Один из схваченных был старик Хотер. Он зарабатывал на жизнь продажей тростника. Небольшой доход приносила ему и лодка, которую он иногда давал напрокат. Два других пленника были его сыновья, четвертого никто не знал.

Мартин помчался на работу к Якобу, чтобы рассказать о том, что он видел и слышал. Якоб только кивнул в ответ – он уже знал, весь город это знал.

– Беги обратно, наблюдай за тем, что там делается, но только будь осторожен, малыш.

Пленники устали; с минуты на минуту за ними должен был приехать грузовик из казармы или из гестапо. Странно, что он так задержался. Стоило одному из пленников опустить руки, как немцы начинали его бить и били до тех пор, пока он вновь не поднимал руки кверху. Лица всех четверых были залиты кровью, солнце стояло высоко в небе и палило нещадно, а на лугу был самый солнцепек.

После полудня старик Хотер уронил руки вниз, он попытался тотчас снова их поднять, но не смог. Его ударили кулаком в челюсть, он зашатался. Офицер, командовавший экзекуцией, пришел в ярость, выхватил револьвер, подскочил к старику и заорал по-немецки:

– А ну, живо! Руки вверх, датская свинья!

Но старик не шевельнулся – он смотрел перед собой в одну точку, из его рта на подбородок и шею стекали струйки крови. Щелкнул выстрел, все присутствующие вздрогнули, а старик схватился руками за живот, вскрикнул от боли, как ребенок, покачнулся и рухнул на землю. Офицер небрежно прошелся мимо остальных пленников, сунул револьвер в кобуру и старательно застегнул ее. Его жертва корчилась в муках на дороге.

Умер Хотер только к вечеру – он долго просил пить, но немцы не давали ему воды. Остальные пленники еле держались на ногах – за весь день у них не было во рту ни крошки, они томились от голода и жажды. Солдаты, несшие караул, сменялись – ели и отдыхали. Так тянулся день. Как видно, офицер начал скучать, потому что он приказал вдруг своим пленникам делать по команде приседания, а сам по-немецки вел счет. Пленники настолько ослабели, что при каждом приседании валились с ног, но солдаты со смехом били их, принуждая продолжать. После ста приседаний пленники выбились из сил. Офицер – стройный, холеный молодчик – хохотал во все горло.

Люди, стоявшие на дороге, видели все это. Прежде никто из них не поверил бы в возможность подобных издевательств. Стало быть, все слухи о немецких зверствах – чистая правда!

Якоб вернулся с работы сам не свой. Расхаживая взад и вперед по комнате, он курил сигарету за сигаретой. (Мартин покупал для отца табак на черном рынке.) Якоб знал патриотов, схваченных гитлеровцами, с Хотером был знаком много лет, а сыновей его помнил еще мальчишками.

– Тысяча дьяволов! Если б только можно было им помочь! – твердил он. – Пусть все полетит к черту, пусть от нас останется мокрое место, лишь бы истребить этих сволочей немцев.

К вечеру один из сыновей Хотера упал без сознания. Немцы пинали его в лицо и в живот своими подбитыми железом сапогами, чтобы проверить, не притворяется ли он. Двое солдат поставили его на ноги, но он снова тяжело рухнул на землю. Только тогда они оставили пленника в покое.

Уже почти совсем стемнело, когда прибыли два грузовика. Патриотов снова били и пинали ногами, так как они недостаточно быстро влезли в кузов. Тело Хотера солдаты забросили наверх, словно тушу, а его полумертвого сына окатили водой, растолкали и швырнули рядом с трупом отца.

Из сарая, стоявшего в зарослях камыша, немцы вынесли несколько ящиков, которые погрузили на вторую машину. Потом подожгли сарай и дождались, пока он сгорел дотла.

Вечер был теплый, воздух напоен щедрыми запахами земли, все стихло, как перед дождем, и в этой тишине слышны были гудки далеких поездов, но еще явственней слышалась немецкая команда на лугу и видны были черные фигуры, сновавшие вокруг пылающего сарая. Потом грузовики уехали. На лугу не осталось ни души, только пофыркивали водяные крысы и пищали летучие мыши, а белые клубы тумана расползались все дальше и дальше, до самых еловых лесов на другом берегу реки.

