Именно это и произошло с Лусией Ромеро. В таком положении наша героиня находилась в начале этой книги.

Как-то ночью они с Рамоном опять были близки. Иногда это случалось: Рамон настаивал, а она не находила отговорок Рамон взгромоздился на нее, и Лусия наморщила лоб. В таких случаях только лоб у нее и двигался: брови сдвигались от отвращения, причем так сильно, что потом болел лоб. В ту ночь шел дождь, и на кухне капли стучали по карнизу, узкой полоске оцинкованного железа на противоливневом откосе. Пока Рамон занимался ее бесчувственным и, возможно, почти мертвым телом, она прислушивалась к этим звукам. Прошло сто лет с тех пор, как Лусия перестала чувствовать собственное тело, мечтать о головокружительных поцелуях и не помышляла о том, чтобы раствориться в объятиях мужчины. В тот момент она терпела пыхтенье Рамона и думала об акулах, счастливых созданиях, у которых несколько рядов зубов, так что при утрате одного ряда они могут пользоваться другим. Дождь барабанил по оцинкованному карнизу, и каждая капля отмечала секунду безвозвратно потерянной жизни. Куда девается потерянное время? Быть может, в тот же лимб заблуждений, где бродят тени ненаписанных книг, невысказанных слов, непережитых чувств, а также зубов Лусии, настоящих, выбитых с корнем в той дурацкой аварии. Теперь у Лусии пластмассовые челюсти и деревянное тело, нечувствительное к прикосновениям Рамона. Наверное, она уже никогда не пожелает мужчину? Тук-тук-тук, отвечал ей дождь. И Лусия поняла – никогда, никогда. И она сказала себе: я сдалась. И почувствовала, что почти спокойна.

Из этого мертвящего, похоронного спокойствия ее вырвало похищение, дружба с Феликсом и, главное, любовь Адриана. Если вам когда-нибудь приходилось переживать нечто подобное, вы поймете, как лихорадочно отдавалась Лусия любовной страсти, ибо страсть всегда повторяется, она как кино, которое бесконечно крутят в кинотеатре, причем с одним и тем же героем в главной роли. И поверьте мне: несмотря на разницу в двадцать лет, в любви Лусия ни на минуту не была старше Адриана, потому что в ослеплении любви все мы одинаково глупы и вечно молоды. С другой стороны, вечная любовь длится не дольше полугода, а затем, если все складывается хорошо, становится любовью на всю жизнь, которая продолжается еще года два. В целом сердечные спазмы обычно заканчиваются через два с половиной года. Учитывая этот неписаный закон сердца, столь же очевидный, как озоновые дыры, Лусии не следовало бы волноваться по поводу разницы в возрасте: задолго до того, как из нее начнет сыпаться песок, эта связь оборвется (что, по здравом размышлении, должно бы служить утешением). Но Лусия волновалась. И не только из-за разницы в возрасте, но и из-за разницы в потребностях.

Поначалу все было свет и безумство, потому что когда любовь начинается, все мы обворожительны, неутомимы в нежности и понимании, рады всему на свете, но постепенно эти эпические подвиги сходят на нет, и на поверхность выступают наши маленькие жизни. Вот и маленькие жизни Адриана и Лусии показались на водной глади и теперь сталкивались друг с другом, как айсберги, что плывут по воле волн во все более холодном море.

– Я ждал тебя всю жизнь, – говорил Адриан Лусии, не понимая, что это не такой уж долгий срок. – Я уверен, что в прежних воплощениях мы были вместе, я мечтал о тебе с детства.

Этот юноша путал желание любить с любовью. Эта жажда любви была так сильна, что вокруг него сыпались искры. Шли дни, часы скукоживались, отношения становились напряженнее, и Адриан поднимал планку своих любовных объяснений:

– Я люблю тебя, я так тебя люблю, просто сказать не могу, как я тебя люблю… – стонал он над нею в изнеможении, блестя от пота.

Он искал рая, потому что просто не знал, что такого места не существует. Он искал полноты существования, но черная дыра его внутреннего мира становилась все больше и больше. Проскальзывали горькие жесты, ядовитые слова. Однажды ночью он снова сказал Лусии:

– Я хочу, чтобы мы поженились, я хочу всегда быть с тобой.

