Джек уставился в стакан, хотя я бы не сказал, что именно этот напиток заслуживал такого пристального внимания со стороны любителя спиртного, и ничего мне не ответил. Возможно, он почувствовал, что в моих словах содержалась изрядная доля самокритики, и его помощь будет излишней.

— Да ей и нечем здесь заняться, — продолжал я защищаться, — у нее не было времени, чтобы обзавестись друзьями. Представить не могу, что общего может у нее быть с деревенскими ребятишками. А ведь сейчас каникулы.

Джек все еще молчал. Он усиленно сопел без всяких на то физических оснований.

— Джойс слегка перетрудилась. В последние недели у нее было очень много работы. А кроме того, погода. Честно говоря, этим летом мы все намучились. В начале сентября я постараюсь на несколько дней увезти их отсюда.

— Ну а ты-то сам как? — спросил Джек с оттенком презрения.

— Со мной все в порядке.

— Слава богу. Но вид у тебя — хуже некуда. Послушай, Морис, потом у меня не будет возможности высказаться, — ты должен обратить на себя внимание. Цвет лица у тебя жуткий, — знаю, знаю, у тебя нет времени дышать воздухом, но ты обязан организовать дело так, чтобы выкроить хотя бы час на утреннюю прогулку. Ведь пот льет с тебя ручьем.

— Конечно, — платком я вытер влажные волосы над ушами. — С тебя бы тоже лил, если бы на твоих плечах лежало такое хозяйство, черт бы его побрал, полдюжины дел одновременно, и за каждым нужен глаз. Да еще такая погодка.

— Я тоже не болтаюсь без дела, но мое состояние не идет ни в какое сравнение с твоим.

— Ты на десять лет моложе.

— Ну и что? Морис, потоотделение вызвано у тебя алкоголем. Сколько ты уже выпил за вечер?

— Парочку порций.

— Хм. Знаю я твою парочку. Парочка тройных. Ты выдуешь еще полпорции до нашего ухода и не меньше двух с половиной после обеда. Вот тебе уже полбутылки с гаком, плюс три-четыре стакана вина, да еще в середине дня бог знает сколько. Это чересчур.

— Я привык. У меня получается.

— Ты привык, это правда. Но ведь от твоего первоклассного здоровья осталось одно воспоминание. Ты не можешь вести себя, как прежде. Тебе пятьдесят три. Ты топаешь по дорожке, которая вот-вот пойдет под откос. Ты скатишься вниз, если не изменишь поведение. Как сейчас себя чувствуешь?

— Прекрасно. Я же сказал.

— Нечего, нечего. Как ты себя чувствуешь на самом деле?

— О… чертовски плохо.

— Ты чувствуешь себя чертовски плохо уже пару месяцев. Потому что слишком много пьешь.

— Могу поклясться, что перестаю себя чувствовать чертовски плохо за час-другой до сна, если предварительно целый день накачиваюсь спиртным.

— Скоро ты в этом разубедишься, поверь мне. Как твои судороги?

— Думаю, лучше. Да, безусловно лучше.

— А галлюцинации?

— По-прежнему.

Тема, которую мы обсуждали, не была неприятна в такой степени, как может показаться. Некоторые формы судорог, начинающиеся обычно перед самым сном, известны почти каждому по собственному опыту: это конвульсивное выпрямление ноги, которое часто сопровождается сном, разъясняющим, что ты якобы споткнулся или оступился, спускаясь по лестнице. Распространены и широко известны случаи, когда судорожные движения затрагивают практически любые мускулы, включая лицевые, и продолжаются иногда до дюжины раз кряду, пока человек не засыпает или не перестает обращать на них внимание.

Когда интенсивность судорожных сокращений достигает этого уровня, появляются гипногогические галлюцинации (сразу же после засыпания). Таким галлюцинациям предшествуют подергивания, возникающие, когда человек находится в полудреме или бодрствует полностью, но с закрытыми глазами. Это еще не сновидения. Скорее, их можно охарактеризовать как видения, не имеющие какого-либо определенного смысла и возникающие в сложных условиях полусна. Их ближайший или, скорее, не самый дальний аналог — ощущения людей, которые провели почти весь день, пристально всматриваясь в какую-то панораму, менявшуюся только внутри жестко ограниченных рамок, например, при езде на автомобиле; и оказывается, что, когда они ночью закрывают глаза, немые кадры дневных зрительных впечатлений проходят перед их взором на внутренней поверхности век; но разница между галлюцинациями и их аналогом есть, и большая. При галлюцинациях внутри рамок отсутствует ощущение глубины изображения, почти нет фона, иногда его нет вообще. Кусок стены, угол камина, мимолетный абрис стула или стола — вот и все, что можно разглядеть; при галлюцинациях действие происходит только внутри замкнутого пространства, если вообще можно определить место действия. Но самое главное, картины, возникающие при галлюцинациях, если можно так сказать, обязательно вымышленные. Ничего реального увидеть практически невозможно.

