— Помогите! Помогите мне, Прескотт! Бейте их!

Подобный призыв, адресованный Флэши, не остался без немедленного ответа. Я вновь нырнул в свое укрытие, как раз в тот миг, когда Омохундро с грохотом проломился через тюки груза, буквально наступая Рэндольфу на пятки. Квартерон лягнул его ногой, ухватился за поручень и как раз попытался перелезть через него, когда вдруг сообразил, что может угодить прямо под страшную громаду тридцатифутового гребного колеса; он взвыл и попятился от поручней. В эту минуту грянул пистолет надсмотрщика, и я увидел, как тело Рэндольфа дернулось, а лицо исказилось в агонии. Он рухнул за борт. Огромные лопатки гребного колеса прошлись прямо над ним, лишь только тело упало в воду.

Осмелюсь предположить, что, если бы у меня была хоть пара минут для того, чтобы спокойно обо всем поразмыслить, до меня бы дошло, что безопаснее всего было оставаться на месте, изображая невинного работорговца, страшно удивленного сообщением, что у него в караване оказался беглый негр и продолжать играть эту роль и дальше. Но у меня не было этой пары минут, да я и не уверен, что повел бы себя по-другому. Ошеломляющее чувство, которое я испытал, когда тело Рэндольфа плюхнулось в воду, а Омохундро и Брэдли заревели в один голос при виде этого убийства, подняв на ноги весь пароход, подтолкнуло меня к мысли, что здесь больше оставаться не следует. Я выскользнул из-за штабелей, когда еще не успело замереть эхо от выстрела, и крик Омохундро, которым он хотел остановить меня, только ускорил мой полет. Полдюжины великолепных прыжков — и я пересек палубу, а затем в изящном прыжке перемахнул поручни по правому борту, я знал, что в этом месте не было гребных колес, и когда я, наконец, уже на последнем дыхании вынырнул из теплой воды Миссисипи, «Султан» дымил уже в доброй сотне ярдов вверх по реке.

X

Даже сегодня я не чувствую по отношению к Джорджу Рэндольфу ничего, кроме раздражения и неприязни. Если бы ему только хватило ума держать рот на замке и вести себя скромно, он бы не встретился с Омохундро той ночью; вполне вероятно, что он благополучно достиг бы Канады. А там окунулся бы в счастливую жизнь профессора одного из либеральных университетов, солиста негритянского ансамбля или чего-то столь же полезного для общества. Вместо этого его гордость и глупость принесли ему пулю в грудь и илистую могилу на дне Миссисипи, но, что гораздо важнее, благодаря ему я и сам попал в очень опасную ситуацию.

Очевидно, купание хорошо прочистило мне мозги, поскольку я сразу сообразил, что плыть нужно не к побережью Арканзаса, до которого было всего около сотни ярдов, а пересечь реку и высадиться на противоположном берегу Миссисипи, для чего нужно было преодолеть три четверти мили. Я — хороший пловец, а вода была настолько теплой, что мне ничего не стоило это сделать. К тому времени, когда я выкарабкался на скользкий грязный берег и плюхнулся между каких-то ивовых кустов, «Султан» остановился за очередным поворотом, но спустя полчаса он снова двинулся вперед, несомненно, чтобы побыстрее достичь следующей пристани и поднять там тревогу.

Я проклинал Рэндольфа всякий раз, когда думал о том, что снова превратился в преследуемого беглеца, одинокого в сердце чужой страны и лишь с несколькими долларами в кармане. Единственным утешением было то, что они сначала обыщут берег Арканзаса и мне удастся незамеченным скрыться на противоположном берегу Миссисипи. А что же дальше? Возвращаться на юг было нельзя, поскольку военный флот, вне сомнения, подстерегал меня там, а продолжать свой путь на север — пешком, вдоль реки — было безумием. Но именно к северу мне нужно двигаться, если я хочу снова попасть домой. Сейчас же мне следовало найти местечко, где можно спокойно отлежаться, пока весь этот шум не стихнет и я смогу потихоньку пробраться вверх по реке в свободные штаты, а там — и до атлантического побережья, чтобы добраться домой.