– Ты забыл, что я все еще замужем за Рамоном.

– Значит, мы просто будем жить вместе. Мы созданы друг для друга, неужели ты этого не понимаешь?

– Куда торопиться? Разве нам плохо? А потом, тебе еще столько предстоит пережить… – говорила Лусия, как и в прошлые разы, когда об этом заходила речь.

Но сейчас он вышел из себя. Одним прыжком он вскочил в постели – они лежали голые, – схватил ее за предплечья и поднял в воздух. Руки его впились в тело, как железные тиски.

– Отпусти, мне больно!

– Ну почему ты такая? Почему ты так обращаешься со мной? Зачем ты так? Ты меня с ума сводишь! – рычал побагровевший Адриан.

Выкрикивая все это, он тряс ее, как куклу, она безуспешно пыталась нащупать ногами пол, голова ее моталась, как язык колокола, я могу умереть, думала Лусия, он же так убьет меня, я же знаю, что такая тряска может оказаться роковой. Но прежде чем внезапная паника превратилась в тугой неотступный страх, Адриан отпустил ее, и она опустилась на пятки. Он глядел на нее, лицо у него было безумное, он явно не сознавал, что с ним, потому что в тот момент он вообще себя не осознавал.

– Ой, прости… Боже мой… Прости меня, пожалуйста, Лусия…

Не находя слов, они ошарашенно смотрели друг на друга в течение нескольких секунд. Потом он протянул руку и по-свойски, очень нежно провел пальцем по ее щеке. Потом палец скользнул к уголку рта, обвел очертания губ и решительным движением вошел внутрь горячей и влажной полости. Оттуда, весь в слюне, он направился по шее вниз, между грудей, по выпуклости живота, задержавшись в этом оазисе на несколько мгновений. Заканчивалась экспедиция в спешке, палец быстро скользнул вниз, в норку между бедер. Ощущая палец внутри себя, Лусия навзничь упала на кровать. Адриан взобрался на нее с таким же отчаянием, с каким, наверное, полузамерзший шерп взбирался на высшую точку Эвереста. Все великолепие, все чудо плоти первых дней теперь превратились в тяжкий труд, в тоску от невозможности соответствовать своим собственным желаниям. Лусия чувствовала Адриана на себе, но на самом деле смотрела на него как бы издалека, понимала, что он – свой собственный пленник и, трудясь, как каторжник, пытается дойти до яростного, но механического оргазма. После того как высшая точка была пройдена, он обнял Лусию.

– Я никогда не думал, что смогу кого-нибудь любить так, как я люблю тебя, – сказал он сквозь слезы.

И она совершенно ясно поняла, что их роман близится к завершению.

После встречи с большим мафиозо нам ничего не оставалось, как ждать дальнейших событий. По правде говоря, так было во время всей нашей эпопеи – мы постоянно ждали, что кто-нибудь придет, позвонит, свяжется с нами… то есть нас принудительно погрузили в полное бездействие. У меня начало появляться ощущение, что моя квартира – театральные подмостки, где разыгрывается водевиль, по ходу которого на сцене по очереди появляются разные персонажи, произнося заранее распределенный текст. Замечу одно важное обстоятельство – в этой постановке роли злодеев играли великолепные актеры, так что риск быть убитым взаправду был очень велик.

– Не бойтесь. Поставщик Тыкв явно пообещал вам поддержку, пусть он и не сказал это вслух, а раз так, вас никто не посмеет тронуть, – сказала судья Мартина, когда мы рассказали ей о встрече.

Она, разумеется, была права, хотя очень противно быть хоть чем-то обязанной этому лощеному мерзавцу. Но все же мы вернулись домой относительно спокойные и в ожидании событий уселись за стол, посасывая апельсины и поглощая дымящийся кофе с молоком.

На следующий день после встречи в «Эль Параисо» раздался звонок в дверь. Я посмотрела в глазок: поле обзора заслоняла чья-то рыжая вьющаяся шевелюра.

– Кажется, это тот бандит, который напал на нас, когда мы вышли от китайца, – прошелестела я в ужасе.

Не зная, что делать, мы на мгновение замерли. И явственно услышали через дверь страдальческий голос: