Иногда она намеренно делалась тридцатипятилетней — чтобы юноши чуть за двадцать тянулись к ней и считали ее опытной женщиной.
Роль блистательной, но увядающей тридцатипятилетней женщины удавалась ей великолепно: она насмотрелась на таких в Голливуде, Нью-Йорке, Париже, Риме, Лондоне и т. д.
У нее уже было три романа с двадцатилетними молодыми людьми, и ни один из них не заподозрил, что ей всего пятнадцать.
Такое у нее появилось маленькое хобби.
Она могла сочинить себе целую жизнь, и не одну: они выдвигались из нее, словно трубки сонного телескопа. Могла стать тридцатичетырехлетней матроной с тремя детьми в Глендэйле, замужем за евреем-стоматологом, а сейчас у нее просто романчик на стороне, в поисках утраченной юности; или же старой девой тридцати одного года, литературным редактором из Нью-Йорка, что пытается вывернуться из лап обезумевшей любовницы-лесбиянки, для чего ей нужен молодой человек, который спасет ее от этого извращения; или тридцатилетней разведенкой с неизлечимой, но привлекательной болезнью, которой нужен просто еще один шанс на романтическую встречу, пока не…
Это она обожала.
Она встала с постели и на цыпочках, без одежды прошла в гостиную, к двери отцовской спальни и остановилась, прислушиваясь, не проснулись ли они и не занимаются ли любовью.
Отец и его любовница спали крепким сном. Она ощущала это через дверь. В их спальне будто замерз кусок теплого пространства.
Она чуть приоткрыла дверь и в щелочку заметила светлые женские волосы, что переливались за край кровати, словно рукав желтой рубашки.
Она улыбнулась и закрыла дверь.
Здесь мы ее и оставим.
Мы уже кое-что знаем о ней.
А она знает нас вдоль и поперек.
а
б
а
б
в
г
в
г
Уильям Шекспир
1564–1616
д
е
д
е
ж
ж
Краткая история Орегона
Я это проделывал, когда мне было шестнадцать. Пятьдесят миль ехал под дождем стопом, чтобы поохотиться в последние часы уходящего дня. Я стоял на обочине с ружьем 30:30, вытянув руку без всякий задней мысли: я рассчитывал, что меня кто-нибудь подберет, и меня всегда подбирали.
— Куда едешь?
— Охотиться на оленей.
В Орегоне это кое-что да значило.
— Залезай.
Когда я вылез из машины на перевале, с неба лило, как из преисподней. Водитель никак не мог поверить. Я смотрел на лощину, наполовину заросшую деревьями, — она спускалась в долину, затянутую пеленой дождя.
Я понятия не имел, куда ведет эта долина. Я никогда здесь не был, и наплевать.
— Куда ты собрался? — спросил водитель, не в состоянии понять, как это я выхожу из машины под проливной дождь.
— Вон туда, вниз.
Когда он отъехал, я остался в горах один. Этого мне и хотелось. Я был водонепроницаем с головы до пят, а в кармане у меня лежали шоколадные батончики.
Я стал спускаться между деревьев, старясь спугнуть оленя из зарослей, но на самом деле, разницы никакой не было — встречу я его или нет.
Мне просто хотелось почувствовать охоту. Мысль о том, что где-то тут — олень, была так же приятна, как и сам олень где-то тут.
В кустах ничего не шевелилось. Я не видел ни единого оленьего следа — признаков птиц, кроликов или еще какого зверья тоже не наблюдалось.
Иногда я просто останавливался и стоял. С веток капало. Имелся только признак меня самого: один. Поэтому я съел шоколадку.
У меня не было представления о времени. Небо потемнело от зимнего дождя. Когда я вылез из машины, мне оставалась всего пара часов, и теперь я чувствовал, что они почти на исходе, и скоро наступит ночь.
Из зарослей я вышел на прогалину, утыканную пнями, и к трелевочной дороге, которая плавно спускалась в долину. Пни были свежими. Деревья свалили где-то в том же году. Может быть — весной. Дорога спускалась в долину.
Дождь ослаб, потом прекратился, на все опустилась странная тишина. Сумерки — и долго они не продержатся.
На дороге обозначился поворот, и показался дом — неожиданно, без предупреждения, прямо посреди моего личного нигде. Мне это не понравилось.
Дом больше походил на большую хижину. Его окружало множество старых машин, мусора с лесоповала и таких вещей, которые сначала нужны, а потом их бросаешь.
Мне не хотелось, чтобы там стоял дом. Завеса дождя рассеялась, и я оглянулся на гору. Я спустился лишь на полмили, все время думая, что я тут — один.
Оказалось — шутка.
Дом-хижина смотрел на меня и на дорогу одним окном. В окне я ничего не разглядел. Хотя ночь уже начиналась, свет в доме никто не зажег. Но я знал, что дома кто-то есть — из трубы валил густой черный дым.
Я подошел к дому поближе, дверь распахнулась, и на грубо сколоченное крыльцо выбежал мальчишка. На нем не было ни башмаков, ни куртки. Лет девяти, светлые волосы растрепаны, как будто у него в голове все время дул ветер.
Выглядел он старше, чем на девять, и за ним сразу же высыпали три его сестренки: три, пять и семь. На них так же не было ботинок — и курток не было. Сестры тоже выглядели старше своих лет.
Тихое волшебство сумерек внезапно раскололось, снова пошел дождь, но дети в дом не вернулись. Они стояли на крыльце, мокли и смотрели на меня.
Надо признать — странное это зрелище: я спускаюсь по их грязной узкой дороге посреди забытой богом глухомани перед самой темнотой и прижимаю к себе 30:30 так, чтобы вода не затекла в ствол.
Когда я проходил мимо, дети не сказали ни слова. У сестер были взбаламученные прически, как у карликовых ведьмочек. Их родителей я так и не увидел. Света в доме не было.
Перед домом на боку лежал грузовичок модели А. Рядом — три пустых пятидесятигаллонных бензиновых бочки. Никакого смысла в них больше не было. Тут и там — какие-то куски ржавого кабеля. Откуда-то вышла желтая собачонка и уставилась на меня.
Проходя, я ничего им не сказал. Дети уже промокли насквозь. Молча они жались друг к другу на крыльце. У меня не было причин полагать, что в жизни есть еще хоть что-то.
Давным-давно люди решили жить в Америке
Я брожу, размышляя о том, как хочется, чтобы меня трахнул кто-нибудь новенький. Холодный зимний день, и просто еще одна мыслишка, почти выскочила из головы, когда…
Высокая, боже-как-я-люблю высоких, девушка идет по улице, небрежная, как молодое животное, в "ливайсах". В ней, должно быть, 5 футов 9 дюймов, она в синем свитере. Груди потерялись под ним и движутся в решительном течении юности.
На ней нет туфель.
Она хиппушка.
У нее длинные волосы.
Она не знает, насколько прекрасна. Мне это нравится. Это всегда меня возбуждает, а сейчас и вовсе нетрудно, поскольку я и так думаю о девушках.
И тут, когда мы уже почти разминулись, она поворачивается ко мне — вот чего я никак не ожидал — и говорит:
— Мы случайно не знакомы?
Ух ты! Она стоит рядом. И вправду высокая!
Я вглядываюсь в нее. Пытаюсь понять, знаю ли ее. Может, бывшая любовница или еще кто, кого я встречал или к кому по пьяни клеился. Я внимательно смотрю на нее, прекрасную, свежую и юную. У нее невообразимо красивые синие глаза, но я ее не знаю.
— Я уверена, что раньше вас видела, — говорит она, заглядывая мне в лицо. — Как вас зовут?