По приезде в «Обберлунд» у нее было лишь двадцать минут на подготовку. Она сняла всю одежду, натянула на себя пористую сетку, а на волосы – колпак с краской и подождала, пока возьмутся цвета. Потом сняла сетку и колпак, осмотрела в зеркало свое окрашенное в пурпурно-розовый цвет с лаковыми мазками тело и волосы цвета темного красного дерева, вытащила из сумки лампу, пристегнула основание для лампы к своей правой щиколотке и захромала в зал, держа в руке провод и стараясь не споткнуться. Другие молчаливые и энергичные украшения уже становились на свои места. Сьюзен легла на спину и приняла свою позу: руки на бедрах, зад торчком, правая нога вверх, левая согнута и касается коленом лица. Светящийся шар с четырьмя холодными лампочками крепился к поднятой кверху щиколотке. Провод не обвивался вокруг ноги, а мягко сползал к розетке. Сьюзен нужно было только сохранять неподвижность и дать лампе светить. Поза была сложной, но тренировка и привычка сделали из Сьюзен украшение отменного качества. Ее хватало на четыре часа непрерывной работы.
Прошло какое-то время, и кто-то – наверняка Келли – пришел и включил ее. Зажглись лампочки, и Сьюзен засветила. Потом кто-то из обслуги закрыл ей уши заглушками и надел наглазники, и она погрузилась в темноту и в тишину.
Совещание состоялось на десятом этаже.
Зал, предоставленный им дирекцией «Обберлунда», был квадратный, герметичный и звукоизолированный. По его периметру находились непрозрачные снаружи окна. Неживой мебели и украшений почти не было: только одноногие кресла из пластмассы и металла стояли вокруг огромного квадратного ковра стального цвета. Все остальное – окрашенные человеческие тела. Тут были «Столы», «Лампы», «Оконные» и «Угловые украшения», один неподвижный и одиннадцать подвижных «Подносов». У всех украшений, за исключением этих последних «Подносов», которым нужно было передвигаться и хорошо видеть и слышать, чтобы прислуживать гостям, были заглушки в ушах и наглазники.
Одиннадцать «Подносов» подали рабочий завтрак: свежевыпеченные круассаны, пять видов хлеба и три разных вида заменителей сливочного масла плюс кофе, суррогатный кофе и чай (это для Бенуа, он очень нервничал). Были и фруктовые соки, печенье, мягкие сыры для намазки и стаканы минеральной воды в оправе из кубиков льда. Наконец, были разнообразные орешки в вазе, стоявшей на одном из «Столов» (нужно было подойти, чтобы взять их, потому что «Стол» – юноша спиной на полу и девушка, державшая равновесие на его ногах, все ярко-малинового цвета, – не двигался с места), и пиала с разноцветными карамельками, покоившаяся на груди «Подноса» работы Марудера, окрашенного в красный цвет, упиравшегося руками и ногами в ковер, выгнувшись назад так, что тонкие блестящие медные волосы касались пола. Один из гостей беспрестанно ел эти карамельки: наклонялся, протягивал руку к телу «Подноса», набирал полную горсть конфет и ловко запускал их под усы, не прекращая говорить, будто это был арахис. Он был молод, с черными волосами и открытым лбом. Брови также густы, как усы. Безупречный фиолетовый костюм совершенного покроя, однако не такой роскошный, как, к примеру, у Бенуа. Он выглядел приятным, дружелюбным, довольно разговорчивым молодым человеком, в общем, птицей невысокого полета. Но Босх вдруг инстинктивно почувствовал, что этоттип, именно этот,безымянный молодой человек, усатый пожиратель карамелек, и был самым важным из важных. Это был Ключевой Человек.
Ведущим заседания назначили Босха. Когда ему показалось, что положенное время уже прошло, и убедившись в том, что мисс Вуд легким кивком дает ему разрешение, он прокашлялся и провозгласил:
– Дамы и господа, может быть, приступим?
Подвижные «Подносы», на которых не было заглушек в ушах и наглазников, сразу же вышли из зала. Гости с неизбежным любопытством проводили глазами парад высоких лакированных нагих фигур. Почти с минуту все молчали. Наконец Поль Бенуа словно очнулся от сна и заговорил первым.
