Мистер Кроуэл, мистер Крофтон и все сидящие за столом присоединились к его хохоту. Доктор пытался было заговорить, но его прерывали раскаты смеха.

— Посмотрите на него, — прошептал мистер Крофтон довольно громко, — ну разве он не похож на паяца?

Наконец доктору дали возможность заговорить.

— Вот видите ли, в этом случае я принужден буду в качестве ученого стать в оппозицию господину Баршьесу, — сказал он под новые взрывы смеха. — С моей точки зрения, с моей строго научной точки зрения, в данном случае порода дерева имеет решающее значение. С веткой другой породы господин Баршьес никогда не нашел бы того, что он нашел. Неужели вы будете настаивать на том, господин Баршьес, что ветка яблони сделала бы то же самое?

— Да! — со вздохом вырвалось у счастливого экспериментатора между двумя раскатами смеха.

— Или, например, ветка грушевого дерева?

— Полно, перестаньте! Да!

— Или ветка серебристой… серебристой березы?

— Да-а-а-а…

Смех господина Баршьеса медленно сошел на нет. Он украдкой взглянул на доктора, но доктор не поднимал глаз от своего рисунка, на котором к остальным деревьям прибавилось несколько берез. Взгляд господина Баршьеса проследил за взглядом доктора, и он перестал смеяться.

— Березы? — повторил он, глядя на рисунок. — А почему бы и нет?

— Вот в этом и заключается весь вопрос. Вы говорите «да», а я говорю «нет». Давайте разрешим этот вопрос самым простым способом — путем пари?

Он задумчиво нарисовал лошадь среди деревьев — беговую лошадь. Господин Баршьес поднял свои глаза с рисунка на лицо доктора, круглое и добродушное, как луна востока.

— Пари?

— Да. Я возьму ветку самшита, а вы возьмете какую-нибудь другую. Я утверждаю, что найду больше вашего. Нет… пусть лучше каждый из нас останется при том, что он найдет!

Господин Баршьес, казалось, не понимал, шутят ли с ним или говорят серьезно, но англичане за столом подняли гул.

— Пари! That's right! Надо и ему дать шанс! Посмотрим, что этот маленький…

Господин Баршьес попробовал было протестовать, но никакие протесты не помогали.

— Пари — это хорошая вещь! Вы, конечно, не верите в его болтовню, Баршьес? Ну так и держите пари!

Через какие-нибудь пять минут все встали из-за стола и отправились в путь. В передней маленький доктор остановил хозяина дома.

— Мистер Троубридж, if you please! Можно у вас попросить заступ?

— Заступ?

— Да. Очень может быть, что господин Баршьес найдет еще золото, может быть, я найду только банку из-под анчоусов, но мне не хотелось бы выкапывать ее голыми руками.

Ответом был новый взрыв смеха. Зажав под мышкой заступ, доктор открывал шествие, направляясь к полю для гольфа, где он с величайшей серьезностью срезал две ветки. Одну, еловую, он протянул своему противнику, вторую, ветку самшита, оставил себе.

— Кто начинает?

Господин Баршьес, который, видимо, был в бешенстве от всей этой истории, гримасой дал понять, что доктор может начинать.

Доктор закрыл глаза так, что длинные ресницы бросили мягкую, бархатную тень на его полные щеки; он прижал руки к телу точно так же, как это сделал господин Баршьес, и судорожными движениями стал передвигаться по газону. Англичане следили за ним, потешаясь от души. В зеленом спортивном костюме с короткими брюками, который он надел к ланчу, доктор ужасно был похож на гальванизированную лягушку. Вот он стал приближаться к группе из трех серебристых берез. Перед средней из них с ним точно сделался припадок конвульсий: ветка в его руке была направлена вниз. Он выпрямился и провел рукой по лбу.

— Здесь! — проговорил он, указывая на место перед березой.

Англичане, смеясь, захлопали в ладоши.

— Как вы думаете, доктор, что бы это могло быть? Водопроводная труба? Коробка из-под сардинок?

Доктор, не отвечая, схватился было за заступ, но его предупредил господин Баршьес.

— Позвольте мне, как заинтересованному в пари, — пробормотал он с гримасой, которая должна была изображать улыбку. Он замахнулся — «почему так высоко?» — подумали остальные — и опустил заступ. Одновременно раздался крик нескольких человек:

— Берегитесь! Берегитесь!

Заступ со свистом опускался на голову доктора. Но прежде чем он успел коснуться ее, маленький толстый ученый сделал прыжок в сторону того, кто замахнулся им. Обхватив своими короткими руками его туловище, он яростно сжимал его до тех пор, пока тот не очутился на земле.

