«Как ты ко мне добра».

Теперь она знала, что он подчинится ей во всем. Она подвела его скамье, уложила его на нее и села рядом. Он положил на нее голову и раненую руку – ей на грудь, и она не отвела ее. Потянул Рахамим ногу, наткнулся на осколки от бутылки, и горько зарыдал. Адас успокаивала его:

«Ну, ничего не случилось».

«Ты так красива».

«Не преувеличивай».

«Ты такая белая».

«Что поделаешь».

«Ты мертвая?»

«Абсолютно живая».

Опустил Рахамим голову и замолк, и зеркало отражало их тени. Опьянение еще не прошло, но он все же подошел к своим скульптурам, стоящим на швейной машине. Длинная железная рука скульптуры мужчины слева обнимала скульптуру женщины справа. Указал на них Рахамим, назвав мужчину женщиной, а женщину – мужчиной. Поменял их местами. Оставил Рахамим скульптуры, руки его опустились и прижались к телу, и дрожь его усилилась. Он опустил глаза и говорил Адас разбитым голосом:

«Видишь, как она меня путает?»

«Кто?»

«Бабка!»

Вся эта путаница у Рахамима от удара головой о борт корабля, который убил Цвику, а мозг Рахамима как бы разделил дна две части, между которыми потеряна связь. Все, что возникает справа, зрение его показывает слева, а все, что находится слева, он видит справа. Рахамим сжал кулак и ударил по скульптурам. Голос его окреп, и он кричал на Адас: «Берегись!» «Чего?»

«Чтобы бабка и тебя не захоронила среди этой рухляди». Снова припадок гнева атаковал Рахамима. Адас быстро подошла к нему, повела его руку к скульптуре справа и сказала: это женщина, а потом отвела руку ко второй скульптуре и сказала: это мужчина. Он не чувствовал ее легкого прикосновения, но в зеркале видел, как рука его идет в верном направлении, и лицо его засветилось. Опьянение слабело, но жилы на висках еще были вздуты. Адас продолжала направлять его руку, держа ее за локоть, и снова сказала: «У тебя все отлично идет». «Клянусь, я люблю тебя».

«Сука, проститутка!» – раздался резкий крик в строении. Голуби взлетели с груд хлама, и Лиора возникла из-за катка, и вспорхнула в глубине зеркала как летучая мышь с рыжими, почти красными крыльями. Волосы дико развивались вокруг ее лица. Огромный ее живот внезапно вплотную возник перед глазами Адас и Рахамима. Как острый меч, рассекла их Лиора, и Адас, и Рахамим отпрянули друг от друга. Как на некое существо, сотканное воображением, смотрели они на Лиору, вставшую перед Адас – спиной к мужу. Она кричала в бледное от неожиданности ее лицо:

«Не хватает тебе, что ты свела с пути двух парней, тебе необходим еще третий!»

Подняла Адас голову, чтобы не смотреть на Лиору, и глаза ее наткнулись на отражение Рахамима в зеркале. Она вся содрогнулась, и тело ее напряглось. Рахамим занес железный стержень над головой Лиоры. Кровь ударила ему лицо, глаза расширились и покраснели, губы дрожали. Рахамим приблизил к ней стержень и закричал: «Скажи еще раз!»

«Проститутка!»

«Это ты сука!»

Рахамим держал стержень обоими руками, и носовой платок на его руке потемнел от крови. Заслонила Адас Лиору, почувствовала спиной движение ребенка в ее большом животе, и крикнула: «Уходи отсюда!» Своим телом она подтолкнула Лиору за каток, и вернулась к Рахамиму. Она мельком увидела себя в зеркале, и тень ее утонула в озере теней. Яма Мойшеле! Письмо его опустило на нее эту ужасную ночь. Оно погрузило ее в переживание, еще более темное, чем яма, в которую он упал. Адас повисла на поднятых руках Рахамима, и теперь стержень висел над ее головой. Она впилась ногтями в его руки. Он дрожал всем телом, но стержень из рук не выпускал. Все это время он не спускал глаз с Лиоры. Гнев все еще горел в нем. Лиора, которая пряталась за катком, так, что только видна была ее голова, внезапно вышла из укрытия и выставила Рахамиму свой живот. Адас ухватилась за раненую руку Рахамима, потянула ее от стержня, и сказала тихим успокаивающим голосом:

«Оставь это».

Он не отпустил стержень, но отвел глаза от Лиоры и опустил голову над Адас. Она улыбалась и гладила руку, держащую стержень:

«Надо поменять перевязку».

