«Оба покинем это место».

«Тому и быть».

«Пока она не решит между нами».

«Ясно».

Мойшеле спустился по тропе. Рами – за ним. И больше не оборачивались, и не видели огромный красный шар солнца, восходящий из-за горы. Когда они дошли до конца тропы, и показался джип, Рами остановился и посмотрел на дымящиеся пальмы. И сошло на него видение Адас. Увидел ее идущей по огненной тропе между погасшими пальмами. Ветер развевал ее волосы, и длинный шлейф черного шелка тянулся и охватывал пальмы, одну за другой, пока все не были обернуты шалью ее волос, и все «пальмы Рами» были полны Адас, и вся страна потемнела от дыма и копоти, и только лицо Адас светилось, белое и чистое. Раздражающее стрекотание мотора ворвалось в это видение. Мойшеле завел машину. Но не джип, а резкий голос Соломона прервал воспоминания Рами.

«Почему ты так был привязан к пальмам, Рами?»

Смотрел Рами на лицо Соломона, освещенное лунным светом так, что половина лица была на свету, а половина – в тени, и Соломон опустил глаза под его испытующим взглядом. Соломон воистину вел себя по отношению к Рами как пророк Валаам – пришел проклясть, а уста не уставали хвалить. Сначала сердился на Рами за то, что назвал «пальмы Элимелеха» «пальмами Рами», на Рами, наглого парня, который ворвался в их жизнь, чтобы навязать сыну Элимелеха судьбу его отца. Затем злость Соломона иссякла, и возникла в нем странная мысль: может быть, дух Элимелеха вселился именно в Рами, в этого босого мальчика, бегающего по двору кибуца, дикого жеребенка, растущего среди гор и полей. Однажды, играя на лужайке, перед родительским домом, поймал за глотку гадюку и весело крутил ее в воздухе, пока все испуганно не выскочили наружу, включая его родителей. Хилик Каценбаум, поменявший имя на Ихиэль Эрез, и жена его Лея умоляли сына оставить змею в покое. Но проблему решила Амалия, закричав, чтобы он оставил эту опасную змею, ибо он делает ей больно. Тут же Рами отпустил змею и Хилик убил ее мотыгой. Рами набросился на Амалию с кулаками, крича, что она обманщица, что из-за нее убили его красивую змею, и Хилик извинился перед Амалией, сказав, что нечего переживать из-за ребенка, у которого характер не еврея – гоя. Теперь этот гой присвоил себе «пальмы Элимелеха» и вместе с Соломоном горюет из-за того, что их выкорчевали.

«Что значит, ты любил пальмы, как девушек?»

«Не могу объяснить, Соломон».

«И все-таки».

«Я вообще не речист».

«Жаль».

«Пусть Мойшеле тебе расскажет».

«Мойшеле?»

«Он относился к пальмам точно так же, как и я».

«Понятно. Отец рассказывал ему о них».

«Отец – ему, а он – мне».

«Что, например?»

«Нужен талант, чтобы рассказывать эти великие истории».

«Ну».

«Это дело для меня сейчас абсолютно невозможно, Соломон».

Соломон не уловил тоски в голосе Рами, а Рами не видел дрожащие губы Соломона. Сидели он, каждый замкнувшись в своем одиночестве. Только мысли Соломона разгладили морщины на его лице, а мысли Рами наморщили его лоб. Глаза Соломона блестели, а глаза Рами были угрюмы, пока годы между ними не размылись. И Соломон сказал:

«Значит, Элимелех передал их Мойшеле, а Мойшеле – тебе».

«Что передал?»

«Ну, рассказал об искрах, которые упали в болото, и долге – спуститься в него и спасти эти искры святости, чтобы болото высохло, и страна успокоилась, и святость вернулась бы людям. И тогда пламя перестанет охватывать пальмы».

«Ты немного путаешь, Соломон. О болоте вообще не говорилось. Искры Мойшеле всегда падали в реку Самбатион, где-то там, на горе, за дум-пальмой. Гном Гадиэль вел нас с Мойшеле к Самбатиону по четкому велению Элимелеха, который находился в раю и возложил на нас великое задание: извлечь искры из этой ужасной реки, вечно бушующей и кипящей. И мы решили это сделать прыжком на парашюте с самолета, и вышли на это совершенно секретное задание с гномом Гадиэлем в кармане Мойшеле. Мы выполнили это задание. Река Самбатион высохла, мы извлекли оттуда искры, и она превратилась в шоссе для десяти потерянных колен. Мы с Мойшеле нашли их в неком царстве-государстве по ту сторону дум-пальмы. И все эти колена вернулись в свои страны. И этим завершается история».

