8. Снова одиночество. Как памятник. Машинист с бремсберга

В полдень сейнер медленно выбрался на середину залива, развернулся и полным ходом пошел к выходу из бухты. Геленджик заволновался. Услышав, как на сейнере выбирают якорь, он сначала приподнял голову, потом вскочил на ноги и застыл в тревожном ожидании. Его оставили одного, и Геленджик терпеливо ждал, когда за ним приедут. Неосознанное подозрение разлилось по всему телу. Хвост и уши несколько раз нервно дернулись. А сейнер, обогнув скалистую подковообразную косу, прикрывающую порт от штормов, вышел в открытое море и быстро стал удаляться. Геленджик кинулся вдоль берега, но вдруг резко остановился. Большой камень заслонил от него пузатый корабль с домиком посередине. Пес прыгнул на камень и застыл, вглядываясь в море, следя за черной удаляющейся точкой… Геленджик без труда догадался, что он снова остался один на берегу. За эти несколько дней, проведенных на сейнере, он успел вспомнить все из того, что знал и что умел. И вот снова перед ним лежала трудная жизнь без друзей, без уютного местечка на палубе.

Геленджик задрал голову и неумело по-собачьи завыл. Вой все время срывался на лай, но сколько отчаяния и тоски было в этом собачьем плаче!

Его старый враг, машинист с бремсберга, давно заметил, что пес стоит на камне, как памятник. Подняв кусок железной трубы, он стал подкрадываться, чтобы рассчитаться с Хромым псом за все. Машинист находился уже совсем близко, когда Геленджик завыл. Послушав с минуту этот вой, машинист с досадой плюнул, бросил трубу на землю и пошел, не оглядываясь. Не мог он ударить собаку в тот момент, когда она так выла. Этот ужасный вой напоминал скорбь человека.

9. Ожидание. Благородная старость. Огоньки в небе

Пес и камень стали неразлучными. Всю вторую половину дня и всю ночь в порту выла собака. Глубокое отчаяние сменилось более глубокой тоской. Геленджик обессилел и лег головой на вытянутые лапы, безразличный к любым ударам судьбы, даже если это будет удар железной палкой одного из многих рыбаков, в чьих хижинах он побывал непрошеным гостем. Весть о том, что черная тень, Хромой пес, вторые сутки лежит на камне и ничего не ест, быстро облетела порт. Один из рыбаков пришел с ружьем, чтобы убить неуловимого вора, но выстрела так никто и не услышал. Вместо этого он оставил на камне кусок хлеба. С этого дня портовые рабочие и рыбаки сами стали приносить Геленджику еду к камню. Сначала их восхищало, что собака стоит на берегу как дозорный, и до слез вглядывается в море, потом они к этому просто привыкли.

Не один раз зацветали миндаль и гвайюла, а Геленджик начинал линять, не один раз, спасаясь от штормов, в бухту заходили корабли разных стран и пароходных компаний, но среди них не было пузатого корабля с домиком посередине. Страна, для которой ловили рыбу Борщ, капитан, Машинное масло и в которой они жили, и страна, где волей случая жил Геленджик, находились в натянутых дипломатических отношениях. Поэтому капитан сейнера несколько лет подряд даже в самую страшную штормовую погоду старался не заходить в удобную бухту иностранного порта, а вел свой корабль, прыгающий, как мячик, на огромных волнах, в свой родной порт. Потом между этими двумя странами установились снова хорошие дипломатические отношения, но не было сильных штормов.

Геленджик по-прежнему много времени проводил на своем камне. Но теперь он больше лежал или сидел, потому что стал стареть. И глаза у него теперь слезились не оттого, что он пристально вглядывался в море, а от старости. Пес давно забыл, зачем он смотрит в море, что он ждет. Он очень смутно помнил, что когда-то, очень давно, на каком-то маленьком корабле от него уплыло что-то очень хорошее. Он забыл, чего он ждет, но ждать не перестал. Ожидание стало его привычкой, смыслом его жизни.

И Геленджик дождался… Он не видел, когда сейнер вошел в бухту, когда бросил якорь. Состарившийся пес целыми часами спал.

– Геленджик! – неожиданно услышал он и недоверчиво поднял голову. Он потянулся, спрыгнул с камня, и два рыбака увидели, что пес хромает.

– Конечно, Геленджик! Смотри, он хромает.

Борщ и Машинное масло стали приближаться, а пес медленно отступал назад.

– Геленджик, это же мы, – сказал Борщ. – Что же ты, старик, не узнаешь нас?

Геленджик молча слушал, но когда к нему стали снова приближаться, он снова начал пятиться назад, и расстояние между ним и рыбаками оставалось все время почтительное.

– Ну что же ты, Геленджик, – растерянно говорил Борщ, – не узнаёшь нас или, может, обиделся?

– Не узнаёт, – грустно подытожил Машинное масло. – Сам подумай, сколько лет прошло.

– А может, это и не Геленджик?

– А нога? Ты видишь, он хромает. А ухо…

Да, это был Геленджик. Но никакие уговоры не помогли, он не желал узнавать своих друзей, пятился назад и никого к себе не подпускал. Но стоило Борщу и Машинному маслу сесть в шлюпку и отплыть, как пес вернулся, вспрыгнул на камень и стал внимательно смотреть на них сверху.

– Он узнал нас, – сказал Борщ, – греби назад.

Но когда они снова попытались подойти, пес снова начал пятиться, пятиться и готов был бы пятиться до самой дороги. Трудно сказать, что с ним случилось, других людей он подпускал к себе, а Борща и Машинное масло не подпустил. Но когда вечером следующего дня на сейнере стали выбирать якорь, Геленджик насторожился. Может, этот звук просветлил его память, может, он решил пожертвовать своей гордостью, но он заметался как сумасшедший по берегу. Бросился туда, сюда, потом понесся вдоль скалистой косы наперерез сейнеру. Он летел вдоль берега огромными скачками, стлался по земле черной узкой тенью. Но силы были уже не те, что раньше, и он не успел перехватить сейнер на выходе из бухты. Пузатый корабль с домиком посередине уходил в открытое море. Геленджик одну минуту смотрел, как от него удаляются огоньки сейнера, а потом шагнул за ним, и море не остановило его. Маленькой точкой он поплыл за большим кораблем, быстро работая ногами. Ему казалось, что он догоняет, догоняет. Еще немножко, еще немножко – и догонит. Но огоньки сейнера на самом деле постепенно удалялись. Геленджик это скоро понял. Он повернул назад, но берег тоже уплыл далеко. И тогда пес снова повернул за сейнером и поплыл. А плыть становилось все труднее и труднее. Все чаще узкая черная морда ныряла под воду, а ноги повисали, отказывались грести. Но, вынырнув, пес снова перед собой видел два далеких огонька, и он плыл и плыл на них. И невдомек ему было, что сейнер со своими огнями давно уже скрылся за горизонтом, а что плывет Геленджик на звезды.

Долго еще пес боролся с морем, со своими ногами, чтобы они гребли, чтобы они двигались, но наступил такой момент, когда ничто уже не могло заставить их шевельнуться и некому было вытолкнуть узкую черную морду на поверхность моря. В последний раз, уже через воду, Геленджик увидел огоньки в небе, которые он принимал за огни сейнера, и это было все.