрый маленький утенок обрадовался: «Вот она, наша мама!» — потому что тот, кто по-настоящему любит, заботится не о своей популярности, а о благе того, кого он любит. Вот так и наш папа. Может, иногда тебе, да и мне тоже, кажется, что папа ругается, но на самом деле он о нас заботится. Он не хочет, чтобы нам было плохо. Понимаешь? Он нас очень любит. Тебя и меня. Он очень много работает и сильно устает. Не важно, что и как он говорит, важно, что он делает. Он может накричать на меня, иногда даже без видимой причины, но если со мной что-то случится — папа все сделает, чтобы мне помочь. Понимаешь?

Лиза наморщила лоб.

— Про утят понимаю, а про папу не очень. То есть тебе не обидно, когда он тебя обзывает?

— Нет, Лиза, мне не обидно.

— Тогда почему ты все время плачешь?

— Потому что… — тут я задумалась.

Врать детям бессмысленно, потому что они все видят и понимают. И мне совсем не хочется, чтобы мой ребенок, помимо того, что считает меня бестолочью, еще и перестал мне доверять. Поэтому пришлось напрячься, чтобы дать правдивый, но краткий и понятный пятилетнему ребенку ответ.

— Люди плачут, когда им кого-то жалко. Себя или другого. Я плачу от бессилия. Мне очень хочется стать такой, какой меня хочет видеть папа. Но никак не получается. Поэтому мне страшно, что он однажды во мне совсем разочаруется и не будет меня любить. Мне тогда будет плохо, и я себя заранее жалею. Плачу. Так понятно?

Лиза присела и обняла меня за шею.

— Я тебе секрет расскажу, только ты меня не выдавай, хорошо?

— Не выдам.

— Ты когда плачешь, мне тебя очень жалко. Я не хочу, чтобы ты плакала. А папа сказал, что на самом деле ты не по-настоящему плачешь, и запретил мне тебя жалеть. Он сказал, что ты притворяешься, чтобы мы себя виноватыми почувствовали. А мы перед тобой ни в чем не виноваты, потому что единственная наша цель — сделать тебя лучше.

Лиза так серьезно это говорила, что даже вызвала у меня улыбку:

— Я такая плохая?

— Нет, мам, что ты! — Котеночек прижался ко мне и погладил меня обеими ручками. — Ты хорошая, я тебя очень люблю. Просто боюсь, что ты вот так поплачешь-поплачешь и уйдешь от нас.

Тут доча шмыгнула носом.

— Ну куда ж я уйду, мой хороший? — я крепко обняла ее.

— Куда-нибудь, где тебя ругать не будут.

— Не волнуйся, мой сладкий. Я же сказала: главное — дела, а не слова. Вы с папой меня больше всего на свете любите. Зачем же я от вас буду уходить? Никуда я не уйду. Забудь об этом и ничего не бойся.

— Обещаешь? — Лиза положила руки мне на плечи и посмотрела в глаза.

— Обещаю.

— Ура, — выдохнул ребенок, поцеловал меня в нос и, довольный, залез под одеяло, подтянул коленки к животу и почти мгновенно уснул.

Я посидела чуть-чуть рядом с Лизой, стараясь запомнить, сохранить в душе нахлынувшую, заполнившую весь мой внутренний мир нежность.

Лежа в постели, Валера читал книгу, чиркая на полях карандашом.

— Тебе тут кто-то звонит не переставая, — сказал он, продолжая делать пометки, и бросил мне мобильник.

Даже не зная наизусть номера Севы, я поняла, что это он. Молча взяла телефон и пошла на первый этаж. Накинула куртку, взяла сигареты и вышла на крыльцо. Только закрыла за собой дверь, трубка зазвонила.

— Алло? — почти шепотом ответила я, проклиная себя за то, что дала Донникову свой номер. Единственный способ ухаживания, который он знает, — измор. Черт. Черт! Черт! Между нами абсолютно ничего не произошло, и даже в мыслях нет, что произойдет, а проблемы уже начались.

Ответом мне было продолжительное молчание. О, боже! Как будто не было этих десяти лет. Сева снова молчит в трубку!

— Сева, я знаю, что это ты. Прекрати. Когда нам было по девятнадцать — эта телефонная игра в молчанку уже выглядела довольно глупо. А сейчас и подавно. Хватит! Оставь меня в покое.

— Не могу, — прозвучало в ответ «тихо, но твердо», как писали в соцреалистических романах.

— У нас ничего не будет, потому что ничего не может быть! — прошипела я, стараясь говорить тихо. — Мы разные люди. Раньше были совершенно разные, а теперь и подавно! Отстань от меня! Я тебя уже ненавижу!