Это была она, действительно, она. Даже с красным пробором, лицо ее было узнаваемо. Но потряс ее вызывающе-сладострастный, почти язычески-распутный вид ее обнаженного тела. Первобытно-синие пятна подчеркивали округлость грудей. А сосочки хранили недвусмысленно отпечатавшиеся следы пальцев Вулфа.

— Господи, до чего же ты красива! — Он вошел в комнату, неся на подносе виноград и сыр. Графин с яблочным соком и стаканы слегка вздрогнули, когда он ставил поднос на ночной столик. — Я мечтал увидеть тебя такой. Увидеть, как мои руки раскрасили твою кожу. Раскрасили ее голубой краской, сверкающе-голубой, как утреннее небо. — Мое Утреннее Небо, беззвучно добавили губы.

Она наблюдала в зеркало за тем, как он зашел сзади. Как он подался вперед, раздвинул ей волосы подбородком, а потом поцеловал в шею. Она ощутила лишь, как ею овладевают его деловитые руки.

Она наблюдала за тем, как руки его легли на синие следы, разогревая ей грудь. Тело ее трепетало от желания. Дыхание участилось, когда затвердели соски. Он гладил ей живот, хваля ее мягкие округлости при помощи такого набора прилагательных, который бы сделал честь любому из поэтов. Руки его соскользнули пониже, пальцы стали перебирать светлые завитки волос, один раз, второй… третий.

— Так влажно. Так сладко.

Колени у нее подкосились. Легкие раздулись, но воздух не проникал в них, и на мгновение ей показалось, что она сейчас упадет в обморок. Вращая бедрами, она прижалась, чтобы принять в себя его жар.

Она почувствовала, как он возится с пуговицами ширинки. Он отступил в сторону и стянул с себя майку. Взгляды их встретились, отраженные зеркалом, и он, нимало не стыдясь, стал медленно расстегивать ширинку. Темный круг окаймлял толстый ствол его мужского естества. Глаза у нее расширились, когда она увидала пурпурную точку, круглую и бархатистую, словно летняя слива. Штаны его упали на пол, и он переступил их, прижавшись к ней сзади.

Руки его оказывали магическое воздействие на ее тело, очерчивали изгибы бедер, а член его гладил округлости ее зада. Она ощущала, как он движется, как обжигает тело, точно каленый наконечник индейской стрелы. Жаркий кончик исследовал местность, умоляя ее нагнуться и принять его внутрь.

— Вулф! — Она глядела на него в упор, и он схватил ее и понес в постель. Матрас подался под тяжестью его колена, когда он ее укладывал. Старинное одеяло было прохладным, а кромки хлопчатобумажных вышитых простынь — скользкими. — Давай немедленно!

— Ничто не может разделить нас с тобой. Ничто!

Она лежала на спине, распахнув перед ним объятия, ноги и душу. Желая его так, как плодородная земля желает обильного дождя. Но он замер над ней, глядя вниз серыми, сверкающими глазами голодного волка.

— На тебе отметина Волка. Моя отметина. Здесь. — И он своими мускулистыми руками стал разглаживать кожу у нее на грудях. — И вот эта красная отметина. — Он разделил ей поцелуями лоб и перешел на пробор, следуя по красной линии, разделяющей прическу.

На миг ей послышался отдаленный зов старинной флейты. Как тогда в типи, любовное снадобье разносилось дыханием из уст в уста. Она ответила на его зов, подавшись навстречу жадным губам. Ощущая его голод, учащенно забилось сердце, а ее отданное ему во власть тело стала бить мелкая дрожь.

Ее дыхание ускорилось, словно бешено разгоняющее жару опахало. Она потянулась к нему. Руки ее убедились, что кожа у него на животе столь же туга, как и на барабане племени Осаге. Влага между ног молила его прийти. Он был нужен до боли. Волк устроился меж ее бедер, поплыл над нею, глаза у него стали дикими и черными, а грудь с пятнами краски покрыл сверкающий пот.

Руки ее обхватили его бедра, спуская его вниз, а потом пальцы разыскали пылающее затвердение. Она ввела его внутрь, наслаждаясь первобытным жаром, ощущая пульсирующую полноту его неуемного желания. Желания, равного ее собственному. Он стал исполнять танец для нее, вошел в ее священный круг, вдвигался в самую глубину, обжимая ее бедрами. Она следовала его ритму, известному только любящим.

