— Старая техника!.. — говорил Оливон беспристрастным и брезгливым тоном, вновь беря чашку.
Некоторое время за окнами продолжали раздаваться «хлопки» — обильно-маслянистые, приятные на слух, они в сдержанном темпе официального салюта обсеменяли спокойную синеву.
«Варен, должно быть, не находит себе места, — думал Гранж. — Наверняка после разведывательных полетов ожидает нападения в ближайшие дни».
Он представлял капитана шагающим из угла в угол по своему кабинету, с заложенными за спину руками и с тем дерзким видом, с каким он вдруг застывал перед своим собеседником, шевеля ноздрями и слегка изогнув уголок рта. «Вы еще не поняли?» В отдельные дни тылы дома-форта полностью таяли для него в тумане, но Варен — никогда: он оставался ужасно живым. Возможно, так происходило из-за этого никелированного телефона на его рабочем столе и судорожной руки, более проворной, нежели лапа кошки, которой он накрывал трубку, резко обрывая первый звонок; когда Гранж пытался представить себе неприятность, все являвшиеся ему образы были смутными, все, кроме одного, необычайно четкого: сухая рука Варена на телефоне и нервное, алчное подергивание губ — единственное шевеление в этом склоненном над аппаратом лице. Хотел бы он знать, почему этот образ был для него одновременно таким четким и таким до крайности неприятным. Подчас он с детским самозабвением мечтал о том, что произойдет — в общем-то на войне было не лишне вспомнить и о бомбах, — если однажды далеко, очень далеко за домом-фортом, затерянном на краю мира, отданного во власть призраков и неожиданностей, телефон Варена окажется отрезанным.
К концу недели Крышу окутал пахнущий оттепелью туман; разведывательные полеты немцев прекратились. Затем погода вновь стала сухой и ясной, и два дня резкого холода обрушились на плато; полностью обледенелая дорога практически отрезала Фализы от дома-форта. Его обитатели бродили как неприкаянные, с кислым видом заштиленного экипажа. На третий день рано утром Гранж, одеваясь и дрожа от холода, с удивлением заметил из своего окна одного из солдат блокгауза Бютте — по пояс запорошенный снегом, тот выходил из леса. Из Бютте срочно передавали в неприступные Фализы сообщение Мориарме: приказ о боевой готовности — готовность номер один.
«Однако радио безмолвствует, — успокаивал он себя, терзаясь сомнениями, — и потом этот снег!..» Но снег был не таким уж и веским аргументом рядом с белым листком бумаги на столе, а от молчавшего радиоприемника веяло запахом западни; на войне приказ, новость, простое «говорят» внезапно озаряют все вокруг мрачным пророческим светом, и мир как бы проваливается в другое время года. Вместе с доносившимся из-за стенки стуком о мягкую древесину разобранных затворов (на всякий случай он велел устроить смотр оружия) Гранжу передавалось подавленное настроение его подчиненных. Он не очень-то верил в боевые тревоги, однако они крайне его раздражали. Это было как неудачная игра в карты: целый капитал безмятежных, сладких мечтаний, безобидных прогнозов, накопленный, упроченный за долгие недели, разом вылетал в трубу — все приходилось начинать с нуля. Затем в самой глуши лесов, за Мёзом, армия зафыркала, зашевелилась, завибрировала вдоль границы всеми своими разбуженными антеннами. Ближе к полудню у дома-форта высадился капитан Варен.
— Оливон распорядится, чтобы вам разогрели кофе, — сказал Гранж, когда они сели. — Сегодня утром из Бютте мне передали приказ о боевой готовности, — продолжал он, кашлянув и вызывающе вздернув нос.
Капитан пожал плечами.
— Мне известно не больше, чем вам, дорогой мой. Но все же на сей раз это меня удивило бы. Мы три раза застревали, пока поднимались по Эклатри.
Он с гримасой отвращения кивнул в сторону заснеженной дороги.
— Как у вас, все в порядке? — спросил он почти рассеянно.
— Да вот заглушки для амбразур так до сих пор и не привезли.
Капитан снова пожал плечами. В Мориарме все знали, что он третий месяц рыщет в поисках дефицитного оборудования; он страдал от этих дотов без век, как от увечья.
— Я знаю, — сказал он, и рот его судорожно дернулся. — Не могу же я их родить.