Это была чертовски трудная задача и мрачная перспектива, так что я всю ночь проклинал собственную глупость, из-за которой Криксу удалось запугать меня и втянуть в эту историю. Единственная надежда была на то, что Миссисипи — дьявольски большая река, по которой новости распространяются медленно и неуверенно, так что мне удастся найти какую-нибудь лазейку. Я полагал, что путешествующие иностранцы — вполне обычное явление для западных штатов, так что при должной осторожности опасности удастся избежать.

Ночь я провел в зарослях хлопчатника и двинулся на восток еще до восхода солнца, так как хотел как можно быстрее убраться подальше от реки. Так начались три самых чертовски унылых дня моей жизни, в течение которых я продирался через заросли и по бездорожью, живя жизнью бродяги и останавливаясь на ночлег лишь на самых отдаленных фермах и в других уединенных местечках, где мне удавалось купить немного еды на те несколько долларов, которые у меня были. Что меня радовало — никто из встречавшихся мне людей не обращал на меня особого внимания. Это укрепило мое предположение о том, что так они относятся ко всем странным личностям, бродяжничающим по стране. Насколько это было возможно, я пытался говорить на американский манер, хотя старался разговаривать как можно меньше.

Вскоре я понял, что долго так продолжаться не может, и поскольку я не обладал опытом вора-карманника или разбойника с большой дороги, то пришел к неутешительному для себя выбору, что должен попытаться найти какую-нибудь работу. Конечно же, это было самое крайнее средство, но я решил, что если удастся найти себе подходящее занятие в тихом уголке, то можно будет отсидеться там, а заодно и сберечь деньги для дальнейшего бегства. Во время своих экспедиций за дровами для ужина я пару раз заводил осторожный разговор с местными жителями, но все безрезультатно. И вот однажды утром, находясь уже на грани отчаяния, я абсолютно случайно наконец нашел именно то, что искал.

Я как раз выспался в лесу и покупал в лавке на свои последние несколько центов хлеб и молоко, как вдруг здоровый парень, верхом на серой лошади, галопом подскакал к нам и крикнул лавочнику, что приехал уплатить свой долг.

— С чего это вдруг, Джим? — поинтересовался хозяин лавки. — Собираешься куда-нибудь?

— На запад, — воскликнул детина, — могу тебе сказать, что отвез последнюю партию этого чертового хлопка. Теперь меня ждет Калифорния, старина, и целая куча золота. Вот твои четыре доллара, Джейк, и премного тебе благодарен.

— Не ожидал от тебя такой прыти, парень! — удивился продавец. — Калифорния, говоришь? Если бы я мог, то и сам бы туда двинулся, разрази меня гром! Но что Мандевиль будет делать без погонщика в разгар сезона сбора хлопка?

— Пусть сам погоняет и возит свой чертов хлопок, — счастливо ухмыляясь, ответил Джим, — думаешь, мне есть до него дело? Да пошло все к черту! Я хочу повидать мир! Йех-ху! Даешь Калифорнию!

Он взмахнул шляпой и с грохотом ускакал, оставив лавочника удивленно скрести в затылке.

Я ни о чем не расспрашивал в лавке — чем меньше говоришь, тем лучше. Но дальше по дороге я встретил негра, узнал, где живет Мандевиль, и после четырехмильной прогулки подошел к дому с внушительными воротами. Столбы при входе были сделаны из гранита, а само место называлось Грейстоунз. В конце обсаженной деревьями подъездной аллеи виднелся симпатичный белый домик в колониальном стиле, а неподалеку раскинулась большая хлопковая плантация. Для меня это было настоящей находкой, так что я вошел и представился погонщиком, который ищет работу.

Мандевиль был широкоплечим мужчиной около пятидесяти лет, с густыми бакенбардами на грубом красном лице.

— А кто те сказал, что мне нужен погонщик? — спросил он, враскорячку стоя на веранде и подозрительно глядя на меня сверху вниз.

Я ответил, что встретил его прежнего работника по дороге.

— А, этот дурень Джим Бейквелл! Сорвался с места прям посредь сезона сбора хлопка, чтобы ехать в Калифорнию. Если из него старатель получится такой же, как извозчик, то закончит он чисткой нужников — это все, на что он годен. Проклятый бесполезный ‘блюдок. — Мандевиль наклонился ко мне. — А ты опытный погонщик?