— Не смей разговаривать со мной в таком тоне только потому, что у тебя в кармане появилась сотня фунтов — первая сотня в твоей жизни, Гарри! Я войду в дело на равных началах, как мы и договаривались, но если ты думаешь, что сможешь мною командовать…

— Ладно, Фиглер, не горячись.

— Хорошо. Встретимся у Анны в половине одиннадцатого.

— В половине одиннадцатого у Анны. Заметано.

— Пока.

— Увидимся.

Щелк! — Фиглер повесил трубку. Он вернулся в свою комнату, кипя от злости. «Черт бы его побрал! — думал он. — И как только ему удалось так быстро раздобыть сотню фунтов? И где мне раздобыть сотню к сегодняшнему вечеру?» Он достал свою расчетную книжку и обнаружил, что на его счету ровно тридцать один фунт и девять пенсов. «У него сотня фунтов, скажите пожалуйста! С каких это пор он заделался бизнесменом? Гаденыш!»

Фиглер мерил шагами комнату. Потом он достал толстую старомодную записную книжку в блестящей черной обложке. Эта книжка была библией Фиглера: в ней содержался новый завет и каноны, которым было подчинено его существование. Она была плотно исписана именами и адресами оптовиков практически из всех сфер торговли. Фиглер заполнял ее постепенно, год за годом — это была сложная каббалистика купли-продажи, результат его тщательных исследований глубоких тылов сомнительной коммерции. Если бы кто-нибудь предложил Фиглеру купить партию подпорченного птичьего корма, рваных подвязок, ржавых спиц для зонтов, деформированных маслобоек, позапрошлогодних календарей или старых кисточек для бритья, он принялся бы водить пальцем по страницам с глубокомысленным видом, потом закурил бы сигарету, поперхнулся, откашлялся и сказал:

— Мм… Я могу продать этот товар за пятьдесят процентов прибыли…

Торговцы, связанные с киноиндустрией, предлагали немалые деньги за эту записную книжку, но это была единственная вещь в мире, которую Фиглер ни за что не продал бы. Это был не просто источник его существования — это была его жизнь.

Он опустился на стул с книжкой в руках и закурил. Табачный дым забулькал в его заложенных бронхах, словно в кальяне. «Кх-кх!» — закашлялся Фиглер. Он выбросил окурок и надел шляпу, затем закрыл книжку, постучал себя по груди одежной щеткой и вышел на улицу.

Сначала он направился на Мортимер-стрит, где на первом этаже одного из зданий висела табличка: ПОСТАВКИ ДЛЯ РОЗНИЧНЫХ ПРОДАЖ. П. ПИНКУС. Фиглер вошел. Секретарша преградила ему путь.

— Пинкус у себя? — спросил Фиглер.

— О, мистер Пинкус очень занят, сегодня он никого не принимает.

— Понятно. В таком случае я пройду прямо сейчас, — сказал Фиглер. Глядя прямо перед собой с серьезным, сосредоточенным видом, он вежливо отстранил секретаршу и вошел в кабинет.

Это была крошечная, обитая фанерой каморка, не больше ванной комнаты средних размеров, битком набитая бумагами. Корзина для мусора была переполнена старыми каталогами; бесчисленные груды счетов, записок, квитанций и накладных, наколотые на старые проволочные шпильки, висели на стенах, как новогодние гирлянды, скручиваясь в теплом влажном воздухе. На столе стоял электрический обогреватель, похожий на медную чашу и испускавший волны удушающего жара прямо в лицо мистеру Пинкусу. Это был невысокий, плотный, легко возбудимый человек с сигаретой в зубах. Плотная струя синего дыма, подхваченная теплыми волнами, таяла в воздухе, исчезая без следа.

Когда Фиглер вошел, Пинкус поднял глаза.

— Что такое? Что такое? Что у тебя, Джо? Я занят, занят. Что у тебя?

— Слушай, — начал Фиглер, — как там у тебя обстоят дела со стульями с гнутыми деревянными спинками?

— Стулья с гнутыми спинками! — вскричал Пинкус. — Чтоб им сгореть! Целый день я только о них и слышу! Я сижу тут как на иголках, мне уже плохо от стульев с гнутыми спинками — а тут еще ты, и тоже с этими стульями!

— Шшш! Спокойно! Ты не можешь достать их, верно?

— Конечно нет! Если бы я хотел покупать у Липского, у меня бы был миллион этих чертовых стульев. Кто хочет иметь дело в этим жуликом Липским?