– Господи, Лотар, как он вошел? Скажи только это. Как он вошел? Лотар, я не хочу нервничать. Просто объясни мне… Я хочу, чтобы вы с Эйприл прямо сейчасобъяснили нам, как, черт побери, этот сукин сын вошелв номер, Лотар, как он умудрился войти в этот герметично закрытый номер, утыканный датчиками, с пятью постоянными охранниками в лифтах, на лестницах и в дверях гостиницы… Ты мне это можешь объяснить?
– Если ты дашь мне что-нибудь сказать, Поль, я объясню, – спокойно ответил Босх. – Ему не нужно было входить: он уже был внутри. Гостиница «Вундербар» украшена гипердраматическими картинами. Одна из них была в номере, масло Джанфранко Жильи…
– Ученик Ферручолли, бездарь, – буркнул Бенуа. – Если б он не покончил с собой, его полотна продавались бы на вес.
– Поль, пожалуйста.
– Прости. Я нервничаю. Продолжай.
– В картине Жильи работали по очереди четыре модели в неделю. Этот тип каким-то образом выдал себя за одну из них, Маркуса Вайса, сорока трех лет, родом из Берлина. Маркус работал в картине по вторникам. Когда мы узнали о происшедшем, мы бросились в мотель, где он жил, и нашли его в номере: его привязали за руки и за ноги к кровати и задушили проволокой. Полиция считает, что смерть произошла в понедельник ночью. Он не мог прийти на следующий день в «Вундербар» с красками и костюмом картины Жильи.
– Я правильно понял? – спросил Рудольф Кобб, из кабинета канцлера. – Кто-то переодевается в кого-то, кто переодевался во что-то другое?
– Кто-то переоделся в модель, которая представляла картину, выставлявшуюся внутриномера, – уточнил Босх.
– Нет, нет, нет, Лотар. – Бенуа заерзал и поправил полоску на брюках. – Неубедительно, прости, но звучит неубедительно. Какой козел впустил его в номер?
– Поль, мои люди не виноваты. Я могу за них все объяснить. Во вторник ровно в семь вечера в «Вундербар» пришел человек, выглядевший как Маркус Вайс, с этикетками Маркуса Вайса и с документами Маркуса Вайса. Мои люди проверили его бумаги, убедились, что все в порядке, и пропустили его. То же самое они делали с Вайсом все предыдущие недели.
– А почему они не обыскали его сумку?
– Поль, речь идет о произведении искусства, и оно не наше. Оно не принадлежало Фонду. Мы не можем досматривать сумку не нашей картины.
– Кто поднял тревогу?
– Зальцер. Он позвонил в номер около двенадцати для формальной проверки. Никто не ответил, и тут, возможно, он совершил свою единственную ошибку. Он решил подождать внизу и перезвонить попозже. Он сказал мне, что иногда близнецы капризничали и не брали трубку. После третьего звонка он начал беспокоиться и поднялся в номер. Благодаря этому мы лучше, чем в Вене, смогли контролировать ситуацию, потому что именно мы нашли тела и вызвали полицию, когда нам это было необходимо. И я могу понять его ошибку, Поль. Этот тип уже был внутри.
– Хорошо, он был внутри, – вмешался Курт Соренсен, – но как он потом смог выйти?
– Несомненно, это было еще легче. Он дошел до лестницы и поднялся на другой этаж. Оттуда сел в другой лифт. Вероятно, чтобы не вызвать подозрений, он использовал другой костюм. Наши люди натренированы, чтобы не дать никому войти, но не чтобы не дать кому-то выйти.
– Теперь понимаешь, Поль? – прорычал Герт Уорфелл в сторону Бенуа. – Этот ублюдок – профессионал.
После неловкой паузы Ключевой Человек жизнерадостно заговорил:
– Простите, что на минутку сменю тему, но я хотел сказать, что вчера у меня была возможность зайти в Музей современного искусства и посмотреть коллекцию «Монстры». Должен вас поздравить. Это невероятно! – Казалось, что он обращался ко всем собравшимся, но смотрел он прямо на Стейна. – Однако некоторых вещей я не понял. Какой смысл, например, выставлять умирающего от СПИДа?
– Это искусство, фусхус, –не повышая голоса, ответил Стсйн. – Единственный смысл искусства – это само искусство.
– Я тоже видел выставку, – вмешался представитель Европола, Альберт Кнопффер. – Меня поразила эта девочка лет восьми-девяти с каким-то африканским ребеночком в руках, который на самом деле – деформированная модель мужского пола, так ведь? У меня мурашки по коже пошли.