– Заткнись, твою мать! – услышал Якубас из-за двери.

Его глаза расширились от ужаса, затем он обеими ладонями зажал рот, чтобы заглушить истерическое хихиканье. Это был всего лишь иракец из комнаты под ним.

– Ты дашь человеку поспать?!

Якубас медленно опустил руки.

– Извините, – заговорил он, борясь с начинающейся истерикой. – Извините, я больше не буду топать.

Он даже слышал, как иракец топчется за дверью, подумывая, не высадить ли ее к чертовой матери. Потом открылась чья-то дверь и послышался разговор. Его сосед снизу перебросился несколькими словами со своим земляком, затем шарахнул по двери в последний раз.

– Русский придурок! – прорычал он.

Только когда он услышал, что шаги удалились и хлопнула дверь комнаты под ним, Якубас выключил свет и сел у окна на неудобный стул с прямой спинкой. Он стал смотреть на движение транспорта внизу. Проехало несколько легковушек, процокали копыта лошади, запряженной в экипаж, раз или два – полицейские машины. Отопление отключилось, и стало холодно. Настолько холодно, что он видел вырывающийся изо рта пар, оранжевый в свете уличных фонарей вдоль проезжей части.

Он не заметил, как они появились, не слышал, как крались по лестнице. Может, задремал. А может, они были, как герои сказок, способны принимать звериное обличье, незаметно подкрадываться и снова превращаться в людей, когда намеченной жертве уже некуда бежать.

Он вскочил на ноги раньше, чем до сознания дошло, что же случилось. Слышалось слабое звяканье металла о металл. Кто-то упорно ковырялся в замке. Замок был старый, и отмычка всякий раз прокручивалась.

Якубас, затаив дыхание, на цыпочках подкрался к двери, отметил нужное место ногтем большого пальца и приложил ухо к стене. Металлический звук вдруг прекратился. Тишина.

С наружной стороны стены прислушивался какой-то мужчина. В плаще и маске, точь-в-точь как в фильме «Крик». Он кивнул партнеру, который был одет точно так же, и начал простукивать стену кончиками пальцев, выясняя, где пустота звучит глуше. Найдя, улыбнулся и полез в куртку. «Трик-о-три-ит», – пропел он вполголоса, чарующе и зловеще.

– Уходите! – Голос Якубаса был не громче шепота. – Я вызову полицию. Уходите. Прошу вас…

Опять тишина, в которой Якубас слышал только стук своего сердца, чувствуя, как пульсация передается тонкой стенной переборке.

– Лучше бы вышел. – Голос прозвучал так близко, будто говорящий находился уже в комнате. Якубас подпрыгнул и испуганно взвизгнул. – Надо поговорить.

– Нет, – выдохнул Якубас. Непрошеные слезы потекли по лицу. – Не надо.

– Ладно. Не надо. Но раз ты не хочешь нас угостить, мы тебя заколдуем. Таковы правила.

Якубас застонал. «Ты дурак, дурак, дурак, Якубас! Почему ты не держал рот на замке?» – билась в голове единственная мысль.

Острая белая вспышка боли. Кровавое пятно быстро расцветало на рубашке и стене. Кожа стала невыносимо горячей, а его самого прошиб озноб. Он попытался оттолкнуться от стены, но что-то не пускало. Он посмотрел вниз, не понимая, что же произошло.

Снаружи ворчал мужик, пытаясь выдернуть нож, застрявший в гипсокартоне.

Якубас судорожно ловил воздух ртом. Боль исчезла. Исчезло все, кроме звука его собственного дыхания. В комнате стало темнеть, он начал терять сознание. Из последних сил нашарил телефон в кармане. На ощупь нажал три девятки.

Якубас умолял о помощи на английском, литовском и русском. Голос слабел, силы кончались.

Мужик пыхтел и матерился, безуспешно пытаясь выдернуть нож из стены.

Его партнер отступил на шаг, откинул полу плаща и достал пистолет. Быстро взвел курок и прицелился в стену чуть выше торчащей рукоятки ножа. Первый увидел и отбил руку с пистолетом в сторону.

– Ne! – Голос был низкий и властный. – Nikakvog oruzja. Ne na ovom poslu [9].

