После этого стало ему невесело и в самом дворце у царевны Жемчужины, потому что он этою кольчугой стал

себя ежедневно обременять под одеждой, остерегаясь ножа, и когда он за обед с женою садился, то три особо для этого назначенных человека должны были приходить и каждого кушанья есть при нем по нескольку ложек, чтобы не отравили его.

Видев его заботу и смущение, царевна, жена его, не осмеливалась долго сказать ему о задуманном ею великом здании, и только все на стены и потолок старого дворца смотрела, а когда муж спрашивал: «Что ты смотришь на стены и потолок?», царевна ответила: «Потолок этот очень низок для царского жилища, и все эти изразцы и розы мне наскучили!» Но Петро ответил ей: «А мне нравится все это!» И она после этого молчала.

Наконец сказала она ему:

— Ты мой майский розан и апрельский цветок, или не видишь, что жена твоя бедная и не спит, и не есть?

И открыла ему, ласкаясь, свой замысел, прося выслушать художника самому.

Наскучили давно уже Петро все эти замыслы, и сказал он ей опять:

— Довольно с тебя, моя Жемчужина. Полно тебе все нового желать. И так хорошо. Мои руки устали уже насыпать в бочки золото для твоих утех. Я целые дни чрез тебя в подвалах провожу.

Но царевна ему:

— Ты бы только выслушал этого мастера! Когда услышишь речь его, сам пленишься.

Велел позвать мастера Петро и принял его благосклонно; слушал долго и потом сказал:

— Хорошо здание будет! А сколько времени на него нужно тебе?

— Три дня? — спросила царевна. Художник сказал:

— Три года, с величайшею трудностью.

— А на что ж деньги наши! — воскликнула царевна. Зодчий разъяснил ей, что никакими деньгами нельзя

создать иных вещей внезапно; что бирюзу и кораллы для

мозаик бесценных и жемчуга для колосьев маиса в зимней храмине надо издалека привозить, и рабочих людей и мастеров по разным странам собирать, и время тоже хоть и сокращается деньгами, однако, не совсем. Петро в утешение жене сказал смеясь:

— Я бы, милая моя, из тех семи трапез, которые мастер хочет тебе учредить, одну исключил, — это трапезу твоей разумности...Или ты не понимаешь, что тебе же приятнее будет не спеша заниматься созданием такого прекрасного дворца? А скоро построишь — и в нем, быть может, соскучишься...

Царевна Жемчужина отвечала:

— Ну, хорошо! Это правда, что ты гораздо меня разумнее. — И успокоилась немного.

Петро же находил все это лишним; к тому же нередко и вера слабела в нем, что кошелек неистощим, пока Хрис-то и Христине дом не готов; он не без страха всякий раз спускался в подвал и раскрывал кошелек над бочками, думая: «Может быть, сегодня уже ничего не посыплется из него! И я, исполняя волю жены моей, лишу себя после всего!..»

День ото дня он этого стал больше и больше бояться, и не греха того боялся, что он воспитателей своих забывает на дальней чужбине и в нищете, а боялся одного, чтобы кошелек не иссяк.

В этих опасениях еще больше стала наскучать ему царевна Жемчужина своими просьбами; ибо только что он наполнял сотни бочек золотом на тот случай, что завтра кошелек иссякнет, как государство, и жена, и другие люди требовали новых больших расходов, бочки пустели, и опять он исполнялся страха, и опять шел сыпать в подвал, говоря: «Не иссяк бы кошелек завтра! Кто знает!»

Поэтому, призвав тайно от царевны знаменитого зодчего, он сказал ему:

— Ты можешь ли мне зарок дать, что кончишь все здание в три года?

Зодчий сказал:

— Могу постараться, государь, когда твоя милость золота жалеть не будешь.

— Я не буду жалеть, — сказал Петро, — но если ты день опоздаешь, я тебя казню. Но и до тех пор, пока ты нe кончишь, я тебя здесь под стражей содержать буду, чтобы ты никуда уйти не мог и скрыться от боязни моего гнева, если увидишь, что окончанием запоздал!

Художник ужаснулся и в ту же ночь тайно бежал из царства царя Агона.

Петро этого самого и желал и смеялся. Но царевна Жемчужина, которой великий и прекрасный дворец ее не давал ни сна, ни покоя, горько рыдала и рвала свои волосы, жалея об этом, не смотрела на прекрасного мужа и, затворяясь одна в своей комнате, никого не хотела видеть.

