Забастовка продолжалась много дней. Однажды днем, когда Жозефина брала из ящика пучок стеблей, оттуда выскочила огромная крыса. Несколько дней спустя Эсперанса услышала страшный крик: у одной работницы из ящика выползло несколько извивающихся змеек. В привозимой с поля спарже попадались бритвенные лезвия и осколки стекла, и женщины, которые обычно работали быстро и слаженно, теперь делали все гораздо медленнее. Они с особой осторожностью доставали спаржу из ящиков. Когда несколько работниц услышали шум, доносившийся из-под стеблей, они позвали управляющих. Те вынесли ящик во двор и вывалили содержимое на землю — оказалось, что под спаржей притаилась гремучая змея.

— Чудо, что она никого из нас не укусила, — сказала Гортензия за ужином тем вечером. Они все собрались в одном доме и ели суп с фрикадельками.

— Ты ее видела? — спросила Исабель.

— Да, — сказала Эсперанса, — мы все ее видели. Она выглядела очень страшно, но управляющий оттяпал ей голову мотыгой.

Исабель съежилась от страха.

— Неужели с бастующими ничего нельзя сделать? — спросила Гортензия.

— Это свободная страна, — ответил Мигель. — Кроме того, забастовщики действуют осторожно. Пока они остаются у дороги и охрана не видит, что они предпринимают какие-то агрессивные действия, с ними практически ничего нельзя сделать. То же самое происходит на железной дороге. Я прохожу через ряды пикетчиков каждый день и выслушиваю крики и оскорбления.

— Меня больше всего раздражает этот непрерывный крик, — заметила Гортензия.

— Не надо им отвечать, — сказал Альфонсо. — Скоро все придет в норму.

— Нет, папа, — возразил Мигель, — скоро будет еще хуже. Ты видел машины, проезжающие через пропускной пункт в горах? С каждым днем людей здесь становится все больше и больше. Кое-кто из них говорит, что они готовы собирать хлопок за пять или шесть центов за фунт. Люди не могут прожить на такие деньги.

— Когда это закончится? — спросила Жозефина. — Если люди готовы работать за такие гроши, начнется голод.

— Забастовщики именно об этом и говорят, — сказала Эсперанса.

Все замолчали. Было слышно, как вилки стучат о тарелки. Пепе, который сидел на коленях у Эсперансы, уронил фрикадельку на пол.

— Мы будем голодать? — спросила Исабель.

— Нет, дочка, — сказала Жозефина. — Как кто-то может голодать, когда вокруг столько еды?

Эсперанса настолько привыкла к крикам забастовщиков, что, когда они вдруг прекратились, она оторвалась от своей работы, как будто что-то было не так.

— Гортензия, ты слышишь?

— Что?

— Тишина. Никто не кричит.

Другие женщины в ряду тревожно переглянулись. С их рабочего места они не могли видеть улицу, поэтому они перешли на другой конец навеса, с опаской посматривая в ту сторону, где все это время стояли бастующие.

Вдали показалась колонна серых автобусов и полицейских машин. Они мчались прямо к навесу, оставляя за собой облако пыли.

— Это иммиграционные власти! — воскликнула Жозефина. — Они хотят их разогнать!

Забастовщики побросали плакаты на землю и рассеялись в полях. Некоторые побежали к товарным вагонам, стоящим на путях, где они могли спрятаться. Завизжали тормоза автобусов и машин, из них выскочили представители иммиграционных властей и полицейские с дубинками в руках и побежали за бастующими.

Женщины, работавшие под навесом, сбились в кучу. Рядом стоял охранник компании.

— А что будет с нами? — спросила Эсперанса. Ее глаза не отрывались от полицейских, которые заталкивали в автобусы пойманных забастовщиков. Наверняка они придут сюда, потому что здесь работает так много мексиканцев. Она в отчаянии сжала руку Гортензии. — Я не могу оставить маму.

Гортензия услышала отчаянную тревогу в ее голосе.

— Нет, нет, Эсперанса! Они приехали не за нами! Хозяевам нужны рабочие. Поэтому компания охраняет нас.