«Кровь!»

«Сейчас она исчезнет».

Только после этого он положил стержень к ногам Адас. Она схватила его, явно превысив свои силы, и швырнула в глубину строения, и он попал в плиту, которую смастерил Рахамим. Плита упала и перевернулась. Он побежал поднять плиту. Стоял перед зеркалом, смотрел на себя, и полностью отрезвел. Усталыми руками собрал развалившуюся плиту и бабкину плату для нагревания кофе, и вернулся, согнувшись, к Адас. Лицо его побледнело. Глазами, умоляющими о прощении он смотрел на Лиору. Адас не знала, откуда черпала хладнокровие, когда сказала им хмурым и решительным голосом «Уходите!»

Завершились ночи Рахамима. Амалия умерла. В дела Рахамима вмешался его тесть Шлойме Гринблат, у которого особое положение в кибуце. Нашли Рахамиму новое место для его творческой деятельности. Местом этим стало помещение, где хранились улья, которое давно освободилось и от ульев и от пчел. Этот маленький барак окружают новые здания фабрики, на которой занимаются сборкой телевизоров. Фабрика расширяется. Есть на фабрике и металлические отходы для Рахамима, но это не ржавый хлам, а тонкие блестящие обрезки. Теперь скульптуры Рахамима обрели новую форму. Они тонкие и сверкающие. Рахамим сюда перенес все вещи из уголка, включая зеркало и плату бабки, на которой продолжает варить кофе днем и ночью. Благодаря прекрасному кофе он снова себя не чувствует иждивенцем, и новые друзья – работники фабрики – приходят к нему пить кофе. Работа на фабрике идет круглосуточно, по сменам, и потому в любое время суток приходят к нему пить кофе. Он в центре внимания, и все хлопают его по плечу, хваля кофе. И так как у него сейчас все дела с работниками промышленного производства, он видит себя одним из них. Каждого туриста, посещающего кибуц, ведут в мастерскую Рахамима, и он рекламирует и продает свои скульптуры, и многие их покупают. И дело его преуспевает. Рахамим обрел более уверенный вид, и родился у него сын рыжий Боаз, крепкий и веселый, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Рахамим обещал Лиоре отойти от Адас, и он верен обещанию. Встречает Адас во дворе кибуца и даже с ней не здоровается. Рахамим исчез из жизни Адас.

Опустело строение, и нет в нем уже блестящего зеркала. Только груды хлама и воркующие голуби остались в нем. Голубка сидит на ржавой машине, вытягивает шею, и глазки ее обращены на Адас, как будто она знакома с ней. Голубка воркует, распускает крылья, летит в тайный уголок Рахамима, и тянет за собой крик, который все еще звучит в ушах Адас – «проститутка!» Слезы начинают течь из ее глаз. Та ужасная ночь все еще жива в ней. Новое письмо от Мойшеле снова послано дяде Соломону. Рука снова нащупывает письмо в кармане платья, и она старается сдержать слезы, но задушенный голос непроизвольно вырывается из ее горла. В эту ночь она ведет себя против себя и собственного желания. Раньше была с мертвым Ники, а теперь – с изменником Рахамимом. Что еще ее ожидает в эту ночь любви с Ювалем? Адас прячет лицо в ладони, стыдясь Юваля, сидящего рядом. Вся его медвежья неуклюжесть исчезла, и он целует ее слезы с большой нежностью, и она прижимает лицо к его лицу, не переставая плакать. Он чувствует на губах ее соленые слезы, пугается ее плача, отодвигается, и решительно приказывает:

«Хватит плакать».

«Не могу остановиться».

«Над чем ты пускаешь слезу?»

«Над живыми и мертвыми, над всем».

«У тебя воспоминания, связанные с этим местом?»

«Именно так».

«Так, может, я тебя раздражаю?»,

«Наоборот».

«Правда?»

«Правда».

«Подписываешься?»

«Подписываюсь».

Берет Юваль в руку большой болт и расписывается на железной рухляди. Постукивает Юваль по железу, и оно звучит выбиваемым Ювалем ритмом. Он меняет ритм, и железо начинает звучать более высокими тонами. Смеется Юваль над музыкой, которую извлекает болтом из железа, и Адас улыбается в душе: он не одна единственная струна, как Ники, он – целый оркестр. Адас смеется, и Юваль зашвыривает болт, сжимает ее руку и говорит: