— Он считает, что я должна учиться.
Блинков-младший, тоже отламывая веточку и хлеща себя по ногам:
— Ты же на каникулах!
Лина, распуская волосы, чтобы комарье не перегрызло шею:
— Дед говорит, на каникулах надо читать, ходить в музеи или хоть на пляж. С парашютом прыгать. В общем, получать что-нибудь для ума или для здоровья. — Шлеп, шлеп, шлеп по щекам.
Блинков-младший, сдувая кровопийцу с кончика носа:
— Ф-фу! Мои тоже так говорят: «Зачем тебе работать? Хочешь штаны в стиле „коммандос“? Если будешь тратить жизнь на пустяки, то не поступишь в институт и бесплатно получишь штаны в армии!» У тебя на лбу.
Лина, шлепая себя по лбу:
— Спасибо.
Бурные, продолжительные аплодисменты — это Митька и даже привычная Лина, потеряв терпение, шлепают каждый себя и друг друга.
Солнце клонилось к закату, лес густел, и комарья прибавлялось. Блинков-младший уже плоховато видел Лину. Казалось, он смотрит на все сквозь черную сетку. И у него, и у Лины горели щеки от укусов и ударов. Комаров стали не шлепать, а размазывать. Разговоры теперь выглядели так.
Блинков-младший, стараясь нешироко раскрывать рот, чтобы не налезло комаров:
— Возьми, тьфу, куртку.
Лина сквозь зубы:
— Мне, тьфу, не холодно.
— Не от хо… кха-кха, в горло влетел, не от холода, а от комаров, тьфу!
— Не хо… Ой, проглотила!
— Ничего, какая-никакая, а еда… — Блинков-младший, вздохнув, обнаруживает, что с губы сдулась парочка успевших присосаться. А он и не заметил. Кажется, начал привыкать.
…А не такая уж она невероятная — гипотеза о взрыве пяти кубических километров комаров!
Подъем под ногами становился все заметнее. Березы сменились лиственницами, и комаров у банилось. То ли злодеям был не по вкусу смоляной запах, то ли не хотелось далеко улетать от родного болота.
Блинков-младший сбросил с плеча легонький мешок с парашютом:
— Остановимся здесь. Надо еще дров собрать, пока не стемнело. Разбирайся по хозяйству. — И пошел за валежником.
Тайга была дикая, не то что подмосковные леса, где лесничие не дают сгнить ни одной упавшей березе. Поэтому далеко ходить не пришлось. Блинков-младший набрал две охапки хвороста, а Лина тем временем расстелила парашют на голой земле. Стало ясно, что если зеленоглазая и ночевала когда-нибудь в лесу, то на сиденье машины. Смеркалось быстро, и Митька, ничего не сказав, опять ушел за хворостом. Поздновато они остановились, надо было хоть на полчаса раньше.
Впереди темнело что-то большое и бесформенное. Митька подошел ближе и понял, что им с Линой здорово повезло. Гигантская лиственница рухнула, выворотив из земли корни и оставив яму — вот и готовая землянка. В ней и без парашюта было бы неплохо, а с парашютом живи хоть до зимы. И дрова под боком. Падая, лиственница сломала J уйму деревьев, кругом валялись успевшие высохнуть ветки и целые бревна. О лучшем и мечтать не приходилось.
Блинков-младший вернулся за Линой. Она сидела на парашюте. Пожаловалась:
— Я его складываю, складываю, а все равно жестко. Ткань тонюсенькая.
— Вставай, будем ночевать по-человечески! — позвал ее Блинков-младший.
Зеленоглазая схватила парашют в охапку и побежала вперед. Митька гордился собой. Пока она не спросила, остановившись у ямы:
— Далеко еще?
— Да вот же, — понуро сказал Митька.
— Я думала, здесь кордон, — объяснила Лина.
— Что?
— Избушка лесника… — Она посмотрела Митьке в лицо и великодушно добавила: — Яма тоже ничего. Вполне человеческий ночлег.
— Я за дровами. Наломай пока лапника, если сможешь, — буркнул Митька, понимая, что сильно упал в глазах зеленоглазой. Пообещал человеческий ночлег, а она и вообразила…
Минут через пятнадцать они похвастались результатами своих трудов. У Митьки три бревна, которых должно было хватить для костра на всю ночь. У Лины десяток веточек — роскошная постель для кошки. Блинков-младший вздохнул и ушел за лапником. Бывалая Лина, знаток Тунгусского метеорита оказалась не такой уж бывалой. «Хотя она спасла мне жизнь. За это не жалко и кроссовки ей высушить», — рассудил Митька, уже зная, что зеленоглазая об этом не подумает.
