— Хаця и его невеста предлагают мне пойти к ее родителям и пообещать, что он будет верным мужем, хорошим зятем и будет вести себя по-людски. Так что вы скажете, ребе? В конце концов я отец и я хотел бы дожить до радости посадить еврейского внука себе на колени. Одна женщина, умная и почтенная женщина — вы ведь знаете Хану-Этл Песелес! — сказала мне верные слова, что если я не помогу своему сыну выйти на верную дорогу, он может от горечи и назло мне вторично жениться на какой-нибудь христианке. Так, что вы скажете, ребе?
— Я уже ничего не говорю, — вздохнул слепой проповедник, снова усаживаясь на скамью. — Но постарайтесь по возможности, отсылая бывшую жену назад к ее народу и ее вере, чтобы она не страдала с ребенком от нужды.
И обе головы, слепого проповедника и лесоторговца, еще долго качались в печальном молчании, словно голая ветка поздней осенью, которая устало и медленно качается вместе со своей тенью.
Ентеле
«Ентеле» — так звали дочку портного Звулуна, и каждый житель двора Песелеса и окрестных переулков радовался, произнося это имя. На нее обращали внимание, когда она была еще совсем ребенком. «Посмотри на эту Ентеле, на эту маленькую девчушку — готовая барышня!» Она осталась невысокой и к восемнадцати годам. Теснота и мрак двора Песелеса не дали Ентеле вырасти в высокое деревце.
Ее круглое личико, короткая шейка и точеные ручки лучились благородной бледностью. У нее были чуть-чуть пухловатые щечки, чуть-чуть широковатый ротик, редковатые зубки и коротковатый носик. Чтобы казаться повыше, дочка портного Звулуна носила туфли на высокой подошве, но все равно выглядела малышкой. Ентеле гладко расчесывала свои каштановые волосы на две стороны с пробором посередине. Ентеле уже красила губки и трясла звонкими сережками, висящими в ее маленьких ушках. Ентеле любила платья с укороченным рукавом до локтя, стянутым по краю резинкой. Поскольку она была продавщицей в бакалейной лавке, поверх платьица она носила фартук с бретельками крест накрест через грудь и парой больших карманов по бокам. Хозяйка часто посылала Ентеле в другие лавки или к клиентам, вот она и ходила туда-сюда по переулкам, засунув обе руки в карманы фартука и крутя головой направо и налево, чтобы поприветствовать всех продавщиц.
— Доброе утро, — выпевала она своим детским голоском, и все продавщицы в лавках и даже уличные торговки с корзинами радовались ей.
— Ентеле, дорогая, как дела у родителей?
— Спасибо. А что у них может быть? Отец опять попал в больницу, да и мама нездорова.
— Ентеле, здоровья на твою головку! Не забудь позвать меня на свою помолвку, а потом на свадьбу. Чтобы мне, моим детям и детям моих детей было то, что я желаю тебе.
— Спасибо на добром слове. Когда у меня будет праздник, я позову всех своих друзей и всех друзей моих родителей.
Больше всех соседей по двору и переулку любила Ентеле владелица пекарни Хана-Этл Песелес. Может быть, потому что она чувствовала вину за свой задрипанный двор, в котором должна жить в тесноте у бедных, больных родителей такая чудесная девушка, похожая на красивую птичку в тесной клетке.
— Почему бы тебе, Ентеле, не стать продавщицей в моей пекарне? — спрашивала Хана-Этл, и девушка отвечала:
— Благодарю вас, но я не могу уйти из бакалейной лавки. Хозяйка относится ко мне как к собственному ребенку и говорит, что я привлекаю клиентов.
Ентеле привлекла и парня. Однажды утром соседи и соседки поздравляли друг друга. Точно так же окошки домишек и домиков пересылали друг другу солнечных зайчиков с доброй вестью о том, что Ентеле, дочь портного Звулуна стала невестой.
Ее жених, Ореле, тоже родился во дворе Песелеса и жил там со своими родителями. Его отец, Ноехка Тепер [28], был изготовителем щеток, а вовсе не горшечником. Помимо этого он держал лавчонку, в которой продавались щетки, веники, лопаты. Его также звали Ноехка-крикун, потому что из-за любой ерунды он начинал вопить гласом медной трубы. Поэтому люди не могли понять, как у него вырос такой паренек. У Ореле были темные, сладкие глаза под шелковыми бровями и ресницами и такие сочные свежие губы, словно он родился в винограднике, а не в каком-то тухлом домишке во дворе Песелеса. Ореле и Ентеле выглядели вместе как пара голубков с розоватыми клювиками на покрытой желтым мхом крыше, или как два подсолнуха, расцветших рядом с помойкой. Но этой парочке было негде жить, поэтому они и не играли свадьбу.
