– Что такое?
– Я рад, что мы станем родителями.
– Правда?
Тед кивнул.
– Это нас еще больше сблизит, – солгал он. – Я знаю, мать из тебя получится ну просто замечательная. Вот насчет себя не уверен.
– Ты тоже не подведешь, – заверила Глория, накладывая еще чуть-чуть сливочного сыра на черничный бублик – размазывая, так сказать, комментарий. Она улыбалась, но не Теду. А в пространство перед собою.
Три недели спустя у Глории приключился выкидыш в ванной комнате мотеля на Аутер-бэнкс. [xxix]
Тед ждал жену в пустом вестибюле всей из себя распальцованной клиники «скорой помощи». Был двенадцатый час ночи, регистраторша, нимало не смущаясь, болтала по телефону со своим парнем и одновременно слушала легкую рок-музыку: приглушенно играло радио.
Наконец регистраторша повесила трубку и шумно, мечтательно вздохнула.
– Эти мне романы, – обронила она.
Тед кивнул.
Наконец вышла Глория. Тед знал, что случилось, и впервые в жизни сказал то, что нужно – то есть ничего. Он просто обнял жену – и она расплакалась. Через плечо Глории он видел: регистраторша за стойкой понимающе кивает. Увы, как это было свойственно Теду в те времена, его здравомыслия хватило ненадолго, и, усаживая Глорию в машину, он ляпнул:
– Я понимаю, родная, это тяжело, но, может, оно и к лучшему. Может, мы просто еще не готовы к такому шагу.
Глория осталась ждать в машине, пока Тед, ссутулившись, побрел обратно в клинику – бинтовать указательный палец. Прищемленный захлопнутой дверью.
Утреннее солнце палило немилосердно; конгрегацию явно не вдохновляла ни жара, ни миссия как таковая. Джеральд и еще двое мужчин выкатили блестящую отполированную пушку и установили ее в самом центре открытого пространства. Большой Папа неспешно описал широкий круг, чуть подпрыгивая на жирных, благоуханных ногах – по всей видимости, ужасно довольный и своей вспотевшей тушей, и лохматой шевелюрой.
– Это, – сообщил Большой Папа, остановившись и взмахом руки указывая на орудие, – бронзовая 57-миллиметровая гладкоствольная пушка времен Гражданской войны. Весит восемьсот восемьдесят фунтов. Но этим ее весомость не исчерпывается. Это оружие Союза [xxx]было захвачено конфедератами, точно так же, как мы захватили сие орудие Сатаны. Что за красавица наша пушечка! – Он ласково, словно гладя, провел рукой по стволу.
Пока Большой Папа вещал, Джеральд и Синтия, воспользовавшись моментом, подняли Теда на ноги. По прикосновению Синтии Тед понял, что она таки смягчилась по отношению к нему, хотя и не знал доподлинно, что эта мягкость означает. Чего Синтия хочет – чтобы пленника пощадили, или просто чтобы он не слишком-то страдал? Или, в своем прискорбном религиозном ослеплении, желает лишь одного: чтобы демон не утащил ее с собою в бездны ада? Синтия не сознавала, что они уже в аду, причем оба, – однако ее ад глубже, ибо означает непонимание.
Большой Папа обернулся к Теду и наставил на него жирный палец.
– Поставьте дьявола на место, – приказал он.
Теду ужасно понравилось, как это прозвучало, понравилась сама весомость слов. «Поставьте дьявола на место». При этой фразе он мысленно заулыбался – и, к несчастью, уголки его губ чуть изогнулись кверху, так что на краткий миг характерная ухмылка обрела зримое бытие. Все до одного сектанты ее заметили и дружно отшатнулись.
Теда привязали к деревянному столбу ярдах в двадцати от пушки, руки скрутили за спиной, темное жерло нацелилось ему в грудь. Глядя в прямо-таки бездонную пасть орудия, Тед испытал мимолетный укол страха, и хотя приступ прошел, Тед осознал, что ему это не померещилось. По правде сказать, ему даже захотелось вернуть ощущение страха, такое возбуждающее и бодрящее, захотелось вернуть его сразу, как только оно развеялось. А в следующий миг Тед разозлился из-за утраты и, глянув на Большого Папу, нашел его несовершенным и уже хотя бы поэтому заслуживающим яростного неодобрения.
– Ладно, Жирдяй, пристрели меня, – молвил Тед.
Видя, что Тед нимало не тревожится, Большой Папа явно запаниковал. Он стоял за пушкой, в то время как близнецы забивали в ствол пыж и закладывали шестифунтовое ядро. С помощью лиловой одноразовой зажигалки Большой Папа поджег фитиль и отошел на шаг, закрывая дряблыми ладонями уши с жирными мочками. Адепты последовали его примеру; многие зажмурились и сморщились в предвосхищении громкого выстрела. Тед наблюдал, как фитиль, шипя, догорел, безмолвно помедлил, когда ничего не произошло – пушка точно размышляла, стрелять или нет, – а затем словно взорвалась: раздался оглушительный грохот, полыхнула белая вспышка, заклубился темный дым.
