Тепло, скорость небольшая, равнодушные лица людей, покачивающихся в такт движению, всем телом удерживая равновесие при толчках. Они сели рядом, так что руки их соприкасались, но усталость брала свое, как и общее легкое недоверие к чрезмерной близости, как и общее желание отдалиться друг от друга. Изабель чуть переместилась влево. В душном тепле щеки ее раскраснелись, она совсем отодвинулась от Якоба. А он следил за бегущей строкой, где высвечивались названия остановок, и вдруг испугался, что вместо очередного объявления последует возглас: «Внимание! Внимание, террористы!» Поезд вдруг затормозил, встал на пути, потом тронулся, и Якоб за этот миг успел собраться с духом, лицо его стало тверже, мужественней, но вот уже Черинг-Кросс, где они выходят.

Тем временем стемнело. Суетливые огоньки автомобилей, свет из магазинов и кафе искажал очертания людей и предметов. Сумятица, толкотня, чужие взгляды словно вырвали их обоих из собственной жизни, забросили в какую-то другую, футуристическую и средневековую одновременно, в толпу приезжих, торговцев, воров, зазывал, попрошаек и безумцев. Озабоченные деловые люди с непроницаемым выражением лица. Монстры-автобусы, набирающие скорость. Торопливые, неловкие, нерешительно застывающие на месте пешеходы на пути в никуда. Толпа то и дело разделяла Изабель и Якоба; он почувствовал себя неуверенно и забеспокоился. Пошел моросящий дождик, капельки опять изменили освещение, но Изабель, кажется, ничего не замечала. Якоб собирался купить ей туфли и заглянуть в контору, хотел показать, где он работает. Изабель шла впереди, останавливалась и ждала, прижималась к нему, когда встречные прохожие случайно ее подталкивали, оглядывалась по сторонам. Вела себя как маленькая кузина, которую по какой-то теперь позабытой причине пригласили на выходные, то ли желая угодить равнодушной родне, то ли вообразив, сколь это мило — показывать город юной даме, как вдруг в невинной ее простоте проклюнулось эротическое смятение чувств.

Изабель свернула направо, в переулок, позвала его, пробежала несколько шагов вперед, поманила, спряталась за какой-то машиной, Изабель как могла подначивала и шалила, только Якобу все это чуждо, ни к чему. А потом уверенно направилась к ресторану в двух шагах от Девоншир-стрит, широко, обеими руками, будто хотела что-то доказать, распахнула двери, и он вошел следом. Бентхэм и Элистер сидели за столиком, ближайшим ко входу. Бесконечно длилось то мгновение, когда Якоб оценивал их любопытные взгляды, обращенные к Изабель. А она замерла на месте, мимо шмыгнул одинофициант, за ним другой, оттеснили его в сторону, дверь позади него плавно закрылась. Он увидел, как Элистер, вдоволь насмотревшись на Изабель в ее ярко-зеленой юбочке, в кроссовках («Туфли так и не купили», — виновато вспомнил Якоб), заметил его, тряхнул светлым чубом. Изабель в эту минуту передавала куртку официанту, оказавшись у всех на виду в белой маечке, короткой и застиранной. Как школьник Якоб стоял перед Бентхэмом. И чувствовал, что краснеет.

— Надеюсь, вы прогулялись в свое удовольствие, — приветствовал их Бентхэм, осторожно поднявшись, нависнув над тарелками всем своим тяжелым корпусом и сохраняя сомнительное равновесие, подав руку сперва ей, затем ему. Пожатие небольшой руки оказалось теплым, успокаивающим, и Якоб наконец улыбнулся, сумел что-то промямлить. Глаза, внимательно наблюдавшие за ним, были тусклы, темная радужная оболочка, глухой лиловый кружок. Тут же перед Якобом оказалось меню, а на столе бутылка вина, Бентхэм сделал какое-то движение, что-то забубнил, и Якоб ничего понял, зато понял официант и разлил вино по бокалам.

— В Риджентс-парке хорошо в это время года, но только дождь идет часто, — заметил Бентхэм, взглянув на Элистера и Изабель, которые нерешительно стояли рядом, встал сам и слегка поклонился. Изабель уселась за стол и поплыла, как лодочка под парусом, восхитительная, по-девичьи застенчивая, задорная при попутном ветре, и Элистер что-то произнес, что-то предложил, Изабель поддержала, Бентхэм тоже поддержал, а Якоб смотрел на Бентхэма и ничего не слышал.

