Речь Аледа Риса сопровождалась хохотом и улюлюканьем, будто это было исполнение комических куплетов. Вскипевший от негодования Бен Гриффитс встал, чтобы навести порядок.

– Смейтесь, смейтесь, смехачи. Поглядим, кто будет смеяться, когда настанет великий день. Где сейчас те, кто смеялся над Гитлером и его головорезами? Над Лениным и Сталиным тоже смеялись, только впредь уж вряд ли будут. За что мы воюем все эти годы, если, конечно, считать, что мы воюем, а не обжираемся апельсинами? Подумайте хорошенько, и вы поймете, что речь идет об освобождении целых народов от ярма тирании. Мы не наивны, чтоб надеяться на политиков, которые придут после окончания войны к власти и станут поддерживать идею независимости Уэльса, – что им до нас? Валлийцы сами обязаны добиться независимости, но сейчас мы обращаемся к присутствующим здесь англичанам, шотландцам и ирландцам с просьбой понять, что мы говорим только о наших правах, которые должны уважать наши ближайшие соседи. Свободный Уэльс всегда протянет дружескую руку соседям на другом берегу Ирландского моря или в Каледонии, их стремление к самоопределению получит нашу братскую поддержку. Наступает эпоха малых народов. Мы воюем за свободу уже много лет, но предстоят еще долгие годы борьбы. Пусть этот деревянный меч лишь ничтожная копия сияющего клинка, который отсечет саксонский нарост с живого тела Уэльса. Земля наших отцов снова станет достоянием ее сыновей и дочерей.

Сержант Реджинальд Морроу Джонс не присутствовал на этом собрании только потому, что находился в это время на задании в Ла-Линеа. На следующее утро, сменив фланелевые брюки и спортивную куртку на летнюю униформу цвета хаки, он предстал с рапортом перед капитаном Вудраффом, в мирное время администратором в частной школе. Единственный иностранный язык, которым он владел, был французский для начинающих. Несмотря на службу в разведке, капитан по-прежнему считал, что знание иностранных языков необходимо только метрдотелям дорогих ресторанов да торговцам в Порт-Саиде. Он сухо поздоровался с Реджем и спросил, в чем дело. Редж доложил:

– Сэр, прошлой ночью я убил немца.

– Если вам нечего доложить, сержант, так и скажите. Ваши шуточки вас до добра не доведут. Итак, есть у вас что доложить?

– Сэр, прошлой ночью я убил немца.

На письменном столе капитана Вудраффа сидел мохнатый скотч-терьер по кличке Пух. Капитан почесывал псу шею, и тот, млея от удовольствия, вытягивался в струнку. Наконец капитан произнес:

– Итак, прошлой ночью вы убили немца. Вы пошли на базар, встретили там немца и убили его. Может, вам стоит сочинить про это рассказ и отнести его в редакцию местного журнала? «Как я убил немца прошлой ночью». Звучит недурно. Не забудьте подписаться: сержант Р.А.Джонс.

– Р.М.Джонс, сэр. Вы решили, что я шучу, сэр, но, по-моему, это вы, сэр, сейчас недостаточно серьезны. Если вы хотите получить письменный рапорт, вы его получите, но я считал своим долгом предварительно известить вас устно.

Собачка взирала на Реджа.

– Вы хотите сказать, – вдруг дошло до ее хозяина, – что убили немца? Штатского? В Ла-Линеа?

– Именно, сэр. Он был в штатском, как вы верно догадались, но из этого не следует, что он не военный. Я тоже был в штатском, хотя и служу

– Так вы все-таки убили этого чертова немца?!

– Сэр, я зарезал его армейским ножом в проулке около бара «Бараха». По-испански это значит «Игральая карта». Стены бара разрисованы игральными картами, точнее, картами таро. Висельник, Падающая башня и тому подобное. Армейский нож, кстати, мне не выдали. Я купил его у одного испанца. Немца этого я встретил в баре. Он сам сказал мне, что он немец, да я бы и без него догадался по акценту. Так вот, когда я с ним заговорил, он сказал, что он – немец, что все устали от этой проклятой войны, а мы на нейтральной территории, и почему бы нам не выпить.

– И вы приняли предложение врага?

– Как вы догадались, сэр?

– Сержант Джонс, не морочьте мне голову!

– Капитан Вудрафф, а вы уверены, что мне есть что морочить?

