— Охотно, — Виолетта кротко посмотрела своими голубыми глазами на лицемерную Эстер. — К тому же, мне кажется, нечего прощать, ибо хотя вы и нехорошо относились ко мне, но ведь мы не были знакомы друг с другом, и я не имела никаких прав на вашу дружбу.

— Но с этих пор она принадлежит вам, — сказала Эстер, — и те, кто знает меня, также знают, чем Эстер Вобер может быть, когда она расположена к кому-нибудь. Но нам пора одеваться?

Обе молодые особы, дружно взявшись под руки, пошли в гардеробную.

Театральная жизнь Виолетты, казалось, шла очень хорошо. Не было ни одной особы на сцене, которая бы косо смотрела на нее. Эстер обращалась с ней ласково, атак как она пользовалась большим влиянием в театре, то всякий считал обязанностью быть с Виолеттой ласковым не менее ее. Доверчивая Виолетта с радостью приняла эту мнимую дружбу, и следствием всего этого было то, что в назначенный понедельник вечером обе актрисы были в лучших отношениях. А Руперт Гудвин принял все необходимые меры, чтобы привести в исполнение задуманное.

Что же касается маркиза, то он был только терпеливым орудием в руках своего искусителя. Распоряжался всем Гудвин, а лорду Рокслейдалю велено было исполнять все приказания своего друга.

Окончив туалет, Виолетта сошла на сцену, Эстер уже поджидала ее. Она повела ее в приемную комнату театра и, весело болтая, села с ней на диван, под люстру, свет которой ярко освещал обеих красавиц. Час, в который должен был явиться маркиз с обоими своими друзьями, был заранее назначен мисс Вобер, и они были аккуратны. Едва успели молодые девушки усесться, как вошли наши приятели. Лорд Рокслейдаль был сконфужен, как молодая девушка, в первый раз являющаяся на бал. Банкир, напротив, был спокоен и совершенно освоился с ролью, которую должен был играть. Он заговорил с Эстер Вобер, по-видимому, не обращая внимания на Виолетту, блестящая красота которой, однако, поразила его.

Началась взаимная рекомендация, и Эстер представила своей подруге мистера Семпрониуса Сикемора. Виолетту, привыкшую к обычаям большого света, нисколько не удивила эта церемония, как и представление маркиза.

Лорд Рокслейдаль, стоявший за своим другом банкиром, так был поражен красотой Виолетты, что не мог произнести ни слова, к тому же ему был дан совет: как можно больше молчать и предоставить говорить за него своим опытным друзьям. Поэтому маркиз с немым восторгом смотрел на Виолетту, тогда как Семпрониус Сикемор рассыпался в комплиментах перед обеими актрисами.

Эстер, поверив рассказу банкира, который мистер Сикемор совершенно оправдывал своим поведением, с злобной улыбкой посмотрела на Руперта Гудвина.

Виолетта еще ни разу не видела банкира. В толпе гостей, наполнивших в тот вечер зал мистрисс Тревор, она его не заметила; но все-таки она нашла в чертах лица его, в блеске его черных глаз, что-то знакомое. То было, без сомнения, то же выражение, которое сразу бросилось ей в глаза при взгляде на Эстер Вобер и которое так походило на Рафаэля Станмора. Она так погрузилась в эти размышления, что рассеянно отвечала на вопросы, с которыми обращался к ней Семпрониус Сикемор. Но вдруг объявили, что приближается последняя сцена балета, и обе дамы поднялись. Виолетта холодно и вежливо раскланялась с гостями. Она вела себя очень благопристойно в продолжение всего разговора и никак не думала, чтобы эти господа могли иметь о ней дурное мнение потому только, что она принуждена зарабатывать хлеб свой на сцене.

— Ну, любезный Рокслейдаль, — сказал банкир, когда они остались одни в приемной, — какого мнения вы теперь о вашей богине с золотистыми волосами? Все ли вы еще обворожены ее красотой?

— Более чем когда-либо, — отвечал маркиз.