Он пил кофе маленькими глотками, с паузами. Что-то он скрывает, подумал Гранж. Нечто такое, что не решается вытащить на свет. Капитан поставил чашку и взглянул в окно, как делали это помимо своей воли все посетители; в один миг тишина леса — такая навязчивая — хлынула в комнату, так же бесшумно, как вода в затонувшее на большой глубине судно.
— Спустимся вниз, — отрывисто сказал Варен.
Едкий холод оттепели становился в блокгаузе почти невыносимым. На цементе возле люка хода сообщения валялось несколько пустых бутылок. Сквозь амбразуру, как сквозь подвальное окно, скудный день цвета пыли жухлым серым светом падал с заснеженного неба на сырой бетон.
— Пока не наступила оттепель, необходимо сделать просветы под ящиками с боеприпасами, — усталым голосом произнес капитан. — Бетонные сооружения зимой становятся гнездами ржавчины. Один бог знает, что может случиться, если за этим донесением стоит что-то серьезное!
Он продолжил, глядя через амбразуру на дорогу, словно мечтая вслух:
— Все спят. Чем меньше делается, тем меньше хочется что-нибудь делать — смазка и та никого не колышет. После того как выпал этот гнилой снег, на линии дотов больше половины орудий не в состоянии вести стрельбу.
Нежным металлическим щелчком Гранж открыл, затем закрыл затвор противотанковой пушки.
— Я говорю не о вас, — задумчиво протянул Варен. — Процентное отношение. Да и если бы у нас были только ржавые пушки…
Капитан сухо щелкнул кончиками пальцев, похлопал своими мягкими перчатками о краги, вызывающе ухмыльнулся, поморщился и, вздернув подбородок, взглянул на Гранжа.
— Пропащая армия, дорогой мой, мне даже кажется, она сама делает все, чтоб ей поскорее пришел капут. Ну да ладно, не нашего ума это дело, — отрезал он, вновь охваченный той хищной веселостью, что поднимала его тонус. — Кстати, Гранж, — опять заговорил он после паузы, натягивая перчатки, опустив глаза, — как вы насчет того, чтобы перевести вас в полк?
— В полк?
— В роту тылового обеспечения, которая сейчас доукомплектовывается. Недостатка в аспирантах с тех пор, как вы здесь, как будто бы нет. В этом смысле я богач. И что касается кандидатов для харакири, выбор любезно оставили за мной.
Гранж взглянул на капитана и почувствовал, что краснеет. Рота тылового обеспечения считалась довольно «теплым местечком».
— Это несколько обременительно, — не сразу ответил он, без всякого страха показаться неблагодарным. — Если бы я только знал, чем это для меня…
— Нет, Гранж. — Капитан положил руку ему на плечо. — Я, очевидно, не так выразился. Если бы выбор был за мной, я бы вас поберег.
— В таком случае — нет, — сказал Гранж.
Кончиками пальцев он сделал жест, отметающий всякие сомнения.
— Окончательно?
— Окончательно.
Капитан нахмурил брови и кашлянул. Носком отшвырнул к люку пустую бутылку. Выглядел он смущенным и растерянным.
— Здесь нет ничего такого, что затрагивало бы вашу честь. — Он резко повернулся к Гранжу. — Это вовсе не вопрос чести. Уставной перевод по службе, и только. Здесь вы не на своей должности. Вы будете заменены унтер-офицером.
— Нет, — снова возразил Гранж приглушенным голосом.
Опять наступила тишина.
— Женщина? — сказал Варен.
Он изобразил едва заметную гримасу какого-то ледяного равнодушия, и Гранж подумал, что она, должно быть, является выражением его сладострастия.
— Нет, — повторил Гранж после некоторого молчания. — Не совсем так.
— Тогда что же?
— Я хотел бы остаться под вашим началом.
— Нет, — отрезал капитан, похлопав кончиками пальцев по кобуре. Его насмешливо-любопытный взгляд несколько оживил Гранжа. — Нет, навряд ли… Это бы меня удивило.
После осмотра блокгауза оба поднялись на минуту в комнату Гранжа. Капитан вручил ему документы; он мимоходом бегло взглянул на них: обычное как будто бы воркованье — то, что Гранж называл «таможня», инструкции по содержанию в порядке оборудования дотов, усиление наблюдения за границей, минирование и установка проволочного заграждения. Было, однако, и нечто новое: каталог эскизов немецких бронемашин; листая его, Гранж вдруг снова задумался. На этот раз речь о линии Зигфрида уже не шла: война быстро размякала за неизменными официальными фразами, с началом нового года она незаметно легла на новый курс.