На самый верх.

На самый низ.

Вверх.

Вниз.

Снова и снова.

Они дрожали в такт, прилипали друг к другу, называли друг друга нежными именами. И когда он взорвался, ее потаенную глубь обожгло, а его поцелуи оросили ей лицо и щеки. А накануне последнего его движения ее всю охватила дрожь, она судорожно вцепилась в него изнутри и взяла его в плен.

Они лежали рядом, полностью удовлетворенные, растворившиеся во взорах друг друга, а руки их все равно гладили самые нежные места. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, и груди, и бедра обнимались так же плотно, как и сплетенные пальцы.

— Пообещай мне, что мы как-нибудь опять руками раскрасим друг друга, — попросила она, проводя рукой по его желто-голубой груди.

Он подтянул ее поближе, принимая в объятия.

— В любое время, как только захочешь. В любое время, — проговорил он на одном дыхании, целуя ее.

— Очень скоро.

— До предела скоро. Думаю, что результатом состязания по бегу в душ следует признать ничью, а остаток дня провести в постели. — Он поцеловал ее в макушку и потерся щекой о ее щеку. — Или мы долго-долго будем стоять под душем. У меня так и чешутся руки смывать с тебя краску сантиметр за прелестным сантиметром.

Невзирая на привлекательность предложения встать под душ, она не в состоянии была сдвинуться с места, но тут одна лишь мысль о том, как ее руки побегут по его намыленной спине, околдовала ее, и она покатилась на край кровати. Там она встала на ноги и обернулась, ожидая, что он окажется сзади.

Но его там не было.

А был он с противоположной стороны кровати. Именно там он и стоял, держа в одной руке ее куртку, а в другой записную книжку. Раскрытую записную книжку. Он прищурился, отбросил куртку в сторону и стал перелистывать записную книжку с карандашом в пружинке.

— Теперь я знаю, отчего ты так перепугалась, когда эта штучка проехалась по кухонному столу.

Скай так и замерла. Страх набросился на нее, подобно голодному зверю, угрожая разорвать в клочья ее счастье.

— Вулф, я пыталась…

— Ты даже на паршивый уик-энд не могла отставить в сторону свои журнальные дела.

— Ты же знал, что я буду фотографировать. Ведь племя дало мне разрешение.

— Фотографировать, да. Но ты занималась и другими вещами. Вынюхивала все за моей спиной, как тать в нощи. Писала для этого… для этого своего драгоценного журнала. А я-то думал, что у тебя в мыслях только мы одни и наше будущее по возвращении в Сен-Луи. Я надеялся, что возрождение нашего брака было для тебя столь же важно, как и твой драгоценный журнал. Каким же я был дураком! Это только деньги. Все время это были только деньги. — Он швырнул записную книжку на кровать, натянул кожаные штаны, обул мокасины и вышел за дверь.

Через минуту она услышала стук входной двери. Она ринулась вниз и стала кричать через пустой холл:

— Вулф, вернись. Дай мне объяснить. Я собиралась тебе рассказать. — Эмоции мешали высказаться. — Я лишь делала заметки. Наброски, чтобы проникнуться духом своей будущей журнальной статьи. Логан?

Впервые она назвала его по имени, каким он был крещен. Но здесь не было Логана. Человек, едущий прочь на «Харлее», был Крадущимся За Добычей Волком. Она вцепилась в перила. Логан, быть может, и простил бы ее за то, что она утаила правду о журнальной публикации, но Волк?

Руки у нее обмякли, ибо из нее уходило дыхание жизни.

Крадущийся За Добычей Волк ушел.

Она обидела его, обидела жестоко. Как и первобытный волк, он никогда не простит ей предательства и обмана, особенно, раз она стала его первобытной волчицей. Он ушел и не вернется. Никогда. Она его больше не увидит.

Через три дня голубые небеса Сен-Луи предстали перед ней, как посылка, направленная наложенным платежом. Голубизна небес сверкала, точно краска, которую она смыла под душем прежде, чем вернуться домой из Огасты. Она ехала одна по прошествии трех одиноких ночей, прошедших со времени стычки с Волком из-за публикации на тему пау-вау.