Хвойные деревья очень гибкие, ветку можно свернуть бубликом. Блинков-младший немного помучился, пытаясь и ломать, и отрывать, и отрезать ножичком, и в конце концов с корнями выворотил десяток лиственниц-подростков. Лиственница доживает до четырехсот лет. Сложенная из нее деревенская изба стоит лет двести. У Митьки рука не поднималась обрывать жизнь таким замечательным деревцам. Но вокруг была тайга, и он отвечал за жизнь Лины. Нет, он права не имеет простудить девчонку в первую же ночь.
Блинков-младший вернулся к яме и побросал туда маленькие лиственницы.
— На этом мы будем спать?! — ужаснулась Лина.
— Еще как! Залезай и радуйся жизни. Главное, ложись не поперек, а вдоль.
Он спустился в яму и уложил деревца валетом: одно кроной вперед, другое назад. Постелил парашют, завернул край и натянул его над ямой, оставив большую щель, чтобы выходил дым. Бревна для костра положил на землю в свободной части ямы: два снизу, одно сверху. Сунул под верхнее пук мелко наломанного хвороста, сухого, как порох, чиркнул зажигалкой… Вспыхнуло оранжево-голубое пламя, затрепетало и погасло.
Митька ждал этого, но не сегодня. Хорошая зажигалка «Зиппо». Ветром не задувается, срабатывает с первого раза, и Брюс Уиллис в кино замечательно поджег такой зажигалкой целый «Боинг». Потому что не забывал подливать в нее бензин. А Пашка забыл. А бензин испаряется за неделю, если даже зажигалкой не пользоваться…
Глава XIII
СЛЕДЫ НЕЗНАКОМЦЕВ
Лина молчала. Она все видела и все поняла.
— Бумажки нет? — спросил Блинков-младший.
— Записная книжка.
— Дай пару листочков.
— Да, а вдруг там важные телефоны! Не видно же ничего! — заупрямилась Лина. И вдруг разрыдалась: — Это все ты! Потерял рюкзак!
Блинков-младший подумал, что они поменялись ролями. Несколько часов назад он тоже был готов рыдать, мчась над лесом с хладнокровной парашютисткой.
— Если это друзья, они сами тебе позвонят, а если просто так, то обойдешься без их телефонов, — отрезал Митька, отбирая у Лины книжку. — Спокойнее, не пропадем!
Он вырвал на ощупь два-три листка и стал трясти зажигалку, как градусник, чтобы остатки бензина перетекли к фитилю. Присел над кострищем, чиркнул колесиком… Робкое пламя трепыхнулось и, прежде чем успело погаснуть, зажгло бумагу!
Не дыша, Блинков-младший подпалил второй листок и сунул в хворост. Мелкие веточки занялись сразу. Через минуту огонь загудел, через две перекинулся на бревна. Блинков-младший уселся на застеленное парашютом ложе и стал развязывать кроссовки.
— Давай носки, высушим у костра. Потом положишь к телу, а то с утра отсыреют.
— Куда? — дрожащим голосом переспросила зеленоглазая.
— К телу. На живот или хоть на спину, если захочешь.
— Ношеные носки?!
— Я ж тебе не свои даю. Носки и обувь должны быть сухие, а то ноги натрешь.
Не слушая Лининых возражений, Блинков-младший разул ее и повесил кроссовки и носки у костра на воткнутых в землю палочках. Запах пошел неаппетитный, но от него почему-то еще сильнее захотелось есть.
— Разделим орешки, — предложила Лина. Она думала о том же.
— Ешь, — отказался от своей доли Блинков-младший. — Только все сразу, не растягивай. Если все время есть хотя бы понемножку, не перейдешь на аутотрофное питание.
— А ты?
— А я уже перешел, — ответил Митька, сглатывая ком в горле. Слюны не было, язык прилипал к нёбу. Пить хотелось еще сильнее, чем есть.
Лина захрустела пакетиком. Хорошо хоть, не чавкала. Слушать это было невыносимо.
«Ничего, — утешил себя Блинков-младший, — вот доберемся до Ванавары, пойдем с папой в пельменную и будем жрать, пока не отвалимся. Сначала, конечно, возьмем по две бутылочки минералки. Пока пельмени варятся»… Прав, прав был водитель «Газели», когда говорил, что московские пельмени — хрящи в туалетной бумаге. По сравнению с сибирскими — да-да-да! В Красноярске их лепили за большим окошком кухни на глазах у стоящих в очереди и тут же варили. Надкусишь такой пельменьчик, и в нос сшибает паром, а по подбородку течет….