«Вот как! Значит, я мрачен и потрепан жизнью». Что ж, это напрямик относится к нему.

И все же «мрачный» — слишком суровая оценка, он не хотел смириться с нею.

Быть грустным — это вполне нормальное состояние для человека. Но все в нем решительно восстало против определения «мрачный».

Марсия нашла отца в грязноватой гостиной пансионата с ворохом бумаг на коленях. Вид у него был расстроенный.

Она сразу догадалась, что отец просматривал счета за месяц. Зная, каким раздраженным он бывает в такие моменты, она хотела пройти мимо, но ей это не удалось.

— Итак? — резко остановил ее отец.

Марсия прекрасно знала, что он хотел этим сказать, но прикинулась непонятливой.

— Что? — невинно спросила она.

— Как идут дела? Есть какой-нибудь сдвиг? — спросил он.

— Право, папа! — воскликнула Марсия. — Неужели ты серьезно веришь в успех твоих махинаций? Я уже сказала тебе вчера, что не буду принимать в них участия, и слово свое сдержу.

— Посмотри на это, детка! — патетически произнес полковник, размахивая счетами. — Только посмотри, а потом уже говори, что мои махинации, как ты изволила это назвать, нелепы и неосуществимы.

— Но, папа, это повторяется каждый месяц! — в сердцах воскликнула Марсия. — И мамин чек пришел сегодня утром, как всегда, аккуратно.

— Это капля в море! — сердился полковник. — Мы по уши в долгах, и ты это знаешь не хуже меня. Жить так дальше невозможно.

— Что ж, — устало промолвила Марсия, явно привыкшая к такого рода сценам. — В таком случае мы должны вернуться в Лондон, где я найду работу. Мы поселимся в дешевых комнатах, где нас не будут так обсчитывать, как здесь, и тогда не придется терпеть ежемесячных унижений с оплатой счетов.

— Если ты считаешь, что жизнь в Лондоне дешевле жизни в Каннах, то глубоко заблуждаешься, — резко возразил полковник. — Я жил в Лондоне и знаю, чего это стоит.

— И еще, папа, — с горечью произнесла Марсия, — признайся, что тебе по душе такая жизнь и ты не собираешься ее менять.

— Здесь я хотя бы встречаюсь с приличными людьми, — оправдывался полковник. — Не думал, что ты будешь упрекать меня в этом.

— Но, папа, если бы я работала, у нас было бы больше денег, как ты этого не понимаешь? И ты смог бы стать, как когда-то, членом приличного клуба.

— Эта идея никуда не годится, — тоном, не допускающим возражения, сказал полковник. — Это мой категорический ответ тебе.

Отец попытался было удержать Марсию, но она, сделав вид, будто не слышит его, взбежала по узкой лестнице к себе в спальню.

Маленькая и неуютная, эта спальня, со стенами, выкрашенными в серый цвет, который предпочитали французы, выходила окнами на один из переулков. За задворками вдали виднелось море.

Лишь в этой комнатке Марсия находила уединение, могла расслабиться и стать самой собой.

Она заперла дверь, села на кровать и устало провела рукой по глазам и лбу.

Как изнурили ее эти попреки и сцены! К тому же совершенно бессмысленные.

Всю свою жизнь Марсия жила в атмосфере препирательств и ссор.

Когда она была ребенком, распри между отцом и матерью происходили в ее присутствии. Первое, что она запомнила в детстве о своих родителях, были горькие слова упреков, громкие голоса и раскрасневшиеся, гневные лица. Кончалось это обычно тем, что голос матери прерывался и переходил в бурные рыдания, за которыми следовали еще более яростные упреки.

Марсия никогда не могла привыкнуть к гневным тирадам отца. То он сетовал на судьбу, то на отсутствие денег, а теперь еще укорял родную дочь в том, что она не желает поддержать его планы избавления от нищеты.

Глэдис Флетчер, мать Марсии, вскоре после того, как они поселились на юге Франции, встретила богатого латиноамериканца. Он был вдовец, имел двух взрослых сыновей, живших в Аргентине.

Человек этот увлекся Глэдис, а она, скрыв свой возраст, постаралась, чтобы он не узнал о существовании Марсии.