— Послушай, речь идет о маленьких стульях с круглыми гнутыми спинками?

— С гнутыми спинками! А какие же еще стулья я мог иметь в виду?!

— Липский все скупил.

— Он еще будет мне об этом говорить! У меня сердце кровью обливается, а он еще будет мне говорить!

— Ладно, ладно. Я могу раздобыть для тебя немного.

— Сколько?

— Двадцать гроссов. [12]

— Двадцать гроссов? И почем?

— Липский дерет по семьдесят шиллингов за дюжину. Я готов тебе скостить.

— Сколько?

— На одиннадцать шиллингов за дюжину.

— Продолжай! Так ты просишь пятьдесят девять шиллингов за дюжину?

— Точно.

— Мне нужно двенадцать гроссов.

— Да, я понимаю. Но я могу продать тебе только три гросса.

— Да что ты жмешься! Я в два счета продам весь товар…

— Послушай, — терпеливо проговорил Фиглер, — не болтай ерунду. Тебе прекрасно известно, что все до единого маленькие стулья с круглыми гнутыми спинками на нашем рынке принадлежат Липскому. Это так?

— Ну?

— Отвечай прямо на мой вопрос: да или нет?

— Ну да, да — и что?

— Хорошо. У меня есть несколько гроссов. Я могу продать их тебе по сниженной цене. Так что хорошенько подумай, Пинкус. У меня ведь и кроме тебя есть еще друзья в бизнесе, которым я готов оказать эту услугу.

— И?..

— …И если ты хочешь три гросса по пятьдесят девять шиллингов за дюжину, говори да или нет, и я доставлю тебе их сегодня по получении чека. Если нет, тогда до свиданья. Ну что?

— Ладно, я возьму три гросса. Так ты говоришь, по пятьдесят пять шиллингов за дюжину?

— Пятьдесят девять!

— Да ладно тебе! Не дури! Ты бы мог мне скостить по четыре пенса за стул.

— Пинкус, не смеши меня. Я тут оказываю ему услугу, сбавляю цену, — Фиглер щелкнул указательным и большим пальцами, словно давя невидимую вошь, — вот настолько, а он еще недоволен! Слушай, давай не будем спорить — у меня на это нет времени. Я не скину больше ни фартинга. Мне тоже нужно на что-то жить! Ты ведь меня знаешь: я человек прямой. У меня репутация, в конце концов. Три гросса по пятьдесят девять шиллингов за дюжину. Если бы ты сказал: «Пятьдесят восемь фунтов, одиннадцать пенсов и три фартинга», я бы ответил: «Нет! Нет, нет и нет!» Сто шесть фунтов четыре шиллинга за три гросса. Да или нет?

— Сто шесть фунтов.

— Сто шесть фунтов и четыре шиллинга.

— Забудь о четырех шиллингах!

— Сто шесть фунтов и четыре шиллинга!

— Ладно, так и быть. Беру.

— Я предлагаю ему прекрасные стулья по пятьдесят девять шиллингов за дюжину, а он мне делает одолжение! «Беру»! Я доставлю их сегодня к твоему складу. Мне нужен твой чек к моменту доставки.

— Ладно, дай мне неделю.

— Слушай, Пинкус, ты меня знаешь, я никогда не даю в долг. Я не могу. Сам подумай: как я могу разбрасываться сотнями фунтов? Нет, деньги мне нужны сразу. Или ничего не выйдет.

— Ладно, попробую что-нибудь придумать. Кстати, сегодня мне надо срочно доставить партию товара…

— Знаю-знаю. Уилсону.

— Кто тебе сказал об Уилсоне?

— Не важно. Я знаю, и все. Когда тебе нужно доставить ему товар?

— Прямо сейчас. Вообще-то это нужно было сделать еще вчера.

— Да, я слышал. Ладно, я доставлю тебе стулья прямо сегодня, как только получу чек.

— Фиглер, мы уже не первый год ведем с тобой дела, и я доверяю тебе, как родному брату. Если ты говоришь, что с товаром все в порядке, я знаю: так оно и есть. Когда я смогу на него взглянуть?

— В четыре.

— Боюсь, к четырем я еще не успею вернуться. Давай в шесть.

— Ладно, в шесть так в шесть.

— Так, я запишу сумму… Я немедленно выпишу тебе чек. Сто фунтов…

— Сто шесть фунтов и четыре шиллинга.

— …Четыре! Четыре! Сто шесть фунтов!

— …И четыре шиллинга.

— Ладно, увидимся позже.

Фиглер вышел из кабинета.