Больно, слишком больно. Ким протянула руку, немного повозилась с замком и открыла дверцу. Свежий воздух хлынул в салон и слегка освежил лицо.

Она скорчилась на сиденье. Снова затошнило. Ким открыла рот. Вот сейчас, сейчас… Нет, обошлось. От боли шумело в ушах. Перед глазами колыхалось белое марево. Сознание уплывало. Ну и пусть.

«Если не вылезу из машины, упаду в обморок, – подумала Ким. – Надо на воздух». Вот только сил на то, чтобы выбраться, уже почти не было. Так, перетащить ноги через порог и опустить их на гравий. Теперь встать. Впереди – ворота кладбища. Там можно посидеть. Там трава. Может, от движения станет легче? Ким добрела до железной опоры ворот, повисла на ней и закрыла глаза.

Она снова разлепила веки. Белая пелена не только не пропала, но стала еще гуще. Шум в ушах нарастал. «Давай, давай, не стой, – сказала себе Ким. Она сделала три шага по дорожке. Впереди простирались ряды серых камней. – Отвлекись. Читай надписи». «Ньюэлл», «Бишоп»… «Блеквуд» – было выбито на третьей плите. Ноги у Ким подкосились. Она споткнулась о камень и упала на могилу Эмили Блеквуд.

Джозеф смотрел в окно гостиной, он ждал Ким. Вид океана, что раскинулся вдали, вызывал смутное беспокойство. На воде качались катера, мелькали военные аквалангисты, на причале толпились зеваки, приехали полиция и армейские машины, набежала ребятня. Со дна один за другим всплывали тюки, очень похожие на человеческие тела. Интересно, утопленники наябедничают, что Джозеф уже видел их и никому не сказал?

Он посмотрел на часы. Цифры должны что-то означать. Их для того и придумали. Джозеф долго шевелил губами, пока не решил, что Ким звонила пятнадцать минут назад. Мимо проехала машина, с виду очень похожая на ее «фольксваген». Да и женщина за рулем смахивала на Ким. Тари хотела выскочить на улицу, но Джозеф ее не пустил. Снаружи опасно. Нельзя никуда выходить. И нельзя никого впускать, пока не убедишься, что это свой. Хотя, конечно, всегда легко ошибиться и принять подделку за настоящие чувства, а подменыша за близкого человека. Ким. Как она выглядит на самом деле? Как ее опознать? Можно ли верить собственным глазам? Она – мишень, это ясно. Но других сведений нет.

– О чем вы с мамой говорили? – спросил Джозеф. На этот раз Тари не рисовала, а играла на ковре с темноволосой куклой.

Дочь пожала плечами.

– Да так, ни о чем.

– Но она ведь звонила.

Тари рассмеялась:

– Да. Она только что проехала мимо на машине. Наверное, разворачивается. Ты сам так сказал.

– Сказал, и совсем недавно.

Тари покачала головой и поднялась на ноги. Она держала куклу за волосы, та молча болталась в воздухе. Обе они, Тари и кукла, посмотрели на Джозефа, потом повернулись, словно собрались выйти из комнаты.

– Иди перекуси, – сказал он нервно. Перед глазами мельтешили белые точки, все время хотелось отмахнуться. – У тебя голодный вид. Мама скоро приедет.

– А можно мне овсяных хлопьев?

– Конечно. Сегодня день вкуснятины. Все, что в рот полезет, – твое.

– Ура!

Тари поскакала на одной ножке из гостиной в прихожую, оттуда – на кухню. Джозеф снова повернулся к окну. Миска с хлопьями и стакан сока. Они могут разбиться, Тари порежется. Осколки вопьются в тело. Надо самому зарезаться, чтобы защитить дочь. Или навредить ей. Что выбрать? Он пососал нижнюю губу. Кусочек кожи оторвался, Джозеф осторожно разжевал его и потер ямочку на подбородке. «Я очень страшный? На кого я похож? Что подумает Ким, когда меня увидит? И где она? Я же с ней говорил. Или это была Клаудия? Нет, Клаудия просто заходила, чтобы отдать подарок. У нее полные губы, чувственные губы. У Ким губы тоньше, но тоже красивые. А где Клаудия? Или они с Ким теперь одно целое? Если они меня дурачат, – Джозеф страшно разозлился, – если они меня дурачат, убью обеих, и да поможет мне Господь».

– Прекрати шуметь, – крикнул он через плечо.