— Мистер Троубридж! — задыхаясь, проговорил доктор. — Помогите мне! Ему не удалось убить меня заступом, но он очень сильный… он…

Остальные стояли, словно пораженные громом. В чем дело? Но когда противник доктора резким движением освободил свои длинные руки и вцепился ими в его жирную шею, англичане пришли в себя. Им редко приходилось видеть лицо, дышащее такой жаждой крови, как лицо господина Баршьеса. Через три минуты он был уже под надежной охраной шести добрых британских кулаков, и доктор поднялся с земли весь перепачканный, тяжело дыша.

— Что такое, в чем дело? — начал мистер Троубридж, но не получил ответа на свой вопрос и не потрудился даже повторить его.

Ибо, вместо того чтобы давать какие-либо объяснения, доктор схватил заступ и принялся раскапывать дерн. Он копал, копал так, что пот ручьями струился по его лицу, и в конце концов работа его увенчалась успехом: между корнями березы обнаружилась большая жестяная коробка, и, когда доктор ударом заступа вскрыл ее, глазам присутствующих представилось не золото, но самая большая пачка ассигнаций, какую им когда-либо приходилось видеть в жизни.

— В чем дело? — удалось наконец выговорить мистеру Троубриджу. — И вы тоже волшебник? И неужели все мое поле для гольфа полно денег?

Но показав рукой на свою шею, доктор отклонил всякие объяснения, взял жестянку и быстро пошел вперед по направлению к вилле.

Господин Баршьес, который следовал той же дорогой под охраной шести крепких британских кулаков, начал серию отборнейших голландских ругательств, и только благодаря необыкновенным своим способностям и возможностям голландского языка он к моменту возвращения на виллу не закончил этой серии и ни разу не повторился.

4

— Разгадка? — спросил доктор Циммертюр, наклонившись над стаканом освежающего грога из виски. — Разгадка заключается в том, что мне всегда хронически не везло на бегах. Я играю с тех пор, как помню себя, и всегда проигрываю. Такова моя участь в этой жизни.

Во всяком случае вы поймете мое удивление, господа, и зависть, когда семь-восемь лет тому назад одна банкирская фирма, по имени «Бейтендейк и K°», обосновалась недалеко отсюда в Гааге и гарантировала всем своим клиентам десять процентов в месяц на их вклады. Заметьте себе, в месяц! Сто двадцать процентов в год! Но каким образом эта фирма собиралась наживать свои деньги? Игрой на бегах во всем мире. У фирмы были прекрасные связи с Парижем, Берлином, со всеми английскими конюшнями, даже с Копенгагеном. Всюду они знали хороших лошадей, и всюду они забирали деньги, когда те приходили первыми.

Чем все это должно было кончиться, легко можно было предвидеть. Вкладчики получали свои деньги в течение трех месяцев… или, может быть, четырех, а в один прекрасный день кем-то было подано заявление. Господин Бейтендейк был арестован в кафе в Гааге. В несгораемом шкафу не оказалось ни гроша, что, по-видимому, вызвало гораздо меньше удивления у чинов полиции, чем у самого господина Бейтендейка. Он рвал на себе одежды, уверяя, что он честный человек, но это не помешало ему отправиться в тюрьму. Там, как это ни грустно, он схватил чахотку и умер до отбытия срока наказания. Компаньон его не был арестован вместе с ним. Его искали повсюду, но он блистал таким же отсутствием, как капиталы вкладчиков и их дивиденды.

Я уже говорил, что мне в игре всегда не везло, и с интересом следил за процессом, несмотря на то что моих денег за фирмой не числилось. Я построил свою собственную теорию, которую в то время не считал нужным сообщать кому бы то ни было, так как она не могла быть доказана. Основана она была отчасти на явном недоумении господина Бейтендейка при виде пустого шкафа, отчасти на том, что заявление в полицию было сделано рано утром, а арест был произведен днем позже. Я сказал себе, что компаньон господина Бейтендейка мог узнать от кого-нибудь о заявлении и имел возможность исчезнуть, захватив с собой наличность кассы. Что он сделал с ней? Если он был человек непорядочный, то уехал с ней за границу один. Если он был человек порядочный, то должен был позаботиться о том, чтобы его компаньону досталась причитающаяся ему доля добычи. Сделал он это? Да, но сделал ли он это и каким образом, стало для меня ясно лишь здесь, на вилле мистера Троубриджа, пять лет спустя.