Несколько представителей иммиграционных властей в сопровождении полицейских начали обыскивать платформы, переворачивая ящики и баки, привезенные с поля. Гортензия была права. Им не было дела до работниц в грязных фартуках, все еще державших стебли спаржи в руках. Не найдя забастовщиков на платформах, они спрыгнули с них и поспешили к толпе, которую загоняли в автобусы.

— Американа! Американа! — закричала одна из женщин и показала какие-то документы. Один из представителей иммиграционных властей взял бумаги у нее из рук и разорвал в клочки.

— Полезай в автобус! — приказал он.

— Что они с ними сделают? — спросила Эсперанса.

— Их отвезут в Лос-Анджелес, а там посадят на поезд до Эль-Пасо, в штате Техас, и оттуда отправят в Мексику, — ответила Жозефина.

— Но некоторые из них — американские граждане, — сказала Эсперанса.

— Это не имеет значения. Они создают проблемы правительству. Они хотят организовать профсоюз сельскохозяйственных рабочих, а это не нравится ни хозяевам, ни правительству.

— А как же их семьи? Как они узнают, что с ними произошло?

— Слухи дойдут. Все это очень печально. Автобусы с задержанными будут стоять у вокзала до поздней ночи. Люди не хотят расставаться со своими любимыми, разрушать семью, и обычно те, кого не поймали, отправляются за своими родственниками. Вот в чем замысел. Власти называют это добровольной депортацией. Но на самом деле у людей не остается выбора.

Двое представителей иммиграционных властей встали напротив навеса, а остальные уехали на автобусах. Эсперанса и женщины смотрели, как исчезают унылые лица в окнах.

Женщины начали медленно возвращаться на свои места и приниматься за работу. Все происшедшее длилось считанные минуты.

— Что теперь будет? — спросила Эсперанса.

— Они будут следить, не появится ли кто-нибудь из забастовщиков, — сказала Жозефина, кивнув в сторону мужчин, стоящих неподалеку. — А мы вернемся к работе с чувством благодарности, что не нас увезли на том автобусе.

Эсперанса глубоко вздохнула и заняла свое место. Она чувствовала облегчение, но не могла забыть полные отчаяния глаза захваченных забастовщиков. Ну разве справедливо высылать людей из их собственной «свободной страны» за то, что они высказали свои мысли?

Она заметила, что у нее заканчивается веревка для перевязывания пучков спаржи, и пошла к платформе, чтобы взять ее. В лабиринте сложенных в штабели ящиков и коробок она искала моток пеньковой веревки. Некоторые из коробок были перевернуты полицейскими, она наклонилась, чтобы поставить одну из них на место, — и у нее от удивления перехватило дыхание.

В углу сжалась Марта. Она приложила палец к губам, ее глаза молили о помощи.

— Пожалуйста, Эсперанса, — зашептала она, — не говори никому! Меня не должны поймать! Мне надо заботиться о матери!

На мгновение Эсперанса замерла на месте, вспомнив, как подло вела себя Марта, когда они с мамой только приехали в Америку. Если она поможет ей и это обнаружится, ее саму отправят в Мексику на автобусе. Она не могла так рисковать и уже собиралась сказать «нет». Но в этот момент она вспомнила, как Марта и ее мама шли, держась за руки, и не смогла представить себе, что их разлучат. И кроме того, ведь у обеих было американское гражданство. Они имели полное право здесь находиться.

Она развернулась и пошла к остальным. Все работали, и никто не обращал на нее внимания. Женщины обсуждали происшедшее. Эсперанса взяла пучок спаржи, несколько мешков и грязный фартук, который кто-то оставил висеть на крючке, и осторожно вернулась к Марте.

— Они до сих пор стоят у входа, — сказала она тихо. — Может быть, уйдут через час, когда работа закончится и навес закроют. — Она протянула Марте фартук и спаржу. — Когда будешь уходить, надень фартук и возьми это. Если тебя кто-то остановит, ты будешь выглядеть, как здешняя работница.

—  Грасиас, — прошептала Марта. — Извини, что я плохо о тебе думала.

— Ш-ш-ш, — сказала Эсперанса, переставляя ящики и закрывая их мешками, чтобы Марту не было видно.

— Эсперанса, — позвала ее Жозефина, — где ты? Нам нужна веревка.