Комната была ярко освещена проникавшим через открытое окно светом, и на втором этаже фру Хаммерсенг играла на пианино…

— Господи помилуй, ну и напугали же вы меня!

— Я не нарочно. Извините. Я как раз собирался постучать. — Валманн выглядел, должно быть, таким же ошеломленным, как и она.

— Я сама виновата. Я так увлеклась, что ничего не заметила.

Гудрун Бауге выглядела на этот раз, как это ни странно, совершенно растерянной. Она тут же поднялась с табуретки, как будто он застал ее за каким-то запрещенным занятием. Валманн же надеялся, что она в замешательстве не обратила внимания на то, как он взволнован.

— Так вы играете на рояле?

— Да нет… Может быть, я и могла бы научиться играть по-настоящему, но я начала слишком поздно. В шестнадцать лет много уже других интересов… школа…

— И мальчишки? — Он сказал это непреднамеренно, вовсе не для того, чтобы, воспользовавшись ее репликой, спровоцировать ее на более личный разговор, а просто потому, что сам никак не мог вернуться к привычному деловому тону.

— Это пришло позднее, — возразила она с легкой печальной улыбкой. — Я была целеустремленной, мечтала стать врачом или инженером и не хотела мириться с тем, что у меня не все получалось. А потом… я нашла своего агронома… — Улыбка стала более широкой, но не более радостной.

— Я пришел узнать, не общались ли вы с владельцем усадьбы с тех пор, как мы в последний раз разговаривали, — начал Валманн с непонятно откуда взявшимся служебным рвением. Он был вынужден признать, что Гудрун Бауге больше нравилась ему на тракторе. Он уже интуитивно почувствовал, что повседневная жизнь в усадьбе не столь радостна. — Это очень важно, — добавил он. — Мы нашли следы недалеко от хижины, которые говорят о том, что это дело связано с еще одним, которое мы расследуем.

— Вот как? Каким же делом? — Она очнулась и проявила интерес, как будто труп, найденный в лесу, был будничным происшествием, частью неумолимого естественного хода вещей, но возможная связь этого события с другим преступлением коренным образом меняла ситуацию, особенно для нее.

— Этого я, к сожалению, не могу сказать, ведь следствие еще не закончено. — Валманн бросил на лету эту заученную фразу, как кранец между двумя бортами — своими обязанностями и любопытным зрителем, — и даже почувствовал некоторое облегчение. — Нет ли каких-либо известий от самого Солума или о том, где он находится?

— Он сейчас по дороге домой, — ответила она и оглянулась, как будто ожидала, что он вот-вот появится. — Мы получили от него вчера электронное письмо.

Электронное письмо. Значит, старик крестьянин разбирается в современной технике. Да, о том же говорит и оборудование его кухни.

— Он не сообщил точно, когда приедет, только написал, что уже в дороге. Поэтому я и пришла пода, чтобы проветрить помещение и вытереть пыль.

— Так мы можем с ним связаться?

— У него нет с собой компьютера, насколько мне известно. Должно быть, он послал сообщение по пути, из гостиницы.

— Или может быть, с компьютера своей любовницы?

— Может, и так, — ответила она и захлопнула крышку рояля.

32

— Твой урок ботаники произвел на Трульсена впечатление, — неожиданно произнесла Анита.

Они уже полчаса как молча и сосредоточенно работали бок о бок в саду, состригая кизильник. Эту работу надо было закончить обязательно, все соседи уже давно подстригли и подровняли кусты и деревья и убрали листву. На грядке у самой террасы сквозь слой зимнего мусора прорезались белые нарциссы, лужайка была непричесанная, с желтыми пятнами, дорожка из каменных плит не вымыта, слива и две старых яблони с торчащими побегами похожи на веники из пиассавы. Позор, подумал Валманн, размахивая садовыми ножницами, но, как ни странно, не ощущал раздражения, наоборот, к своему удивлению констатировал, что ему нравится работать в саду, если только преодолеть первоначальное нежелание и взяться за дело.