Глэдис, как могла, наскребла нужную сумму и отправила дочь завершать учебу в Грассе. В один прекрасный день латиноамериканский миллионер сделал ей предложение, и Глэдис тут же уведомила директрису школы, что Марсия останется в школе лишь до конца семестра.

Генри Флетчер, как она и ожидала, не стал возражать против развода. Глэдис уговорила будущего мужа погасить все долги Генри, а это была немалая сумма, почти в тысячу фунтов, которую ему самому никогда бы не достать. Кроме того, она составила с ним необычный контракт.

Глэдис очень любила дочь. Ревность к ее красоте не омрачала этого чувства. Однако она прекрасно понимала невозможность их встреч в будущем, а потому хотела оградить себя от дочерней привязанности и любви.

«Что, если Марсия будет настаивать на том, чтобы поехать со мной и жить у меня?» — с опасением думала Глэдис.

Поэтому в условия контракта входил пункт: если Марсия останется с отцом, Глэдис обязуется присылать им пять фунтов в неделю. В случае замужества Марсии эта сумма будет высылаться Генри в его личное пользование.

Глэдис дала ясно понять, что, если Марсия оставит отца и пожелает жить отдельно или же расстанется с ним по любой другой причине, кроме замужества, денег она, Глэдис, высылать не будет.

После нескольких лет брака с Генри Глэдис хорошо изучила своего первого мужа. Она знала о его жалкой пенсии, ничтожных и случайных доходах и о том, что он не способен хорошо зарабатывать своим трудом. Подобным соглашением она прочно обезопасила себя и вместе с тем успокоила свою совесть.

Генри же согласился, ибо иного выхода у него не было.

Латиноамериканец позаботился об юридическом оформлении развода, и вскоре миссис Флетчер покинула Ривьеру, а также мужа и дочь, связанных теперь накрепко золотой цепью из еженедельно получаемых пяти фунтов.

Как все одинокие и заброшенные дети, Марсия с раннего детства научилась быть самостоятельной. В войну, когда отец был в армии, мать устроила ее на полный пансион на одну из ферм в Сомерсете. Здесь Марсия была счастлива, пока не пришлось вернуться к родителям.

Бывали периоды, когда ее отправляли в школы-интернаты, но каникулы она обычно проводила не дома, а на ферме.

Лишь тишина и покой в маленьком фермерском домике стали для нее какой-то опорой в жизни, ибо здесь был ее настоящий дом.

Она любила старого фермера, его медленную спокойную речь и искреннюю любовь к каждой живой твари, любила его хлопотливую и ворчливую, но при этом добрейшую жену.

Они тоже полюбили поселившуюся у них одинокую девочку, и вскоре она заняла в их сердцах место родной дочери.

В школе она прошла суровое испытание одиночеством, впервые попав в общество своих однолеток, и вскоре поняла, насколько чуждой была им со своими мыслями и чувствами.

Позднее, однако, она нашла себе друзей и даже научилась получать удовольствие от общения со сверстниками. Но все же всегда радовалась окончанию занятий, каникулам и возможности уехать на ферму, к тем, кто был ей ближе родных отца и матери.

Когда же Глэдис совсем забрала ее домой, Марсия почувствовала себя посаженной в клетку. Она месяцами оставалась молчаливой, и ее не радовали никакие предложения и планы ее матери.

Но со свойственной юности податливостью она постепенно привыкала к новой жизни, окружению и интересам.

Для таких людей, как Глэдис и Генри, было типичным не замечать, как благосклонна к ним судьба, пославшая дочь, которая почти не доставляла им хлопот.

Всю жизнь Марсию окружали люди, слишком занятые, чтобы уделять ей внимание. Старики фермеры любили ее, но им некогда было интересоваться, о чем думает и чем занимается попавшее к ним малое дитя.

Поэтому Марсия с малолетства привыкла к одиночеству, и когда Генри и Глэдис уходили вместе или порознь, каждый в поисках своих развлечений, она сидела у камина с книгой, чувствуя себя так же уютно, как в годы раннего детства на ферме в стоге сена.

Когда Глэдис навсегда покинула дом, для Марсии это не стало большой неожиданностью.