– Превосходно, – оказал он; лицо его сохраняло свою обычную неподвижность. – Мы можем гордиться нашей новой площадью. Примите мои поздравления. – И затем, строго взглянув на Фабиана, добавил: – Прошу вас, дорогой правительственный советник, впредь ничего не опубликовывать в печати без моей санкции.

Фабиан поклонился в знак безусловной покорности и щелкнул каблуками.

Однако Фабиана по-прежнему часто вплели в автомобиле у Вокзальной площади. Одна идея крепко засела у него в голове.

Его внимание привлек обширный складской участок транспортной фирмы «Леб и сыновья». Участок был запущенный, с плохоньким зданием конторы и полусгнившим деревянным амбаром. Вдобавок там же стояло штук десять больших и малых уже отслуживших свое мебельных фургонов с надписью «Леб и сыновья», с изображением какого-то нелепого геральдического льва. Ясно, что такой запущенный участок по соседству с новой Вокзальной площадью – позорное пятно для города. Эти ветхие строения надо убрать! На их месте вырастет роскошная гостиница; мысль о ней уже несколько недель занимала Фабиана.

Клотильда постоянно упрекала его в непрактичности. Потому-то он и «остался ни с чем, тогда как другие стали миллионерами». Ну вот, теперь посмотрим, права ли она. Во всяком случае, у пего нет ни малейшего желания сложа руки созерцать, как все вокруг лопатами загребают деньги! Сапожник Габихт, занимавшийся мелкой починкой, стал владельцем процветающей обувной фабрики, которую он ежегодно расширяет. Шарфюрер Дерр, бывший мелкий зеленщик, заведует пунктом по сбору яиц и уже выстроил себе великолепную виллу в Принценвалле. Его друг Таубенхауз привлекает к работам по асфальтированию улиц фирмы, которые запрашивают втридорога; и уж, конечно, у него есть на то достаточно веские основания. Тот же самый Таубенхауз поспешил купить несколько дешевых строений на Капуцинергассе, прежде чем приказал снести эту улицу. Штурмфюрер Лампенбард раньше торговал кроличьими и заячьими шкурками, а нынче у него элегантнейший меховой магазин. Десятки таких случаев вспоминались Фабиану. Почему же ему, который по своим способностям на голову выше их всех, не нажиться на этом перевороте? Нет, не такой уж он дурак!

Фабиан решительно открыл заржавевшие железные ворота и очутился на участке фирмы «Леб и сыновья». Из трубы маленького конторского помещения тонкой струей вился дым; рабочий, шаркая лопатой, сбрасывал кокс в подвальное помещение.

– Есть тут кто-нибудь из хозяев? – спросил Фабиан.

– Да, молодой Леб в конторе, – отвечал рабочий, прекратив на мгновение свое занятие.

Фабиан постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа.

III

В холодной, совершенно пустой конторе за старым письменным столом сидел юноша с огненно-рыжими волосами, по его лицу текли слезы. Он растерянно смотрел на измятое письмо, которое держал в руках, и даже не давал себе труда вытереть глаза.

– Извините за беспокойство, – сказал Фабиан.

– Я не слышал вашего стука, господин правительственный советник, – огорченно произнес рыжий юноша; наконец, он спохватился, что нужно вытереть мокрое от слез лицо. Машинально поднявшись, он пододвинул гостю единственный стул, стоявший у стены.

– Вы меня знаете?

– Кто же вас не знает, господин правительственный советник! – усталым голосом отвечал молодой Леб. – В последнее время я часто видел вас на Вокзальной площади… Вас сопровождали землемеры с приборами…

Фабиан кивнул.

– Да, – сказал он, опускаясь на стул. – Мы измеряли площадь. Господин Леб, говорят, все еще в Швейцарии? А вы, надо думать, его сын?

Юноша снова сел за письменный стол.

– Да, – произнес он удрученно и указал на измятое письмо. – Отец все еще в Швейцарии, в Цюрихе. Совсем один. Да, я его сын, Исидор Леб. – И слезы снова повисли на светло-рыжих ресницах молодого Леба.

– Надеюсь, никаких дурных вестей? – участливо спросил Фабиан. Вид плачущего человека всегда вызывал у него сострадание.

Исидор Леб покачал головой, и несколько слезинок скатилось по его веснушчатому лицу.