Он уперся в стену ногой и выдернул нож. Выходя, лезвие перерезало Якубасу аорту. Струя мощно брызнула на стены, дверь, потолок и быстро иссякла. Последнее, что увидел Якубас Пятраускас, было огромное пятно крови на абажуре.

Он упал.

Глава 29

Помещение для проведения опросов несовершеннолетних находилось в отдельном здании на территории полицейского участка Хэйлвуд. Спланированное для удобства детей, оно было оформлено и оборудовано как квартира: мебель, обои на стенах, картины в рамах. Все было не совсем низкого качества, но и не слишком дорогое.

С детьми-свидетелями сначала проводили экскурсию по помещению, показывали кухню и туалетные комнаты, заодно и студию записи, смежную с комнатой опросов. Разъясняли, что по желанию в любой момент можно устроить перерыв. Как правило, родители не находились вместе с ними в комнате опросов, но детям сообщали, что мама или папа будут рядом, по другую сторону полупрозрачного зеркала, и все увидят. Исключение составляли, конечно, дела о жестоком обращении родителей с детьми.

Мальчишек опрашивали поодиночке. Минки был по очереди последний. Он сидел, подложив под себя руки, в середине кресла, поставленного между двумя настенными видеокамерами в углах комнаты, и изучал окружающее широко раскрытыми глазами. У Минки были белокурые волосы, немного длиннее, чем у его старших друзей, – сегодня в честь особого случая мать уложила ему их с помощью геля и высушила феном.

Просматривая запись в полной тишине, хотя комната отдела была забита людьми, Рикмен поразился невинности этого детского личика. Оно было удивительным образом не испорчено жестокостью существования.

Минки беспрестанно жевал изнутри свою щеку, изредка кивая в ответ на вопросы инспектора по делам несовершеннолетних.

Наоми Харт, уже предварительно просмотревшая запись, выделяла нужные куски, делала замечания, неинтересные места прокручивала. У них не было времени на необработанную информацию. Пресса зверски травила полицию с момента смерти Якубаса. Сообщество беженцев – те его члены, кто не был парализован ужасом – грозило возмездием. Даже Мирко Андрич высказал неодобрение в адрес работы полиции. Рикмен уже позвонил ему в этот день.

– Если бы я не стал вам помогать, – заявил Андрич, – может, этот человек был бы сейчас жив.

Может, и был бы – ночью звонили на горячую линию, мужской голос предложил информацию об убийствах. Акцент, вероятно, восточно-европейский. Якубас Пятраускас был литовцем. Запросили распечатку всех звонков с его мобильного телефона за последние несколько недель. Сам телефон обнаружили на месте преступления. Кровь на кнопке с цифрой девять доказывала, что, умирая, он пытался звонить на экстренный номер. Запросили запись этого звонка. Вполне возможно, что там окажется полезная информация. Но нет – в устном рапорте из диспетчерской оператор доложил, что жертва выкрикнула несколько искаженных слов на английском и «что-то иностранное», а потом – тишина.

Инспектор предложила Минки пакетик сладостей. Он с сомнением посмотрел на нее, а затем на полупрозрачное зеркало, через которое, как он знал, наблюдала его мать.

– Ну, – сказала инспектор ободряющим голосом. – Я оставлю их здесь на случай, если захочешь попозже.

Она положила фруктовые пастилки на журнальный столик и продолжила расспрашивать Минки о его симпатиях и антипатиях, рассказывала ему о своем собственном сыне в надежде разговорить.

Харт сверилась со своими записями и нажала кнопку ускоренного просмотра на дистанционном пульте. В ускоренном режиме язык телодвижений Минки стал даже выразительнее: его взгляд задержался на столике, где лежал пакетик, затем скользнул в сторону, точно мальчик чувствовал что-то зазорное в своей жадности. Потом посмотрел на полупрозрачное зеркало. Все это были хитрые, затаенные взгляды, а то, как он постоянно жевал щеку и нижнюю губу, придавало ему вид пойманного зверька, отчаявшегося выбраться на свободу.

Рикмен посмотрел на счетчик времени. Опрос шел уже пятнадцать минут, а инспектор еще ничего не узнала. Офицер с меньшим жизненным опытом, возможно, уже отчаялся бы, а она продолжала задавать несложные вопросы, и мало-помалу, по прошествии длительного времени, резкие повторяющиеся движения мальчика стали не столь явными. Похоже, он начал успокаиваться.