В основном — это образы, связанные с человеком. Из темноты может выплыть лицо, или голова на плечах, или часть лица, или что-то неподдающееся описанию, но больше всего похожее именно на лицо, которое, как вам кажется, медленно движется или меняет выражение. Обычно появляются и другие части тела: ягодица и бедро, торс целиком, одна-единственная ступня. Если говорить обо мне, то я часто вижу обнаженные части тела, хотя, возможно, это объясняется моими эротическими наклонностями, а не жизненным опытом. Странные искажения, наросты, которые сопровождают легко узнаваемые формы обнаженной плоти, будто стремятся уменьшить их эротическую притягательность. Я не могу испытать чувственного волнения при виде груди, разделенной на части, как очищенный апельсин на дольки, или бедер, сходящихся с двух сторон в одно раздутое колено.

Все сказанное может навести на мысль, что гипногогические галлюцинации должны вызывать страх. При их избытке — конечно, но лично меня все эти меняющиеся картинки, как бы гротескны они ни были, привести в ужас не в состоянии. Совсем другое дело, когда неприметный профиль вдруг развернется и, обратившись к тебе лицом, устремит в твою сторону свирепый и яростный взгляд сомнамбулы или превратится в нечто жуткое, нечеловеческое; но бывает и так, правда, редко, что короткая вспышка осветит мягким желтоватым сиянием какой-то необъяснимо прекрасный образ только для того, чтобы через мгновение растворить его в небытие, как исчезнувшую фантазию. Самое же неприятное, что вместе с видениями приходит ожидание судорог, толчков, подергиваний, ударов, способствующих полному пробуждению и бессоннице, которые обязательно идут следом.

Во время разговора с Джеком в баре я на короткое время увидел все, что привычно подстерегало меня впереди; бар начал заполняться первыми гостями, пришедшими из ресторана, и клиентами из близлежащих местечек, которые подъехали сюда, чтобы скоротать остаток вечера. Я сказал Джеку.

— Думаю, ты собираешься все мои недомогания приписать пьянству.

— Конечно, связь самая прямая.

— В прошлый раз, когда мы обсуждали мои расстройства, ты усмотрел их связь с эпилепсией. Как же совместить одно с другим?

— А почему бы и нет, если и в самом деле действуют оба фактора? Как бы там ни было, диагностировать эпилепсию — вопрос техники. Не в моих силах обещать, что у тебя никогда не будет эпилептического припадка, так же как я не смогу поручиться за целость и невредимость твоих конечностей. Но я могу сказать, что в данный момент признаков подобных неприятностей у тебя нет. Однако должен заметить, что налитые кровью глаза указывают на самую прямую связь между алкоголем, дрыганьем и этими твоими рожами. Это стресс. Самый настоящий стресс.

— Алкоголь снимает стресс.

— Только вначале. Послушай меня, брось ты это, Морис. Двадцать лет не можешь оторваться от бутылки, какой прок читать лекции о том, что ты в порочном кругу, катишься по наклонной плоскости и так далее и тому подобное. Я ведь не прошу, чтоб ты окончательно бросил пить. В этом тоже пользы мало. Попробуй понемножку. Удержись, не пей много до вечера. Чем раньше начнешь себя ограничивать, тем лучше, ведь уже сегодня ты дошел до такого состояния, будто твой седьмой десяток не за горами. Но я вовсе не хочу, чтоб ты себя чувствовал, как покойник на собственных поминках, поэтому давай оставим сейчас этот разговор. Пойди-ка предложи гостям какое-нибудь фирменное блюдо, а затем сделай пробежку между столиками, извиняясь, что поперчил пудинг из потрохов собачьим дерьмом; а я пока поболтаю с нашими пташками.