– Нет, нет, – отвечал он, – вся беда в том, что мы оба так одиноки. Отец сидит в Цюрихе и мучается, а я сижу здесь и мучаюсь. Беда в том, что все вокруг так тяжко.

– Надо спокойнее относиться к жизни, господин Леб! – попытался Фабиан утешить юношу, который едва сдерживал рыдания.

Горе его было неподдельно, и Фабиан жалел Исидора Леба. Это был рыжий, как белка, хилый юноша со светло-рыжими ресницами. Его бледное лицо было густо усеяно веснушками, а на носу они сливались в сплошное пятно. Он производил впечатление изнеженного, избалованного маменькина сынка, который вдруг оказался брошенным на произвол судьбы.

– Я уже успокоился, – ответил Исидор и вытер лицо скомканным, грязным носовым платком. Участливость Фабиана, видимо, подействовала на него благотворно.

– А теперь послушайте, господин Леб, – серьезно начал Фабиан, – у меня к вам дело. Один из моих клиентов поручил мне снестись с вами. Его интересует ваш складской участок.

И они сразу оживленно заговорили, уже почти не слыша доносившегося со двора шарканья лопаты.

– Покупатели уже находились не раз, – сказал Исидор Леб, – но сделка не состоялась, всем хотелось получить участок за понюшку табаку. А отец распорядился не продавать его меньше чем за сто шестьдесят тысяч марок.

Фабиан тихонько свистнул сквозь зубы.

– Сто шестьдесят тысяч марок, – повторил он. – Сумма изрядная! Мой клиент рассчитывал на значительно меньшую. Он предлагает вам восемьдесят тысяч. Сделка будет оформлена по всем правилам. За это я ручаюсь, а ведь вы меня знаете.

Исидор взглянул на собеседника своими бледно-голубыми водянистыми глазами, чем-то напоминавшими Фабиану глаза Клотильды, и кивнул. Сейчас он был вполне серьезен и деловит.

– Это ровно половина. Подумайте, ведь в нашем участке свыше трех тысяч квадратных метров.

Фабиан назвал такую сумму не потому, что решил купить участок за полцены, а потому, что как раз эта сумма – восемьдесят тысяч марок – в данный момент была в его распоряжении. Он встал.

– Напишите отцу, – закончил он, – что мой клиент, к сожалению, не может предложить больше, Напишите также, что я беру на себя ответственность за все остальное.

Исидор кивнул, и слабая улыбка впервые появилась на его веснушчатом лице.

– Я знаю, – возразил он, – что мой отец питает к вам полнейшее доверие. Он вас очень ценит и всегда отзывался о вас с большим уважением. Но я не думаю, чтобы он согласился. Нет, не думаю. – Он с сожалением покачал головой, всем своим видом показывая, как ему неприятно отвергать предложение Фабиана.

– Во всяком случае, я буду вам благодарен, если немедленно вы сообщите отцу о нашей беседе, господин Леб.

– Я сегодня же напишу ему.

– Давно ли старый Леб в Швейцарии? Целых два года? Ну, тогда он, конечно, не может судить о нынешней обстановке. Не исключено, что настанут времена, когда он вообще ничего не получит за свой участок. Будем, конечно, надеяться, что до этого не дойдет. Тем не менее все возможно.

Фабиан не хотел распространяться на эту тему. Неделю тому назад советник юстиции Швабах сообщил ему, что готовятся новые суровые законы касательно недвижимости, принадлежащей евреям, однако Исидору Лебу он ничего не сказал об этом.

– Хочу дать вам добрый совет, господин Леб, – настойчиво продолжал Фабиан. – Поезжайте в Цюрих. Расскажите вашему отцу, как обстоят нынче дела! За эти два года положение сильно изменилось. Скажите ему, что я дал вам этот совет.

Исидор посмотрел на Фабиана широко открытыми глазами, в которых опять заблестели слезы, и печально покачал головой.

– Я бы поехал с радостью! Хоть сию минуту! – пояснил он. – Но ведь это невозможно. – Слезы снова хлынули у него из глаз, и он попытался вытереть их грязным платком.

– Почему невозможно? – спросил Фабиан и засмеялся, чтобы ободрить молодого Леба.

Лицо Исидора Леба выражало полное отчаяние.