Люди еще надеялись, что домовладелица Хана-Этл Песелес позволит себя уговорить и переделает большой полуразрушенный бейт-мидраш в квартиры. Но с тех пор, как столяр принялся латать досками в бейт-мидраше все, что еще можно было залатать, двор потерял надежду на квартирки для молодых пар. Сначала жители только дружелюбно посмеивались над завсегдатаями молельни, теперь же их возненавидели. Раньше во дворе боялись роптать на домовладелицу: ведь то, что они ей платят, разве квартплата? Теперь по поводу Ханы-Этл говорили со злобой. Ноехка Тепер орал, что он пойдет к домохозяйке первым. «Эту немую лялю», как он назвал своего деликатного сына-жениха, он с собой не взял. Взял с собой невесту, Энтеле, и ее отца, портного Звулуна, кашляющего еврея с согбенной спиной, похожего на низенькое дерево, растущее ветвями в землю. Когда они вышли со двора и направились к пекарне Песелеса, к ним прибилась еще одна соседка, Элька-чулочница.
Ее муж — рыночный торговец Ойзерл Бас, человек уверенный в себе и сильный. Он смотрит на каждого прищуренным глазом, в то время как второй его глаз широко открыт. Про него говорят, что он губит своих врагов на рынке холодным взглядом. Все дрожат перед ним. Тем не менее, Эль-ка, его жена, им командует. Соседки спрашивали себя и сами себе отвечали: с помощью какой такой силы Элька-чулочница затмила своих конкуренток в любви? Своей кислой физиономией и тощим задом она их затмила? Да ничего подобного! Своим извергающим пламя ртом она спалила конкуренток и так заболтала Ойзерла Баса, что он на ней женился. Но и Эльке с ее мужем приходилось ютиться в конуре. Так что в пекарне у домохозяйки она разоралась первая.
— Мы будем тесниться, как куры в курятнике, а эти геморройные сидельцы из синагоги будут занимать пол-этажа мужской молельни и половину женского этажа? Не доживут они до этого!
Элька видит, что домохозяйка смотрит на нее с удивлением и возмущением, готовясь спросить, сколько она платит за квартиру, чтобы высказывать такие идеи? Элька упреждает взрыв и заходится плачем: ее родители и даже дед с бабкой жили во дворе Песелеса. Так почему же из-за чужих бродяг она должна слышать от мужа горькие речи? Ойзерл говорит ей, что если у нее не было двухкомнатной квартиры, ей не надо было выходить замуж.
— Если любишь, две комнаты не нужны. Если любишь, достаточно одной комнатки, — встревает Ентеле, и Хана-Этл, владелица пекарни, тает от удовольствия.
Отец Ентеле, портной Звулун с согбенной спиной давится кашлем и говорит, сопя:
— Детям негде жить.
Теперь пришло время выслушать слово отца Ореле, щеточника. Ноехка Тепер — рослый и худой, с грубым, морщинистым лицом и жесткими, колючими бакенбардами. Его физиономия может служить вывеской для его лавки, где можно приобрести всякого рода щетки для уборки и чистки. Он тут же показывает, какой он крикун. Но вместо того, чтобы начать проклинать просиживателей скамеек из Немого миньяна, как он и собирался, Звулун вдруг начинает выговаривать чулочнице, так он ненавидит Эльку и всю ее парафию.
— Мне нужна квартирка, чтобы мой сын и Ентеле могли пожениться. Если бы мне не предстояли расходы на свадьбу и будь мой Ореле добытчиком, как другие, я бы не выпрашивал бесплатной квартиры, как некоторые.
— Кто это некоторые? — подскакивает Элька-чулочница и бросается на щеточника. — Разве ваш Ореле мужчина? Он же бесхребетный парень, молочный теленок. Девушки на него и не смотрят, вот он и стал женихом Ентеле. А она уж настоящая Ента [29]! После свадьбы она сразу же возьмет мужа в оборот.