Петро смутился, пожалел ее, пришел к ней и сказал ей: — Неужели, Жемчужина, я, молодой муж твой, уже тебе не утеха?

Но царевна, отстраняясь от него, отвечала ему, горько плача:

— Жизнь бы я отдала за такой прекрасный дворец! На это Петро сказал ей ласково:

— Подожди еще хоть немного. Есть вещи нужнее такого дворца. От него никому, кроме нас с тобою, удовольствия не будет. Я еще хочу по всем городам мостовые поделать и на речках множество мостов, чтобы нас народ больше любил, потому что тогда сельским людям в непогоду легче будет овощи и хлеб на вьючных ослах в город привозить. Ослы падают теперь, тонут и не могут идти, и в городе все дороже. Это полезно. А я не могу в подвале все жить. Надо прежде эти бочки, сколько есть теперь, на полезное для народа опростать. Что ты скажешь, мой апрельский цветок?.. Нe лучше ли мостовые и мосты кончить прежде?

Царевна в гневе отвечала ему неразумно. Она отвечала ему так:

— Что я тебе скажу, ты спрашиваешь? Я скажу тебе одно только любопытное слово, которое мне моя кормилица говорила, когда я еще мала была. Она сказала мне: «Шли два мальчика мимо прекрасного дерева. И один мальчик сказал: „Какое хорошее дерево! Я бы его срубил на дрова и на уголья!" А другой мальчик сказал: „Какое хорошее дерево! Я бы под тенью его сидел и музыку слушал!" Слышал их один мудрый и опытный старец; этот старец воскликнул: „Первый мальчик простой, а второй мальчик высокого рода и голубойкрови дитя". И было это так, как сказал старик». Вот что я тебе отвечу о твоих мостах и дорогах!

Петро сильно оскорбился ее словами, но, преодолев гнев свой, отвечал ей, помолчав и пожирая сам себя в терпении своем:

— Много хороших слов твоя кормилица знает. Правда, я человек простой и о простом размышляю. Только в простоте моей я народ твоего отца, государя нашего, от жестокого побоища избавил и самого царя от плена и ослепления глаз его; и ты бы, если бы не я, теперь бы воду у царя Политекна, может быть, носила и мыла ноги старшему сыну его и старшей невестке и за счастье бы считала, если бы тебя худшему поруганию не предали там!

После этих слов он ушел от нее и так был огорчен, что утратил сон и на рассвете в беспокойстве и горести вышел за ворота своего дворца, строго запретил кому-либо из слуг и сторожей за собою следовать и, отошедши подальше, в пустынное место у реки, сел и предался там своей тоске и размышлению. Он говорил себе так: «Все мне сильные люди здесь стали врагами и завистниками; а народ простой хуже непотребной женщины продажен, явижу, и глуп как дитя. Все дела мне здесь тяжки и опасны. Я бы ушел, но куда я пойду? Пойду я к царю Поли-текну — разве я там сильнее и больше буду? Нет, я там буду много меньше, чем здесь. Пойду я домой к Христо и Христине и построю им дом большой и поле куплю... Но мне не весело уж теперь будет у них, испытав здесь все лучшее. У них из царского зятя и престолонаследника я купцом стану, из полководца земледельцем и вместо жены моей, несравненной Жемчужины, которой красивее и приятнее, забавнее и благоуханнее и веселее нет на свете и которая царская дочь, а мне ноги мои моет, вместо нее возьму я там какую-нибудь простую соседку нашу! Жемчужина к тому же и законная супруга, Богом мне данная. Как мне оставить ее одну? Еще скажу, и страсть моя к ней так велика, что мне легче сейчас на смертельный бой с пятью царями и войском их выйти, чем ее огорчить и ей поперечить... Но и деньги все издерживать страшно мне! Если завтра как-нибудь вдруг кошелек иссякнет... боюсь я!..»

Он мучился нестерпимо волнением этих мыслей, и борьба сердца его была самая тяжкая, покуда он сидел в уединении на берегу реки.

В то время, когда Петро в печали своей, размышляя в сокрушенном сердце, сидел один у реки, внезапно явился пред ним один юродивый, давно живший в городе, по прозванию Синдонит [11], потому что он, кроме старой простыни, никакой одежды не носил ни летом, ни зимой.