— Как? Куда? Я думал, мы с вами порешили, Биберкопф?

— Порешили, это точно, уж на меня можете положиться! Мне только на одну минуточку домой забежать надо, знаете, хе-хе, меня там невеста дожидается, Цилли. Может быть, вам когда Рейнхольд о ней говорил, раньше-то она с ним гуляла. Не могу же я оставить женщину на все воскресенье одну дома.

— Нет, Биберкопф, так не пойдет. Вы уйдете, а там ищи ветра в поле! И я останусь в дураках. Нет, из-за бабы портить все дело не годится. Не сбежит она от вас, я думаю.

— Нет, не сбежит, это вы очень даже правильно заметили, она человек порядочный. Вот почему я и не могу оставить ее так, — сидит она дома и не знает, где я и что со мной.

— Да бросьте вы, идемте-ка, все это мы с вами устроим потом.

Что тут будешь делать? Пошли. Опять на Пренцлауерштрассе. Темнело. Проститутки уже вышли на промысел — стояли группками, те самые, которых несколько часов спустя увидит Цилли, когда будет бродить в поисках своего Франца. А время шло, тучи собирались над его головой. Скоро он будет сидеть в автомобиле, его схватят, и… Но в этот момент он еще думал о том, как бы отправить открытку того чудака да хоть на минутку подняться к Цилли. Ведь ждет же девчонка!

На Альте-Шенгаузерштрассе они вошли в какой-то двор, и Франц поднялся вслед за Пумсом по лестнице во флигель; Пуме сказал, что здесь его контора. Комната и походила на контору — горел свет, на столе рядом с телефоном громоздились пишущие машинки. Пуме сел и пригласил сесть Франца, в комнату несколько раз заглядывала какая-то пожилая женщина с суровым лицом.

— Моя жена, а это — господин Франц Биберкопф, который согласился принять сегодня участие в нашем деле.

Та прошла, словно ничего и не слышала. А пока Пуме рылся в ящиках своего письменного стола, Франц взял со стула «Берлинер цейтунг» и развернул ее. Ну, что там пишут? 3000 миль в ореховой скорлупе — репортаж Гюнтера Плюшова. Начало отпускного сезона. Спортивная хроника — весенний кросс. Драма Лео Ланиа «Конъюнктура» в исполнении труппы Пискатора. «Где тут Ланиа, а где Пискатор?» Где кончается сама драма и начинается ее сценическое воплощение? Запрещение ранних браков в Индии. Кладбище для коров-рекордсменок. Хроника: последний концерт дирижера Бруно Вальтера состоится в воскресенье, 15 апреля, в городской Опере. В программе симфония «Esdur» Моцарта, доход от концерта поступит в фонд по сооружению памятника Густаву Малеру в Вене. Шофер 2-го класса, семейный, 32 л., ищет место на легковую или грузовую машину.

Пуме взял сигару, потянулся за спичками. В эту минуту его жена открыла заклеенную обоями дверь, и в комнату медленно вошли трое мужчин. Пуме даже не повернулся в их сторону. Это все Пумсовы ребята. Франц поздоровался с каждым за руку. Жена Пумса собиралась уже уходить, как вдруг Пуме кивнул в сторону Франца.

— Послушайте, Биберкопф, ведь вы, кажется, хотели отправить какое-то письмо? Так вот, напишите, а Клара отправит.

— Ах, очень любезно с вашей стороны, фрау Пуме, сделайте одолжение. Это даже и не письмо, а простая открытка невесте моей, чтоб не беспокоилась.

Франц в точности объяснил, где он живет, написал адрес на именном конверте Пумса и вложил туда записку для Цилли, чтоб, дескать, она не беспокоилась, он вернется домой часам к десяти, открытку пусть передаст по адресу.

Так, теперь все в порядке; у Франца стало совсем легко на душе. А тощая стерва перечитала на кухне адрес на конверте и сунула его в огонь, а записку скомкала и бросила в помойное ведро. Потом уселась у плиты и распивает кофе как ни в чем не бывало. Забот нет, хорошо, тепло.

Радости Франца не было границ, когда в кепке и в зеленой солдатской шинели приплелся… кто же бы, вы думали? А у кого еще такие борозды на физиономии? Кто еще так волочит ноги, будто вытаскивает их одну за другой из вязкой глины? Конечно же, Рейнхольд! Тут уж Франц почувствовал себя совсем как дома. Вот здорово! С Рейнхольдом он готов идти куда угодно! Хоть в пекло!