— Итак, — мрачно сказал банкир, — предупреждаю вас, что сегодняшнее наше предприятие не без некоторых опасностей; но, что бы ни случилось, я беру с вас честное слово, что вы один за все отвечаете и не вмешиваете в это дело моего имени, в случае, если оно дойдет до суда. И теперь слушайте: когда молодая девушка, которую здесь называют мисс Ватсон, возвратится в гардеробную, ей подадут записку, в которой будет сказано, что мать ее опасно заболела и что доктор прислал за ней карету. Ее повезут в карете, которая ожидает на соседней улице, и вы отправитесь с вашей богиней в замок графства Эссекс.

Все трое вышли в ложу, которую маркиз абонировал на всю зиму, но еще до окончания последнего действия балета Руперт Гудвин вышел из нее вместе с маркизом.

Только что Виолетта успела переодеться, как ей подали записку такого содержания:

«Просят мисс Вестфорд немедленно последовать за посланным и сесть в карету доктора Мальдона, который в настоящее время находится у ее опасно заболевшей матери. Она хорошо сделает, если поспешит с приездом».

В ужасном волнении Виолетта схватила свою шляпку и пальто и опрометью бросилась к ожидавшему ее посланному.

— Это вы принесли мне записку от доктора? — спросила она, стоявшего в коридоре человека и получила утвердительный ответ.

— Ради Бога, поспешите к больной!

Не произнося более ни слова, она пошла за ним на пустую улицу, где стояла карета. Если бы она не была так взволнована, то непременно заметила бы, что карета вовсе не походила на экипаж доктора, а была почтовая, и что на козлах вместе с кучером сидел господин, закутавшийся в плащ, с дымящейся сигарой во рту.

Человек, проводивший ее, отворил дверцы, и Виолетта, вскочив в карету, в изнеможении упала на подушки.

— Велите кучеру ехать как можно скорее, — сказала она ему, когда он стал затворять дверцы, и карета быстро покатилась по мостовой. Господин, сидевший на козлах, был маркиз Рокслейдаль. Другой, стоявший на тротуаре, был Руперт Гудвин.

— Теперь, Клара Вестфорд, я отомщен, — пробормотал он, когда карета скрылась из вида. — И ты хотела бороться со мной? Видишь ли, какое ты беззащитное создание?

 

25

После сцены, случившейся у окон северного флигеля Вильмингдонгалля, странная борьба происходила в душе Лионеля. В одну минуту он думал только о Юлии: о ее красоте, о ее благородном характере — одним словом, о всех хороших ее качествах, которые так очаровали его. А в следующую минуту он вспоминал таинственные слова садовника и не мог провести спокойно часа в этом доме, над которым тяготело преступление. Смысл ужасных слов садовника мало-помалу становился ему ясен — они объясняли ему историю страшного убийства, совершенного в северном флигеле дома.

Но кто убийца? Лионель страшился произнести имя человека, которого он подозревал. Что ему было делать? Оставаться в этом доме, не открывая тайны, не было возможности. Воздух в нем душил его, каждую минуту ему казалось, что он слышит крик умирающего человека. «Нет, — говорил себе молодой человек, — красота Юлии не должна препятствовать мне исполнить мою обязанность и открыть эту тайну; я должен узнать, есть ли правда в словах садовника. Дай Бог, чтобы это был только бред безумного старца!» Приняв наконец твердое решение, он немного успокоился. Весь день он работал, не выходя из комнаты. Он решился избегать влияния, которое имело на него общество Юлии. Сейчас он увидел ее — она шла к лавровой аллее, где так часто они встречались и проводили счастливые часы. Его сердце сильно забилось, когда он смотрел на высокую и стройную фигуру девушки. Лионель не был самолюбивым фатом, но в последнее время в нем пробудились сладкие надежды. Он часто был в обществе Юлии и по звуку ее голоса, по чему-то неизъяснимому в ее поведении с ним заключил, что любовь его не безнадежна. Но он должен был отказаться от этой упоительной надежды и употребить всю душевную силу, чтобы узнать тайну, которая, может быть, выставляла отца любимой им девушки ужасным преступником. «И если я должен пожертвовать своим счастьем и спокойствием Юлии, то все-таки узнаю истину». В тот же вечер он начал это дело. Обыкновенно он обедал один в своей комнате, Юлия тоже обедала одна, так как мистер Гудвин уже несколько дней не приезжал на дачу. Ровно в семь часов ему принесли обед. Лионель не имел обыкновения разговаривать с лакеем, но в этот вечер он решился заговорить с ним.