На улицах было неспокойно – город кипел гневом и возмущением. Вагн вернулся домой поздно и рассказал, что в этот вечер девчонок, водивших дружбу с немцами, обрили наголо, а в здании нацистской партии выбили все стекла. В ресторанах «Ритц» и «Валенсия» произошли настоящие побоища между датчанами и немецкими солдатами. Они продолжались до глубокой ночи. По улицам бродили немецкие патрули с автоматами, а тайная полиция разослала своих агентов дежурить на улицах.

В ту же ночь родным убитого Хотера сообщили, что они могут взять труп для погребения. Но похороны должны состояться ночью и в присутствии не более чем пяти человек, не считая священника. Священнику запрещено произносить надгробное слово: убитого засыпать землей – и никаких рассуждений. Гестаповцы будут стоять поблизости и проследят, чтобы все было проделано согласно их инструкции.

Главе двенадцатая

Рассвело. Солнечные лучи прорвались сквозь туман, густо нависший над землей, выпили блестевшие на траве росинки, растормошили звонкоголосых птиц и разбудили город. Люди выходили из домов, зябко поеживаясь на прохладном ветру, щурясь от слепящего света.

Прохожие спешили на работу. Мартин шел в школу. Чуть ли не на каждом шагу он наталкивался на кучки людей, о чем-то оживленно шептавшихся. На улицах стояла тишина – необычная и зловещая. Люди обсуждали вчерашние события и то, что случилось в эту ночь. Говорили, будто какие-то мальчишки обнаружили на лугу у сарая кучу патронов. И очень скоро это стало известно немцам, а все потому, что об этом пронюхал стукач – один из тех подлецов, что доносят на людей за деньги. Пусть это всем послужит наукой, говорили люди; и потому все, кто что-нибудь знает, должны держать язык за зубами, чтобы не навлечь беду на самих себя и своих сограждан. Стукачи, получающие деньги за свои доносы, рыщут сейчас повсюду.

На школьном дворе мальчишки толковали про того патриота, что скрылся в камышах. Несмотря на все поиски, которые предприняла спасательная команда после ухода немцев, ни трупа, ни каких-либо следов крови не было найдено… Тут зазвенел звонок, и дети построились на утреннюю молитву.

В середине урока вдруг явился директор и велел всем расходиться по домам.

– Рабочие автозавода забастовали, – объявил он, – и никто не знает, что теперь будет… Скорей бегите домой… Помните, не ввязывайтесь ни в какие уличные стычки.

Толпа людей в рабочих комбинезонах быстро поднимается по Торвегаде. Люди шагают торопливо и нестройно, ни один не может похвастать военной выправкой, и все же они рвутся в бой, как солдаты единой армии. Заполнив всю мостовую, идут тысячи рабочих автозавода. Повсюду на своем пути они приказывают хозяевам закрывать лавки и конторы. А там, где они встречают сопротивление, рабочие в два счета справляются с этим делом сами. Впереди шагают кузнецы, они ведут колонну, которая с каждой минутой вырастает на сотни бойцов. Женщины и мужчины в рабочих комбинезонах стекаются отовсюду, иные даже не знают, куда все спешат, но не хотят отстать от других.

Огромная толпа поворачивает к кладбищу, взбирается на холм, откуда видна кирпичная кладбищенская ограда и часовня… Но здесь людям преграждает дорогу полиция. Вот они стоят, блюстители порядка, в сверкающих на солнце черных касках с королевским гербом, вооруженные револьверами и большими резиновыми дубинками. Полицейские держат на поводке собак.

Они хотят остановить людскую лавину. Власти не намерены терпеть никаких беспорядков, даже малейшего скопления людей, а тем более демонстрации или, боже упаси, забастовок. Все это, говорят они, не отвечает интересам Дании. Жизнь должна течь тихо, мирно, в полном согласии с оккупационными властями. А с теми, кто этого не понимает, приходится расправляться дубинками.

Появление полиции настораживает толпу. Люди замедляют шаг, выжидают, что же будет дальше.