По утрам, когда кровать рядом с ней уже остывала и откинутое одеяло свешивалось до полу, Изабель будил какой-то шум. Откуда? Она не знала, однако, спускаясь на первый этаж, слышала соседей, хотя и не всегда, но достаточно часто, чтобы быть начеку. А в ветреные дни хлопали окна. Было начало марта, признаков весны становилось все больше, публиковались новые опросы по поводу войны в Ираке, она покупала в киоске возле метро газету «Гардиан», на Фолкленд-роуд был продуктовый магазин, и до «Сейнсбери» в Кэмден-Тауне тоже недалеко. Звонили Гинка, Алекса, даже ее отец, спрашивали, не опасно ли у них теперь, когда намечается вторжение американцев и англичан в Ирак и ездит ли она на метро. «Рано или поздно что-то случится, — пророчил отец, — это неизбежно». Якоб старался возвращаться с работы пораньше. Первым их гостем стал Элистер, к курице Изабель подала горошек в мятном соусе, а раньше и знать не знала, что мятный соус есть на свете. Якоб сообщил, что Бентхэм скоро пригласит их в гости, и купил себе на Риджентсстрит темно-синий костюм от Пола Смита, зато Изабель по-прежнему ходила в кроссовках, за неделю приобретших невнятный серый цвет. Зацветали фруктовые деревья, в парках и палисадниках распускались бутоны, нарциссы в полинялом ящике на подоконнике спальни. «У нас идет снег, — сообщил по телефону Андраш, — вижу из окна снежные хлопья. Да, а еще от заказчиков нет отбоя. Здорово, что все как прежде, правда?»

Теперь Якоб встречался с Бентхэмом каждый день. Тот приходил не раньше одиннадцати, сначала сидел у Мод, потом в библиотеке у Крэпола, потом медленно, тяжело поднимался по лестнице (лифтом он не пользовался), задерживался у двери Якоба, что-то бормотал — вежливо, но не любезно, как дрессированный медведь, не желающий демонстрировать свое искусство. В пять часов Мод подавала ему на подносе стакан горячего молока с медом, поскольку Бентхэм терпеть не мог чая и говорил Якобу, что старому человеку для его старого голоса полезно горячее молоко с медом и раньше шести Мод запрещает ему пить виски. Жилетка плотно обтягивала выпирающий живот, размер ноги у него был крошечный. Целый день трезвонил телефон, Мод звучно, как церемониймейстер на балу, выкрикивала фамилии, но слышал их только тот, кто как раз находился на лестнице, и Мод зло, нервно нажимала разные кнопки, а клиентам приходилось звонить по нескольку раз. «Гляди-ка, опять звонят», — хмыкал Элистер. И они действительно звонили, неутомимые и уверенные, что Бентхэм со своей конторой разберется в любой путанице и волоките. «Мы не доводим до суда, конечно же нет, мы даже договоры не заключаем, а только составляем, — пояснял Элистер. — Бентхэм терпеть не может долгие переговоры, он намечает план, а клиент берет другого адвоката, и тот либо реализует этот план, либо нет. Бентхэму это все равно. Может, оттого все и идет как по маслу. Только для Германии нам нужен человек, способный пробить дело в суде, раз нельзя по-другому».

Но с делами в Германии Бентхэм, похоже, не торопился. «Нечего суетиться, — советовал он Якобу. — Лучше пойдите погуляйте с женой, Мод вам передаст, если будет что-то срочное. Видите ли, — старался разъяснить он,  — явовсе не уверен, что такому вот Миллеру следует переезжать в Берлин. Что ему там делать в шестьдесят пять лет? Открывать фирму? Следить за квартирной платой? Состоятельные люди — а к нам обращаются только такие — заранее начинают беспокоиться о своем имуществе и не идут на мировую, не желают компенсаций. Часто это одинокие люди, их процессы тянутся и тянутся. Но вам суетиться не следует, вы же не в Берлине, правда?»

Тем не менее Якоб допоздна засиживался в конторе, пока Элистер или Бентхэм не отправят его домой. Изабель если и расстраивалась, то этого не показывала. Ночами Якоб теперь часто лежал без сна и гадал, спит ли она: ровное дыхание может быть обманчивым. Так незаметно наблюдают за кем-нибудь в зеркало. В ближайшие дни Элистер собирался сводить ее в музей Соана, раз в месяц там бывают экскурсии при свечах. Якоб сумеет, наверное, присоединиться к ним позже, после встречи с клиентом. Алекса сообщила о приезде, потом его отменила, но Изабель вроде бы не сильно расстроилась.