«Господи, Боже мой, до чего вы все перепутали в рассказах Элимелеха».

«Ну и что? Разве наш рассказ не хорош?»

«Хорош? Даже очень хорош. Может, он действительно был рассказан Элимелехом сыну».

«Ну, а я услышал его из уст Мойшеле, и он мне очень понравился, как и все рассказы Элимелеха».

«И ты знал, что «пальмы Рами» раньше назывались «пальмами Элимелеха?»

«Именно на этом мы пришли к согласию».

«К согласию?»

«Да, я отказался от «пальм Рами», а Мойшеле – от «пальм Элимелеха», и мы назвали их «пальмами друзей».

«И пальмы были выкорчеваны, и Мойшеле покинул страну».

«А я собираюсь жениться».

«Господи, Боже».

Восклицание замерло на губах Соломона, и Рами печально улыбнулся, пытаясь негромким голосом успокоить Соломона:

«Нет, я не женюсь на Адас».

«Ясно, что не на ней».

«Если бы я на ней женился, она бы тебе об этом рассказала».

«Не ты?»

«Конечно же, не я».

Руки Рами все время движутся между тарелками, нож все еще воткнут в помидор. Рами ничего не попробовал из приготовленной Соломоном еды, и вообще не видно, собирается ли он чего-нибудь поесть. Сидит между цветных подушек Амалии, поджав ноги и опустив голову. На лице Соломона не чувствуется никакой радости в связи с тем, что Рами уходит из их жизни, и Соломон удивляется тому, что ни Адас, ни Мойшеле не важны ему в эти минуты, а только один Рами. Лицо парня не выглядит счастливым лицом жениха.

«И это ты пришел рассказать мне?»

«И попросить, чтобы ты сообщил об этом Адас».

«Нет».

«Почему нет?»

«Это твоя проблема».

«Но я не могу ей рассказать это одним разом».

«Нет выхода, Рами».

«Если ты ей расскажешь, она это проглотит».

«Нет!»

«Соломон, это дело срочное».

«Почему – срочное?»

«Моя будущая жена должна родить».

Слова Рами повисли в безмолвии комнаты, лишь пальцы его постукивали по столу. Соломон смотрит на Рами с жалостью, извлекает нож из салата. Рами забирает нож из рук Соломона, поигрывает им, перебрасывая из руки в руку, и движения эти не подходят к печальному выражению его лица. В конце концов, он швыряет нож на стол, сгибается над ним, и тень его ложится на Соломона, протягивается по стене до люстры. За окном слышен шум множества шагов и голоса переговаривающихся людей. Члены кибуца возвращаются из кухни. Операция по очистке мертвых кур завершилась. Смеющийся голос Леи, матери Рами, доносится в комнату. Рами выглядывает наружу, и Соломон говорит:

«Подумаю над твоей просьбой».

«Соломон, поговори с ней».

«Посмотрим».

«Если тебе не мешает, я сейчас почитаю письма».

«Только еще один вопрос».

«Пожалуйста».

«О твоей будущей жене».

«Не беспокойся, она девушка то, что надо».

«Ты хочешь сказать, что она хорошая девушка?»

«Именно».

Соломон идет в маленькую комнату, чтобы принести письма, а Рами растягивается на диване, подкладывая под спину и голову все подушки Амалии. Возвратившись, Соломон зажигает все восемь ламп люстры и ту, что в пустом углу комнаты, кладет с какой-то торжественностью кипу писем рядом с Рами, и уходит из комнаты. Нет у него места в квартире, которая вся занята Рами, и он выходит в дремлющий двор, снова смотрит на гору, и настроение его меняется. На ребре горы недавно были посажены сосны, которые еще не выросли, но уже пустили корни, и они скользят по склону, как тени, движущиеся под порывом ветра. Соломон смотрит на дум-пальму на вершине горы, и бесконечные пространства неба текут в его душу. И сердце расположено к доброте, почти как в дни Элимелеха. Ведь это их дум-пальма, и она все еще цветет на вершине, и рядом с ней сияние горы, на которой столько раз они сидели вдвоем. Быть может, на вершине скалы сочинял Элимелех свои истории, там видел бурлящий Самбатион, и нашел десять потерянных колен. И легенды его, рассказанные Мойшеле, которые он пересказал Рами, дойдут и до его ребенка. Рами будет сидеть с сыном в сиянии горы, около дум-пальмы, и рассказывать ему истории Элимелеха, которые никогда не завершатся в этом мире. Ощущает Соломон подъем духа и говорит голосом Элимелеха: