Он улыбался. Получалось очень красиво.
Потом он ждал, пока утренний прилив покроет его творение. Океан подступал к математическим символам тревожно вздрагивая, словно опасался, как бы что-то из начертанного не ускользнуло от него, ибо он выполнял здесь роль отца и хранителя человечества. Иногда Океану не хватало разбега на каких-нибудь несколько сантиметров, и тогда Кон сам тщательно стирал и затаптывал последние строчки. И снова удовлетворенно улыбался: кто знает, может быть, он сейчас, стерев свои записи, спас от гибели целый город, или страну, или гены еще не родившегося ребенка.
Оставалась, разумеется, его голова. Там все было по-прежнему четко записано — не смоешь, не сотрешь, не искоренишь. Но тут он поделать ничего не мог. Он брел по направлению к лодке, стоявшей на песке посреди пляжа, и смотрел, как она краснеет от первых ласк зари. Чтобы по-настоящему облагодетельствовать человечество, существовал только один гарантированный способ: привязать на шею камень и утопить в Океане свою грешную голову. Но поздно. Прометей, конечно, мог покончить с собой, чтобы уклониться от своего призвания, но он был уже не в силах вырвать из рук Власти священный огонь, который она у него похитила.
Как-то вечером Кон сидел на пустынном пляже Болл-Пойнта и смотрел, как Карибское море меняет цвет, перебирая весь спектр оттенков и полутонов с удивительным художественным талантом. У самого горизонта, за островком Элизабет, вода и небо соединились в закатном взрыве, разметавшем во все стороны клочья солнечной плоти, и теперь они подрагивали на пальмах, на цветах, окрашивая алым весь берег между старой португальской крепостью и скалами.
А потом Океан вдруг отверг небо, и у ног Кона осталась лежать лишь бескрайняя темная синева, на которой покачивались кое-где фиолетовые лоскутья.
Он услышал тихий свист и увидел что-то похожее на песчаную змейку, промелькнувшую в двух шагах от него. Видимо, местный мальчишка швырнул, как водится, в белого человека камень. Кону уже несколько раз доставалось здесь за свою кожную аномалию. Он оглянулся: никого. В пятидесяти метрах от того места, где он сидел, начиналась пальмовая роща. Кон возмущенно вертел носом в поисках невидимого агрессора и вдруг почувствовал обжигающую боль в икре — в него стреляли, причем пистолет явно был с глушителем, чтобы он ничего не услышал и отправился на тот свет без паники. У него хватило ума не броситься бежать — на огромном открытом пляже не было никаких шансов уйти живым. Кон поднес руку к сердцу, замер на миг, упал и притворился мертвым. Убийца, похоже, поверил. Никто не вышел из рощи — это означало, что враг не осведомлен о его репутации мистификатора.
Уткнувшись носом в песок и кося по сторонам полуприкрытыми глазами, Кон изображал труп. Спасли его мальчишки, которые прибежали в рощу играть в прятки. Кон услышал их голоса и сразу следом шум отъехавшего автомобиля. Тропическая ночь довершила дело его спасения, опустившись со свойственной ей быстротой. Кон ощупал ногу: рана оказалась поверхностной и жгла скорее его любопытство. Белых пока еще не линчевали на Тринидаде — мировые новшества доходили сюда с запозданием. Какой-нибудь поклонник Ламартины Джонс, боровшийся таким способом за ее благосклонность? Маловероятно, ибо места хватало для всех.
Оставалось единственное объяснение: за ним следили от самого Парижа. Несмотря на все ухищрения, он так и не сумел отделаться от хвоста.
Кон подождал, пока луна затянется муссонными тучами, дополз до пальмовой рощи и явился в «Голубую кошку». Он вошел через черный ход, поднялся на второй этаж, где девушки обслуживали клиентов, и послал одну из них за Диди, хозяином заведения.
Диди был в прошлом ближайшим соратником знаменитого «пастора» Бойзи Синга, имевшего на своем счету более пятисот трупов и вздернутого после двадцатилетнего царствования над преступным миром Тринидада. И хотя Диди давно стал мультимиллионером, бросить заниматься рэкетом, сутенерством и торговлей наркотиками ему мешала мнительность: кто-то ему сказал, что, когда бизнесмены отходят от дел, они вскоре умирают от инфаркта. А его врач подтвердил, что нет ничего вреднее для здоровья, чем резко прервать активный образ жизни.
Это был шестидесятилетний чернокожий великан с явной примесью индейской крови. Он продолжал носить, по моде своей молодости, брильянтовую фиксу, чего невероятно стыдились его дочери, вышедшие замуж за представителей местной элиты.
— Что это с тобой?
— В меня стреляли, Диди. Мне надо срочно смыться, и по-тихому, иначе они до меня доберутся.
— Кто они?
Кон ответил не задумываясь:
— Люди Кастро.
Брильянт Диди метнул молнию, за которой последовал гром проклятий, достойных великого Бойзи. Диди на дух не переносил коммунистов.
— За что?
— Я знаю имя выродка, которому они заплатили, чтобы он убил Кеннеди. Они боятся, что я их сдам. Я уже два года скрываюсь. И они опять на меня вышли. Рано или поздно меня прикончат, Диди.
На следующий день центральная тринидадская газета сообщила, что утром на пляже нашли неопознанный труп бродяги и полиция разыскивает убийцу. А Кон в ту же ночь сел на одно из грузовых судов, принадлежавших Диди, и отплыл в Венесуэлу, где полностью изменил внешность в клинике доктора Муньоса. По закону требовалось представить серьезные основания для пластической операции, и Кон, подделав подпись знаменитого психоаналитика, принес справку, гласившую следующее: «Болезнь г-на Кона представляет собой типичный случай ненависти к отцу, на которого он, к несчастью, внешне очень похож. Это послужило причиной неоднократных попыток самоубийства, которые, совершенно очевидно, являются не чем иным, как символическими попытками убийства отца. Необходимо радикальным образом изменить черты лица г-на Кона, ликвидировать насколько возможно сходство отца и сына и создать тем самым благоприятные условия для дальнейшего лечения».
Хирург отлично сделал свое дело, и Кон отправился на Таити с совершенно новым лицом. На всякий случай он еще обжег себе подушечки пальцев, чтобы избавиться от отпечатков, наверняка хранившихся в полицейских картотеках всех цивилизованных стран.
Он не вспоминал больше о выстреле на Тринидаде, но однажды ему попалась под руку работа французского философа Мишеля Фуко, и там он нашел нечто, что в принципе могло бы послужить объяснением. Человек, пишет Фуко, является изобретением последнего времени, и археология пашей мысли легко приходит к выводу о его недавнем происхождении. И возможно, о близком конце.
И возможно, о близком конце… Не следует ли это трактовать как признание? А вдруг выстрелом на Тринидаде кто-то хотел ускорить вышеупомянутый конец? Вполне вероятно. Странно только, что можно вот так, черным по белому, сообщать о своих планах, но тут, скорее всего, был расчет на недоверчивость публики.
Он сел на песок у воды, спиной к пальмам. На Таити ему нечего бояться. Если Фуко прав, то у человека нет врагов, кроме него самого.
XVIII. «И золото их тел…»
Пироги лежали у берега на мелководье, но уже потихоньку начинался предрассветный прилив. Кон с трудом удержался от искушения вскочить в одну из пирог и уплыть. Все равно придется возвращаться. Открытое море — это иллюзия. Остается довольствоваться фуражкой капитана дальнего плавания.
Он поднялся, зашагал к фарэ, вошел и в темноте наткнулся на что-то большое и мягкое, увертливо скользнувшее в сторону. Упал какой-то тяжелый предмет, и Кон услышал прерывистое дыхание.
— У меня в руке револьвер, буду стрелять наугад! — сказал он. — Живым вы меня не получите!
— Ради бога, господин Кон, это же я!
— Кто это я?
— Фернан Жилет.
Из-за дурацкой мании местных китайцев выдумывать себе французские имена Кон не сразу сообразил, что это портной Вонг Коо, который держит магазин под аркадами порта. Он нашел на ощупь лампу и зажег. Фернан Жилет стоял в глубине комнаты, среди холстов, которые Кон как попало размалевал яркими красками. Китаец с решительным видом прижимал к себе две «картины».