Тед наблюдал, как черная трубка выплюнула в него ядро. Поначалу железная сфера отливала светло-голубым. По мере приближения она темнела, однако продвигалась медленно: не то чтобы замедлилось само время, просто снаряд не столько несся, сколько тащился сквозь пространство. Ученики следили за происходящим с вполне понятным ужасом; Тед успел вглядеться в каждое из лиц вплоть до последнего, прежде чем вновь переключился на подлетающее ядро.
Снаряд не промахнулся мимо цели – но и насквозь не прошел. С глухим стуком ядро ударило Теду в грудь – и упало к его ногам.
Над пыльным двором повисло глубокое, тяжелое безмолвие; ничего сопоставимого Тед в жизни не слышал. В воздухе еще висел дым, воняло сгоревшим порохом. Даже вороны, что все утро каркали, вдруг смолкли. Тед подумал было, что их спугнул выстрел, но нет: вороны расселись на дальнем заборе, наблюдая за развитием событий. Адепты, один за другим, отделялись от толпы и ковыляли к главному зданию. Наконец во дворе остались только Тед и Большой Папа, да курящаяся пушка между ними. Фанатик был потрясен до глубины души, его опущенные руки дрожали, трясущиеся губы не могли выговорить ни слова. Он отвел глаза под неотрывным взглядом Теда, затем неуверенно глянул в сторону здания, куда ушли его приверженцы. И побрел вслед за ними, оставив Теда привязанным к столбу.
Весь день Тед оставался там: палящее солнце не причиняло ему вреда, зато заставляло то и дело возвращаться в изломанное прошлое. У него было время вспомнить все читаные-перечитаные по многу раз романы, и Тед вдруг осознал, что только теперь сможет читать по-настоящему. Ему захотелось почитать вслух Робби Бернса – своей дочке. Ему захотелось почитать сыну Твена – и воспитать в нем отрадную непочтительность. Ему захотелось наслаждаться словами – и разделить их смысл с женой. Перекликались каменки, рассекая темнеющее небо, летучие мыши охотились на насекомых и сигнально попискивали – Тед слышал все до последнего звука. Голоса адептов затерялись в воздушном океане пустыни, а строение, где все они прятались, походило на корабль-призрак. Вышла Синтия; выражение ее лица словно подстраивалось под морщинки, прочерченные манерой хмуриться в течение немногих прожитых ею лет. Не говоря ни слова, она принялась за веревки, стягивающие Тедовы запястья.
– Тебе надо убраться отсюда.
– Кто там в бункере? – спросил Тед.
Синтия сосредоточенно отвязывала ему ноги. На вопрос она не ответила.
– Кто в бункере?
– Беги, и все, – приказала она.
– В бункере дети, – прогремел голос Большого Папы: он поспешал к месту событий с винтовкой. – Я их много лет собирал. Они – моя страховка. Я их называю «детки с молочных пакетов». [xxxi]
Тед сглотнул. Вспомнил всхлипывания, жалобный голосок. Поглядел на Большого Папу – жирную алую кляксу на фоне неба пустыни.
– Отойди от него, Синтия, – велел Большой Папа, вскинул винтовку к плечу и взял Теда на прицел.
Тед оттолкнул от себя женщину.
– Уходи, – сказал он.
– Беги! – настаивала Синтия.
Тед – давняя привычка ли тому виной или просто здравый смысл – бросился бежать. В него целились из ружья. И не важно, что пушечное ядро повело себя так странно; не важно, что ни жажда, ни палящий зной, похоже, не причиняли ему вреда. Он бежал. Выстрелы взрезали прогретый воздух; от дальних стен надворных построек отразилось эхо. Одна из пуль ударила Теду в спину, он почувствовал – насквозь не пробило, но не остановился. Инстинкт подсказывал петлять туда-сюда, увертываясь от пуль; еще миг – и вдруг Тед разом перестал видеть закат, в направлении которого мчался. Он угодил в каньон, в глубокую промоину с песчаным дном, склон которой с каждым его шагом делался все круче. Треск выстрелов и отсвет неба – все исчезло; он несся по витому потайному туннелю, ведомому только воде – в своего рода геохронологической таблице. А затем беглеца вновь выплюнуло в закат: земля под ногами сделалась тверже. Оглянувшись, Тед уже не увидел света и не услышал звуков лагеря. И все равно он бежал, бежал, поднимая пыль и не сводя глаз с солнца, уже почти канувшего за горизонт – бежал на запад.