Рука Вудраффа сжала горло любимого песика, и собака зарычала. Вудрафф тоже зарычал. Собака вырвалась из его рук, спрыгнула на пол и забилась в корзину, потом растянулась во всю длину и зевнула, высовывая чистый розовый язычок и выставляя напоказ шершавое нёбо.

– Хотите попасть под трибунал? – взревел Вудрафф.

– Все в вашей власти, сэр. В защиту свою могу лишь сказать, что пытался по всей форме доложить о вражеских происках и о том, как враг Его Величества поплатился за это жизнью, а вы, мой командир, выразили мне недоверие в весьма возмутительной форме, сэр.

– Откуда мне знать, черт вас возьми, – хрипловато произнес Вудрафф, – что вы говорите правду?

– Со мною был капрал Уитком, сэр. Он все видел, его даже стошнило. Он потом сказал еще, что это не по-джентльменски – ножом в спину. Когда немец, чьи документы у меня в кармане, – в этом месте Редж похлопал ладонью по карману форменной рубашки, – подыхал среди использованных презервативов и апельсиновых корок, мимо проходила веселая парочка, местная проститутка с британским солдатом. Они могут засвидетельствовать кончину светловолосого человека, корчившегося на земле в предсмертной агонии.

– А вас эти двое могут опознать?

– Теперь вы мне верите, сэр? Очень хорошо, и впредь не смейте называть меня гнусным лжецом. Проститутка, я думаю, сможет. Ее зовут Кончита.

– Где Уитком?

– Ушел на дальний мол читать лекцию о японском милитаризме. Уитком подтвердит мои показания. Я думаю, ему стоит доверять, сэр. Как ни крути, он – профессор славистики Даремского университета.

– Полиции хоть поблизости не было? – горько застонал Вудрафф.

– Нет, сэр. Гражданская оборона в это время разгоняла своими стальными плетками нищих ребятишек, которые просят милостыню. Не хотят, видите ли, чтобы те демонстрировали перед иностранцами нищету Испании. Нет, сэр, полиции не было. После этого я сразу побежал к пограничному пункту, Уитком – за мной, только он все пыхтел и жаловался, потому что не поспевал. Границу мы пересекли без всяких проблем.

– И сразу пошли к себе и никому ни о чем не рассказывали?

– Не совсем так, сэр. Я еще заглянул в наш буфет, выпил пару кружек пива с одним моряком и, конечно, не выдержал, рассказал ему о том, что сделал. Он мне тоже сначала не поверил. Но я показал ему нож со следами засохшей крови, и тогда он поддержал меня, сказав, что долг британского солдата – убить врага, в каком бы обличье он ни попался на пути. Нож по-прежнему у меня. Если хотите, сэр, можете на него взглянуть.

Капитан, морщась, как от боли, встал из-за стола и подошел к собачьей корзине. Он взял собачку на руки и обнял ее так, будто это было единственное разумное существо на свете. А затем, видимо, от волнения грассируя на французский манер, произнес:

– Убийство. Это же смегтоубийство, чегт подеги!

– Да, убийство. Но в контексте тотальной войны.

– Вы что-то сказали про его документы…

– Ах, ну конечно. – Редж вынул бумаги из кармана. – Ничего особенного, сэр. Несколько вырезок с полунагими красотками из немецкого журнала, чтобы скрасить одиночество. Письмо от девушки, видимо от невесты. Зовут Труди. Пишет, что скучает, и он, наверно, тоже скучает, а бомбы все падают и падают… Адресовано Вольфгангу Траутвайну. Она его нежно именует Воферль. Так члены семьи и близкие друзья звали Моцарта, сэр, которого тоже звали Вольфганг. Как видите, на конверте адрес немецкого консульства в Севилье. Бедный Воферль, похоже, служил дипломатом. Не знаю, можно ли считать его сугубо гражданским лицом. Звание не обозначено, просто «доктор». У них всякий, кто закончил университет, доктор. Как доктор Геббельс. Будь я немцем, я бы тоже назывался доктор. А вот вы – нет, сэр.

Капитан Вудрафф снова уселся за стол и водрузил на него собачку.

– Отдайте мне эти бумаги, – сказал он, развалившись в кресле.

– Вы же не читаете по-немецки, сэр.

– Это мне и без вас известно, и я не повторяю приказ дважды.