— Как, и ты с нами? — прогнусавил Рейнхольд и прошел по комнате, волоча ноги. — Как это ты решился?

Тут Франц принялся рассказывать о драке на Алексе и про то, как он помог длинному Эмилю. Те четверо навострили уши. Пуме все еще что-то писал за столом; слушая, парни подталкивали друг друга локтями, а когда Франц кончил, расселись по двое, стали шушукаться. Но кто-нибудь из них все время оставался рядом с Францем.

В восемь часов пустились в путь-дорогу. Все тепло оделись, и Францу выдали теплое пальто. Он просиял, черт возьми, такое пальто заиметь неплохо, да и шапку каракулевую тоже.

— А почему бы и нет? — отвечают ему. — Сперва только надо их заслужить.

Вышли. На улице темно, хоть глаз выколи, и слякоть по колено.

— Что ж мы будем делать-то? — спросил Франц уже за дверями. И попутчики в ответ:

— Первым делом — надо раздобыть машину, а еще лучше две. Потом поедем за товаром — яблоки там или другое что.

Они пропустили много такси. Наконец на углу Менцерштрассе нашли две подходящие машины, взяли их, расселись и поехали.

Обе машины ехали друг за дружкой добрых полчаса. В темноте не разобрать, куда заехали, не то в Вейсензее, не то в Фридрихсфельде. Ребята говорят, старик, мол, сперва хочет кое-чем запастись. А затем остановились перед каким-то домом на широкой улице. Темпельгоф, что ли? — спросил Франц. Сами не знаем, — говорят те. Сидят молча, дымят вовсю.

Рейнхольд — в первой машине рядом с Биберкопфом. Его как подменили. И голос другой стал! Он уже не заикается, говорит громко, властно, весь собранный, подтянутый, ни дать ни взять — ротный командир, пару раз засмеялся даже — все в машине слушают его.

Взял Франц его под руку и прошептал куда-то в затылок под кепку:

— Ну, Рейнхольд, дружище, как жизнь? Здорово я обтяпал это дело с бабами? А?

— Еще бы! Полный порядок!

Рейнхольд хлопнул его по коленке, ну и рука у этого парня — прямо железная! Франц прыснул со смеху.

— Чтобы мы с тобой, Рейнхольд, да из-за бабы ссорились? Не родилась еще такая, а?

Трудно приходится порой людям в пустыне. Собьется караван с дороги, сойдут верблюды с тропы, и лишь много времени спустя наткнется путник на побелевшие кости…

Но вот из дома вышел Пуме с чемоданом в руках, сел в машину и снова поехали по темным улицам. Ровно в девять остановились на Бюловплац. Дальше пошли пешком, разбившись на пары. Под виадуком городской железной дороги Франц сказал:

— Вот мы уже почти и на Центральном рынке. Туда, что ли, идем?

— Зайдем и туда, но сперва вот товар примем.

Так дошли до Кайзер-Вильгельмштрассе. И вдруг рядом с вокзалом городской железной дороги те, что шли впереди, исчезли, как сквозь землю провалились. И Франц со своим спутником нырнули следом за ними в какие-то темные открытые ворота.

— Приехали! — прошипел спутник Франца. — Кончай курить.

— Это почему?

Но парень сдавил ему руку и вырвал у него окурок изо рта.

— Сказано, кончай курить!

И не успел Франц возразить, как тот тоже растаял в темноте. Что за фокусы? Бросили человека одного в темноте. Куда ж они делись? Франц наугад стал пробираться по двору, но тут вспыхнувший внезапно луч карманного фонарика ударил ему прямо в глаза. Передним стоял Пумс.

— А вы что тут бродите? Вам тут делать нечего, Биберкопф, ваше место у ворот — караулить. Ступайте назад.

— Вот как? А я думал, мне придется носить товар.

— Глупости, ступайте назад! Что, вам никто не сказал ничего?

Свет потух. Франц ощупью побрел назад. Его била дрожь, внутри словно оборвалось что-то, он с усилием проглотил слюну. Что же это тут делается? Где остальные? Он был уже у самых ворот, когда из глубины двора вышли двое… Все ясно — это же грабители, бандюги, ломают замки, крадут. Прочь, бежать отсюда! На Алекс! Шапку в охапку и бежать! Кубарем бы скатиться, как с ледяной горы. Но подошедшие схватили его, держат: один из них — Рейнхольд, железная у него лапа!