– А я ничего и не делаю, – ответила Тари. Она уже стояла рядом и рисовала синим фломастером на тыльной стороне правой ладони свое имя: ТАРИ.

– Ты поела?

– А я не хочу, пап.

– Ты же сказала, что хочешь…

– Что?

– Ничего. – Джозеф почувствовал, как на израненном сердце нарастает тоненькая корочка. Он посмотрел на дочь. Теперь Тари казалась чересчур маленькой. Столько беспокойства от такого крохотного тельца. У нее лицо Ким. Джозеф сжал кулаки. Ему хотелось ударить Тари по голове за то, что она чертовски умело прикидывается собой.

– Убирайся, – сказал Джозеф.

Тари попятилась.

– Убирайся! – закричал он. Держать себя в руках было неимоверно трудно. До дрожи. До судорог. – Убирайся, убирайся…

Даг Блеквуд частенько прогуливался мимо церкви. Каждый раз он заново переживал день их с Эмили свадьбы и похороны некоторых знакомых. Шесть лет назад церковь закрыли и у залива построили новую. Даг приходил на кладбище и читал на могильных плитах имена тех, кого знал когда-то. Имена на камнях, имена в сердце. В памяти вставали поминки, продолжавшиеся до утра. Играли аккордеон и скрипка. Потом народ потихоньку расходился, оставались только самые стойкие, они собирались в прокуренной кухне и начинали петь. Сердце разрывалось от грусти, звучали старинные баллады, передававшиеся от поколения к поколению. «Мой старик», «Голуэй», «Еду на Ньюфаундленд», «Прощай»… под конец в кухне не оставалось уже никого с сухими глазами.

К могиле жены Даг подходил в последнюю очередь. Эмили. Она умерла от рака груди двадцать лет назад. Тогда еще доктора не умели этого лечить. Сейчас бы Эмили, может, и спасли. Она была самой лучшей на свете.

На середине Хрыч-лейн, где дорога круто взбиралась на холм и откуда видна была только верхушка церковного шпиля, Колючка вдруг кинулась вперед. Даг удивился и прибавил шагу. Чуть дальше подъем стал не таким крутым, показалась старая черепичная крыша, а потом и сама церковь. У кладбищенских ворот старик заметил белую машину. Ее бросили явно второпях: дверца открыта, за рулем никого. Даг оглядел кладбище. Родные и близкие усопших часто оставляли машины на стоянке. Он посмотрел на могилу жены и обомлел. У самого надгробия лежала женщина.

– Матерь Божья! – Даг помчался в ворота. Колючка уже стояла рядом и ждала хозяина, свесив розовый язык.

Женщина не шевелилась. Первым делом надо узнать, бьется ли сердце. Старик протянул было руку к ее груди, но раздумал. Чужим рукам там делать нечего. Вместо этого он поднес ладонь ко рту незнакомки и почувствовал слабый ток воздуха. Да у нее кровь на виске! Нашла, каким местом удариться. Ладно, хоть дышит, и то спасибо. Даг вытащил из заднего кармана штанов носовой платок и приложил к ссадине.

Он пытался решить, стоит ли трогать женщину с места. Как назло, по верхней дороге никто не ехал. Рана все еще кровоточила. Колючка начала вылизывать лицо пострадавшей.

– Отвали. – Даг отпихнул собаку и потер щеку незнакомки. – Эй! – в отчаянии позвал он.

Женщина даже не пошевелилась. Колючка снова сунулась и получила пинка.

– Да отстань ты! Убери свой поганый язык.

Лайка обиженно заскулила.

– Дамочка! – Даг потер сильнее, и, наконец, сомкнутые веки дрогнули. Он довольно улыбнулся и снова позвал:

– Дамочка! Эй, дамочка!

Женщина приоткрыла глаза, хрипло застонала и попыталась повернуться. Похоже, ей было очень больно. Незнакомка непонимающе уставилась на Дага.

– Г-где? – сказала она. Слова давались с трудом. – Где…я?

Колючка снова лизнула ее в щеку.

– В Уимерли, – таким тоном, словно это само собой разумелось, ответил Даг. Он оглянулся на брошенную машину. Может, там есть сотовый телефон? – Никуда не уходите. Вообще не двигайтесь. – Он пошел к машине, Колючка осталась сторожить пострадавшую.

Даг перегнулся через водительское сиденье. На шнурке под зеркалом заднего вида болтался пропуск на автостоянку. Старик потянулся к карточке и прочитал фамилию.

– И тут Блеквуд, – изумился он. – Вот расплодились-то.