Идя за офицером, он видит, что аэропорт совершенно пуст и вдобавок наглухо закрыт. Видно, в промежутках между редкими рейсами здание запирают на замок, потому что проходит еще какое-то время, прежде чем его наконец выпускают наружу. Полутьма. Всё вокруг тонет в сыром и холодном утреннем тумане. Чуть поодаль, под козырьком здания, стоит небольшая группа людей. Сжимая в руках свою сумку, он направляется в их сторону. Узкая скользкая тропа протоптана между высокими, черными завалами снега. Внезапно его вновь ослепляет яркая вспышка фотоаппарата, и он различает улыбку уже знакомого по самолету газетного фотографа. Да, с отвращением думает он, в таких условиях отделаться от этой пары нечего, видно, и мечтать.
Вокруг простирается пустынное, безлюдное, заледеневшее поле. Вдали чернеет одинокий силуэт дряхлого военного самолета, наискось повалившегося на единственное уцелевшее крыло. Ни деревца, ни травинки, голо и жутко. Он входит под навес и видит наконец долгожданную Консульшу. В своей черной меховой шубке, мягких сапогах и красной шерстяной шапочке она выглядит как взрослая героиня какой-нибудь милой детской сказки. А лицом, как и ее супруг, похожа на немолодую крестьянку — как будто ее только что вызвали из деревни, оторвали от кур или коров, нарядили в меха и послали работать консулом на бывшую родину. Она радостно обнимает Кадровика, щекоча ему нос теплым мехом своей шубы. Нелепая история, не правда ли! Совершенно смехотворный арест. Вы уж извините. Просто эти офицеры тут, они все напуганы историей с предыдущим гробом, тем, который остался на их попечении. Кстати, прошу — это бывший муж госпожи Рогаевой, инженер, мы о нем говорили…
Высокий худой человек с вялым лицом и потухшими глазами. Кланяется с плохо скрываемым подобострастием, но говорить начинает сразу, и притом довольно раздраженно и агрессивно. Надо полагать, уже прослышал насчет подарков и компенсации, которые должен вручить ему израильский представитель, и теперь воюет за большее. Уж это наверняка Консульша или ее муж постарались ему рассказать. А может, и Змий подколодный, с него станется. Но как он много и злобно говорит, этот человек! Странно — давно развелся с первой женой, давно женился вторично, а до сих пор лелеет обиду на то, что первая жена бросила его ради другого мужчины и вот теперь опять вернулась к нему — уже мертвая. Ей самой не может уже предъявить свои застарелые, унылые претензии, вот и торопится сейчас выложить их ее сопровождающему, все до единой.
— Нельзя ли его остановить? — шепчет Кадровик Консульше, которая переводит ему слова инженера.
Солнце уже поднимается, разгоняя туман, и снег, разгораясь под солнцем, рассекает воздух ослепительными белыми мечами, которые поднимаются в низкое, темное, стальное небо. Да, видно, холодина тут страшная, думает он, тоскливо глядя на Консульшу, которая, вместо того чтобы остановить жалобы худого инженера, неожиданно вступает с ним в жаркий спор, чтобы защитить Израиль от его нападок. Судя по ответам инженера, ее доводы его не убеждают. Он удивлен, нет, он даже возмущен, что его жене вообще разрешили въезд в страну, где ее ожидали нищета, одиночество и под конец смерть. Ну, ладно, ошиблись — но почему ей разрешили остаться там и после того, как этот подонок, который увез ее туда, этот ее любовник, сам сбежал из страны, а ее бросил на произвол судьбы?! И как они смеют, с ангельским терпением переводит Консульша нарастающий поток этих нескончаемых обид, как это они смеют после всего этого требовать от него, от человека, которого она бросила, и предала, и, можно сказать, даже унизила, чтобы он встречал ее гроб на аэродроме и занимался ее похоронами?! Это же просто абсурд! Это не умещается в голове! Да, конечно, ему уже сказали, что он не должен сам платить за всю эту возню, потому что основные расходы должно, по закону, взять на себя то государство, которое не позаботилось вовремя выслать ее и тем самым обрекло в конце концов на преждевременную смерть, — но кто возместит ему потерю времени и ненужное волнение? Он ведь человек занятой, да к тому же нездоровый, а что до бывшей жены, которая до сих пор носит его фамилию, то единственное чувство, которое он к ней испытывает, это никак не любовь, а только обида и возмущение, даже гнев, если угодно. Ну да ладно! Он человек взрослый, он как-нибудь переживет эту встряску, забудется на работе, — но почему должен страдать их сын, этот несчастный мальчик, который так потрясен бессмысленной смертью матери, отославшей его обратно, что не хочет, а попросту говоря — боится подписывать какие бы то ни было бумаги и обязательства, пока вместе с ним их не подпишет его бабушка?! И теперь ему, отцу, приходится, вдобавок ко всему, успокаивать своего единственного сына — и всё это ради женщины, которая обманула и разочаровала их обоих.
