– Вам требуется профайлер [5], – медленно проговорила она.

– Именно. Он самый.

– Нет! – ответила она довольно резко. – В данном случае я вам совсем не помощник.

В небольшом домике в Бэруме женщина постоянно поглядывала на ручные часы. Время вело себя очень странно. Секунды словно разбегались в разные стороны и перескакивали друг через друга, минуты отказывались двигаться одна за другой, часы то тянулись бесконечно долго, то пролетали в одно мгновение. Когда они, наконец, проходили, часовая стрелка снова возвращалась назад. Она чувствовала это. Часы, словно старый недруг, не хотели оставлять её в покое.

Страх в то самое первое утро был, по крайней мере, чем-то ощутимым для них обоих. Его можно было уменьшить, поделиться им в бесконечных звонках: в полицию, родителям. На работу. Спасателям, приезд которых оказался напрасным и не помог в поисках пятилетнего мальчика с русыми кудряшками, похищенного ночью. Лассе звонил всем, кому только можно было позвонить в таком случае. В больницу, из которой прислали «скорую помощь», но ей никого не суждено было забрать. Сама она безостановочно обзванивала соседей, которые немедленно собрались у ворот и скептически наблюдали за полицейскими, находящимися в палисаднике.

Страх можно было ослабить действиями, хлопотами. Но потом обрушился ужас.

Спускаясь в подвал, она споткнулась.

Со стены с грохотом упали опорные колёса. Лассе только недавно снял их с велосипеда Кима. Ким так гордился этим. Умчался со двора в новеньком синем шлеме. Упал, сразу же вскочил на ноги и, оседлав двухколёсный теперь велосипед, помчался дальше. Без опорных колёс. Они висели на стене рядом с лестницей в подвал, прямо у двери. Как диковинный трофей.

– Теперь ты видишь, что у меня получается! – сказал он отцу и потрогал шатающийся зуб. – Скоро выпадет. Сколько у меня зубов?

Им нужно было варенье.

Близнецы хотели варенья. Банки стояли в кладовке, в подвале. Прошлогоднее. Ким тоже собирал ягоды. Ким. Ким. Ким.

Перед кладовкой что-то лежало. Она не могла понять, что именно. Продолговатый пакет, свёрток?

Не очень большой, около метра в длину, наверное. Что-то было завёрнуто в серый пластик, а поверх пакета коричневым скотчем прикреплена записка. Красная тушь на белом листе. Серый полиэтилен. Коричневая лента. Красные буквы. Она подошла ближе. Из пакета виднелись русые кудряшки.

– Тряпка, – сказала она тихо, убеждая себя. – Тряпка какая-то.

Ким улыбался. Он был мёртв, и он улыбался. На месте зуба, который шатался, теперь была дырка. Она опустилась на пол. Время закружилось вокруг неё, образовав воронку, в центре которой сидела она, глядя на мёртвого сына, и она понимала, что так уже будет всегда. Когда Лассе спустился в подвал, забеспокоившись, что она долго не возвращается, она уже не осознавала, где находится. Она не отпускала своего мальчика, пока её не увезли в больницу, напичкав транквилизаторами.

Полицейский разжал правый кулак мальчика.

В нём лежал зуб, белый, словно мел, с маленьким окровавленным корнем.

Хотя кабинет был достаточно просторным, но уже становилось душно. Её диссертация по-прежнему лежала на столе. Ингвар Стюбё ткнул пальцем в зимний пейзаж на обложке книги, а потом направил его на Ингер Йоханне Вик.

– Вы же психолог и юрист, – настаивал он.

– Это не совсем так. Я бакалавр психологии, закончила колледж в США. Но этого недостаточно для работы по этой специальности. А вот юрист… Это верно.

Она вспотела и попросила воды. Её поразило, что прийти сюда против её собственной воли заставил полицейский, с которым она не хотела иметь ничего общего. Он говорил с ней о деле, которое её не касается, и она не хочет им заниматься.

– Прошу прощения, но мне пора, – сказала она вежливо. – К сожалению, я ничем не могу вам помочь. Вы, безусловно, знаете людей из ФБР. Спросите их. Они используют профайлеров, насколько мне известно.

Она украдкой взглянула на эмблему ФБР за спиной инспектора.