— Ну, он, конечно, не собирается анализировать останки растений или разрабатывать новые версии о том, кто мог проникнуть на виллу так поздно. Он только еще сильнее настаивает на своей теории о самоубийстве и ищет причины, по которым Георг Хаммерсенг мог покончить с собой. Когда я сказала ему про даты на архивных материалах, он взвился как ракета, все проверил, и выяснилось, что последние полгода просто отсутствуют. Ни одного счета, ни одной записи!

— Вот видишь! — Валманн не мог удержаться, чтобы не похвастаться своей маленькой победой.

Анита признала это:

— Я не посмела сказать, что это твоя идея, с него хватило и того, что это я начала. Теперь он всех поднял на ноги, весь персонал банка в Хедмарке, как будто они виноваты. Ведь это, в конце концов, его промах, что это не выяснилось раньше.

Эта неожиданная тирада вызвала у Валманна одновременно удивление и радость. В последние дни именно Анита отличалась внезапными сменами настроения и молчаливыми паузами, как будто она обвиняла его в чем-то, о чем не хотела говорить. А он не мог понять, в чем дело, когда она вдруг без какой-нибудь видимой причины снова менялась, становилась внимательной и нежной.

— Не так-то легко понять, что происходит у него в голове, — сказал он и продолжал, стараясь сохранить легкий, непринужденный тон, — но хорошей работой полиции это не назовешь.

— Йертруд от него в восторге.

— Вот-вот. Два сапога пара.

И они понимающе ухмыльнулись. Прежнее единство было вновь достигнуто. Анита натянула одну из его старых рубашек на спортивную майку. Непослушные волосы были собраны на затылке.

За последние несколько солнечных дней ее лицо загорело, и на нем появились новые свежие веснушки. Близился вечер, но майские дни уже набирали силу, и было светло, но от земли еще веяло прохладой, и каждая реплика сопровождалась легким паром.

— Так что нам, остальным, придется решать эту загадку. — Валманн наслаждался моментом, когда их единство казалось настоящим, без всяких осложнений. Ему нравилось смотреть на нее. — А есть ли какое-нибудь движение в поисках Ханне Хаммерсенг?

— Ничего… да и про него ничего не известно. Про Клауса.

Теперь настала очередь Валманна медлить со словами в ожидании реакции. Настала его очередь решать, говорить ей или нет о сделанной в лесу находке. Ведь она все равно об этом узнает завтра, не все ли равно, если он расскажет ей об этом сегодня? Он колебался, и тому было несколько причин. Что если она отвергнет его теорию, теорию, которая, строго говоря, была лишь предположением о том, кто мог быть владельцем камертона, и которая делала связь между двумя делами еще более запутанной, чем он думал ранее.

— Я думаю, что Клаус мертв, — сказал он.

— Мертв?

Валманн отметил про себя, что в ее голосе прозвучало более чем естественное удивление. Если человек считается пропавшим уже двадцать лет и последний раз дал о себе знать из джунглей Венесуэлы, то вероятнее всего считать его мертвым. Поэтому ему захотелось сильнее подтвердить свое предположение, и он рассказал ей о находке, сказал, что он чувствовал, держа в руках этот камертон, рассказал о пришедшей ему в голову мысли и о том, что все новые находки и улики, по всей видимости, все теснее связывают оба дела. Он прочел протест в ее глазах, прежде чем она открыла рот.

— Это очень слабая версия, Юнфинн.

— Ты так считаешь? Возраст примерно тот же. Строение тела и рост, цвет кожи…

— Не забудь, что такое можно сказать о тысячах других норвежцев мужского пола.

— Да, но камертонов не десятки тысяч.

— Ну, их ведь тоже хватает. А кроме того, вовсе не факт, что этот камертон принадлежал именно ему.

— Его нашли рядом с одеждой.

— Рядом с одеждой…

Она была права. Само собой разумеется. Он опять схватился за свою идею и помчался без оглядки. Идея о том, что именно Клаус Хаммерсенг был владельцем этого камертона, была довольно слаба. И конечно же, было мало конкретных доказательств того, что именно его тело нашли на осыпи… Однако все складывалось! У него в голове приобретала очертания некая картина происшедшего, и все концы сходились. Картина довольно жуткая, безобразная; он пытался отогнать ее от себя, но не получалось. Эта картина все больше и больше походила на действительность, на реальные события, произошедшие на вилле Скугли.