Анюсенька, что за жизнь у тебя будет в этой стране? Что тебя, золотко, ждет? Может, и закончишь ты какие школы, языку иностранному научишься, тогда тебя, может, даже кассиршей возьмут в магазин. Мужиков к тебе не подпущу, слишком много с ними мороки, мамочка тоже была с папочкой, и он ей в верности до гробовой доски клялся перед ксендзом. В костеле! А потом пошел, пропал и снова вдруг появился. И ничего это не изменило, если не считать исчезнувшего золотого браслета.

Доченька, я очень люблю тебя, ты даже не знаешь как. Ты у меня единственная в жизни. Я тебе собачку с киской из моделина слеплю, на руках буду носить ночами и петь колыбельную:

Будем с тобой вместе помойку ворошить, вдвоем-то, небось, больше соберем. Банки, газеты, тряпки и такие сокровища, от которых только глупые люди избавляются. Дом у нас будет — полная чаша, наш дворец. Ты и я. Вместе за стаканом чая послушаем радио, музыку, культуру какую-нибудь. Подальше от этих подонков, от сукинсынов, от бомжей. Приберемся у себя, и я снова начну с тряпкой танцевать. И там уберем и там, а я научу тебя хорошо чистить унитаз. Блестеть будет, а подружки в школе будут тебе завидовать! Пропылесосим все, подметем, и будет красиво и чисто. Как в настоящем польском доме — запах выпечки, мебельная стенка, ковер и занавески.

Моя любовь к тебе так и прет из меня. Ты слышишь? Я плачу, дура я, дура, что так расчувствовалась оттого, что идем мы с тобой вдвоем и что вокруг так красиво, деревья, птицы, природа и материнская любовь. Понимаешь?! Доченька!

Плач Марии срывался то в истерические рыдания, то в тихую икоту. Никого не осталось у песочницы. Только лежащая в коляске маленькая девочка, Анюся Струпик, играла разорванным полиэтиленовым пакетом.

Сумасшедшая Матьс всклокоченными волосами, играющая в песочнице собственными мечтами. Цепляющаяся за, казалось бы, прекрасные идеи, как жить дальше. В действительности, однако, судьба Марии уже предопределена. Дно дна, грязная побирушка не слишком преуспеет в этом мире. Это должно кончиться плохо, смрадно и нецензурно.

У сумасшедших матерей проходят ежегодные международные конференции, на которых они, стайками слетаясь на кейтеринг и жуя его божественные закуски, обсуждают свои права. Есть специальные презентации в ПауэрПойнте, [13]беджики и фолдеры в файликах. Каждой предоставляется возможность выступить, и в своих выступлениях они подводят итоги своей профуканной жизни. Жалуются на низкие дотации от Евросоюза, на убийственные налоговые правила и низкий уровень общественного сознания по теме work-life-madnessbalance. [14]У сумасшедших есть свои клубы, чаты, дискуссионные форумы, своя субкультура, язык и увлечения. Так что Манька с Охоты — часть глобального сообщества сумасшедших баб, истеричек, святых, самоубийц и одержимых. Несмотря на это, у нее одиноко и пусто на душе. Так оно и бывает, когда Домохозяйку вырывают из естественной среды крошек и пыли.

С тех пор как Мария стала Матерью, она начала замечать других женщин с детьми на улице. Даже попадались папаши с детскими колясочками. Правда, везли в них всякое барахло к ближайшему пункту скупки, но Мария всегда находила время, чтобы перекинуться парой слов со счастливым «родителем»:

— О, вижу, вы на прогулку идете с потомком, прелестно. А как звать малыша?

— Блядь, вот как ржавый бидон звать.

— А как вы с женой по-домашнему называете?

Мария перемещалась по району, как во сне, как в прекрасной, не своей жизни. Вечером она придвигала стул к окну и мечтала, что переселится в деревню, начнет разводить кур, есть их яйца, их ножки, а из пера делать перины. Такие типичные мечты городского жителя. Ребенок спит, дышит спокойно и размеренно, а мамочка варит суп из картофельных очисток. Как в раю. Уже не надо было себя калечить, чтобы хоть как-то себя почувствовать. Достаточно закрыть глаза и тихо вздохнуть «Боже мой».

Но настал день, когда всему суждено было измениться.

Солнце взошло в 5.48, потому что на дворе было лето. В 8.35 Черная Манька вышла с ребенком из дому в поисках объедков, отходов и гнили, то есть завтрака. Она переходила через широкую улицу рядом со своим домом, и ей казалось, что успеет перейти, пока мигает зеленый. Когда она была на середине проезжей части, загорелся красный, и водитель фуры, пан Марек, двинулся в сторону Окенче. Ему казалось, что он успеет проехать перед женщиной с коляской. Нам всегда что-нибудь кажется, а если речь о дорожном движении, то это одна сплошная импровизация и польское «обойдется». Успею, перебегу и поеду на этом автобусе. Дам газу, зажмурюсь и прошмыгну на желтый. Спокуха, ни бэ, все сделаю быстро. И всем что-то казалось, но пан Марек не успел, и Черная Манька не успела. Визг тормозов, баба рядом, охнув, перекрестилась, коляска отлетела на тротуар и покатилась под ларек с китайской жратвой. Манька покатилась под колеса машины. Пан Марек выскочил из кабины и прямо посреди дороги опустился на колени. Люди отворачивались или таращились, как загипнотизированные. В зависимости от того, как кто реагирует на стрессовую ситуацию. Мечтает ли с самого детства посмотреть на кишки или предпочитает стихи Эдварда Стахуры. [15]

После комиксового «бах, бух, бац, и вдруг» воцарилась тишина, стоп-кадр, слыхать бушующий над столичным городом ветер, видать сияющее солнце. Не для всех сияющее, думает прохожий.

Вдруг из-под колес громадной дальнобойной фуры выползает Манька, вся в крови. Непотопляемая женщина. Человек из стали. Воспитанная на традиции восстаний и переворотов, традиции Ганса Клосса, [16]его убили, а он убежал. Бэтман форевер. Люди аж вскрикнули, потому что это впечатляет, когда человек вроде как мертвый, а тут раз — и зашевелился.

Мария выползла на асфальт и осмотрелась вокруг. Как дикий зверь, как раненая бестия. Выхаркала: «Где коляска?» — не человеческим голосом и не тем хрипом, что бывает после трех дней беспробудного пьянства. Это тигрица с безумными глазами искала свое дитя. «Где малышка? Хде-е-е?» Но тут же ее окружили люди, советовали лечь, а вдали уже были слышны сигналы «скорой» и полиции. Вы, пожалуйста, не шевелитесь, у вас шок, вы, наверное, не живы.

Люди, какие же вы всегда непонятливые. Она, слава богу, просыпается. Она наконец хоть что-то почувствовала и знает, что у нее есть цель. В данный момент, в данную минуту: найти коляску, ребенка, вернуться домой и закрыть дверь. Она чувствует свое разваливающееся на куски, израненное тело. В кои-то веки не ею самою. И она наконец чего-то хочет, она наконец мыслит!

Тем временем врачи положили Марию на носилки и плавно вкатили внутрь машины. Как пирог на противне в духовку. И правильно, пусть пропечется, подрастет, подрумянится. Что-то начало прорастать, подниматься, набухать. Лицо Марии, исполосованное, как у Богоматери Ченстоховской, [17]поехало под вой сирены в больницу. В приемном покое ей вкололи транквилизатор, потому что попавшая под машину женщина вопила и вырывалась. Где ребенок?