Уф! Кажется, этот тип выложил наконец все свои претензии. Во всяком случае, он замолчал, и на его бледном лице обозначилось что-то вроде тонкой самодовольной улыбочки. Он закуривает длинную толстую сигарету, жадно затягивается и выпускает в воздух правильные кольца дыма. И вдруг лицо его искажается в болезненной гримасе, сигарета, описав в воздухе красную дугу, падает багровеющим огоньком на снег, и рот широко распахивается в приступе сухого, нескончаемого кашля, который сотрясает всё его тело. Он даже сгибается в поясе, как будто от резкой боли, и, распахнув полушубок, судорожно рвет негнущимися пальцами пуговицы рубахи, подставляя голую грудь ледяному воздуху.
Журналист мгновенно улавливает, что подвернулся шикарный драматический эффект, и торопливо дает знак своему Фотографу. А сам тем временем жарко шепчет на ухо Кадровику, что волноваться не стоит, перед ними явно дешевый трюк, тоже рассчитанный на то, чтобы добиться увеличения компенсации.
— Но где же их мальчик? — недоуменно спрашивает Кадровик. Ему холодно, мороз сжимает его непокрытую стриженую голову ледяными тисками.
Журналист фамильярно берет его под руку и выводит из-под карниза. Они молча идут по направлению к расположенной неподалеку стоянке. Теперь здание аэропорта уже не закрывает собой даль, и Кадровику впервые открываются очертания тянущегося на горизонте города. Странный зеленоватый туман стоит над узкой темной полоской зданий, минаретов и куполов. Признаки цивилизации немного приободряют его — всё же они не совсем в пустыне. На стоянке одиноко стынет белый минибус с настежь открытой дверью. Водитель то ли спит, то ли дремлет, положив голову на руль, а за ним, сквозь грязное стекло окна, видна фигура молодого пассажира, напряженно откинувшегося на спинку своего кресла.
«Это, стало быть, и есть ее сын?» — думает Кадровик, стараясь разглядеть подростка, пока Журналист стучит по стеклу, знаками приглашая мальчишку выйти наружу. Судя по тому, как решительно тот отворачивается, усилия Журналиста вряд ли увенчаются успехом. Но тут от стука в окно просыпается дремавший водитель. Повернувшись у упрямому пассажиру, он сначала что-то неслышно ему выговаривает, а когда тот в ответ лишь натягивает поглубже старую пилотскую шапку-ушанку и сердито охватывает себя руками, рывком подымается с места, хватает мальчишку за плечи и буквально за шиворот выволакивает его наружу. Мальчишка вырывается, водитель срывает с него шапку, и они начинают злобно толкаться возле минибуса, на истоптанном снегу. Кадровик слышит их напряженное молчаливое сопенье. Значит, это и есть ее сын, тот мальчик, о котором она рассказывала ему на интервью? Да, он действительно различает что-то вроде складки над светлым мальчишеским глазом. Тот же результат смешения древних рас и та же волнующая татарская дуга. Права была эта моя вздорная Секретарша, думает он. Сворачиваюсь я, как улитка, а тем временем красота и добро проходят мимо меня, словно тени.
— Что ты сказал? — заинтересованно спрашивает стоящий рядом Змий.
— Нет, ничего. — Проницательность Журналиста неприятно удивляет его, а липкая фамильярность всё больше раздражает. Он угрюмо смотрит, как прокашлявшийся папаша-инженер пытается разнять толкающихся. Разгоряченный дракой подросток готов, кажется, драться и с отцом, но тот хватает сына за руку и тащит подальше от минибуса. Сейчас он его успокоит, думает Кадровик. Даст ему подзатыльник, а то и посерьезней двинет. Он слышит, как за его спиной торопливо клацает затвор фотоаппарата. Это Фотограф, памятуя об интересах будущих читателей, лихорадочно запечатлевает на пленке сцены сражения двух аборигенов.