– Стюбё, я учёный. А кроме того мать. Это дело вызывает у меня отвращение и пугает. В отличие от вас у меня есть право на такие чувства. Прошу, не задерживайте меня.

Он налил воды из бутылки и поставил картонный стаканчик перед ней на стол.

– Вы хотели пить, – напомнил он. – Вы действительно так думаете?

– Как так?

Она заметила, что волнуется. Рука дрогнула, и холодная вода тонкой струйкой стекла от угла рта к впадине на шее. Она была в свитере с широким воротом.

– Что это вас не касается.

Он будто читал её мысли. Запиликал телефон. Звук был резким и настойчивым. Ингвар Стюбё снял трубку. Его кадык несколько раз отчётливо содрогнулся, точно он еле сдерживал рвотные спазмы. Он молча слушал. Прошла минута. Потом раздалось то ли чуть слышное «да», то ли он с трудом прокашлялся. Прошла ещё одна минута. Он положил трубку. Долго и безуспешно дрожащими пальцами пытался вытащить из нагрудного кармана футляр с сигарой. И продолжал молчать. Ингер Йоханне была в растерянности: что же ей теперь делать? Внезапно он оставил сигару в покое и затянул галстук.

– Мальчик найден, – сказал он сухо. – Ким Санде Оксой. Мать нашла его в подвале собственного дома. Завёрнутого в мешок для мусора. Убийца оставил записку. Получай по заслугам.

Ингер Йоханне сдёрнула очки. Она не хотела ничего видеть. Она не хотела ничего слышать. Поднявшись со стула, она, как слепая, неуверенно протянула руку в сторону двери.

– Вот так, – тихо сказал Стюбё. – «Получай по заслугам». Вы продолжаете считать, что это не ваше дело?

– Позвольте мне уйти. Я не могу здесь находиться.

Она медленно подошла к двери и на ощупь стала искать ручку, держа очки в левой руке.

– Разумеется, – услышала она будто издалека. – Я попрошу Оскара довезти вас до дома. Спасибо, что пришли.

11

Эмили не могла понять, почему Киму позволили уйти. Это было несправедливо. Ведь она первая сюда попала, значит, и уехать домой она тоже должна была первой. А ещё Киму дали колу, а ей всё время приходилось пить тёплое молоко и воду, которая отдавала металлом. Всё здесь отдавало металлом. Еда. Вода. Воздух. Она пыталась избавиться от этого привкуса во рту: облизывала губы, тёрла языком о нёбо. Привкус как у денег, как у монетки, которая завалялась в кармане. Будто денежка лежала в кармане долго-долго. Столько, сколько она здесь. Слишком долго. Папа уже больше не ищет её. Папа, скорее всего, перестал. Мама была не на небесах, а в урне, в которую сложили пепел – единственное, что от неё осталось. В комнате было слишком светло. Эмили потёрла глаза и попыталась отвернуться от яркого света лампы, висящей под потолком. Правда, она могла спать и при свете. И спала почти всё время. Так было лучше всего. Она видела сны. А ещё она почти перестала есть. Живот втянулся, и в нём больше не было места для томатного супа. Мужчина злился, когда ему приходилось уносить полные тарелки.

Кима отвезли домой.

Это было несправедливо, и Эмили не могла понять, в чём дело.

12

Ингвару Стюбё пришлось сдержаться, чтобы не прикоснуться к обнажённому телу. Рука сама потянулась к ноге мальчика. Он хотел погладить гладкую кожу. Ему нужно было убедиться в том, что мальчик действительно умер. Он лежал на спине с закрытыми глазами, голова чуть склонилась набок, руки вытянуты вдоль тела, одна кисть чуть сжата, другая раскрыта, ладошкой вверх, словно он ждёт чего-то, подарка, чего-то хорошего – казалось, что он жив, просто заснул. Т-образный разрез грудной клетки, доходящий до низа живота, который сделали при вскрытии, был аккуратно зашит. Бледность лица могла объясняться отсутствием солнца: зима уже кончилась, а лето всё не наступало. Рот мальчика был приоткрыт. Стюбё захотелось поцеловать ребёнка. Вдохнуть в него жизнь. Молить о прощении.