— После того как мы с величайшей энергией оттузили друг друга, — со смехом вставил Курт. — Эта драка пошла нам на пользу, потому что из нее выросла наша дружба. Ты никогда не пробовал этого превосходного средства со своим хмурым Гаральдом?

— Нет, до таких отношений мы не доходили. Гаральд был на пять лет старше меня, и от него я научился всему, что здесь было нужно. Что мог я знать, явившись с северогерманской равнины, о скалах и фиордах, о море и его бурях? Он же все знал, и я, семи или восьмилетний мальчуган, был горд, что самый сильный и ловкий парень во всем Рансдале оказывает мне честь, обучая всему. Это с самого начала дало ему преимущество надо мной, и он всегда злоупотреблял им. Стоило мне взбунтоваться, и меня сейчас же угощали прозвищем «господский сынок», у которого аристократические замашки в крови и который не годится для свободной жизни среди свободной природы. Я же непременно хотел годиться, и этим Торвик усмирял меня. Я был еще слишком мал, чтобы чувствовать узду, на которой он держал меня; теперь же я не позволяю ему водить меня на веревочке, и он не может простить мне этого.

— Я совсем иначе представлял себе этого Торвика по твоим описаниям, — сказал моряк. — Признаться откровенно, он показался мне пренеприятным, угрюмым, неприветливым малым. Я думаю, он не сможет оттаять.

— Очень ошибаешься! У Гаральда подо льдом — огонь, только он горит глубоко внутри. Обычно это тяжелая на подъем, ленивая натура, но когда им овладевает страсть, то для него не существует разницы между друзьями и врагами, он слепо идет напролом сокрушая все на своем пути.

— В таком случае берегись, — сказал Курт, вдруг становясь серьезным, — он что-то против тебя имеет.

— Кто? Гаральд? Ну, конечно, я же говорю, что он сердится, потому что не может вести себя со мной по-прежнему.

— Нет, я предполагаю что-то другое. Когда мы только что столкнулись с ним, он вздрогнул и бросил на тебя особенный взгляд, в котором была не простая досада, а ненависть. Будь осторожен!

— Вздор! Чего ради ему ненавидеть меня? Между нами ничего не произошло. Это просто его манера. Мне его общество теперь не доставляет ни малейшего удовольствия, то и дело от него приходится выслушивать разные колкости, но не встречаться с ним я не могу, раз мы живем в одной местности. Не могу же я позволить попрекать себя тем, что я будто бы стыжусь дружбы с простым штурманом «Орла», когда здесь принц и мой дядя! Это не годится, Курт, я должен считаться со старыми отношениями.

Тем временем они дошли до пастората. Гильдур встретила их с обычной простотой и приветливостью. Не было заметно следов той страстной вспышки, которую вызвал в ней вопрос Гаральда. Она приняла поцелуй жениха так же спокойно, как он был дан; гордая, целомудренная девушка могла отвечать на ласку, но не навязываться с ней, когда ее не просили о ней, а Бернгард далеко не избаловал ее в этом отношении. Впрочем, ей не приходило в голову раздумывать над тем, как это случилось, что ее жених остается так удивительно холоден и спокоен именно в те минуты, когда всякий другой мужчина загорается. В его любви она не сомневалась; он выбрал ее по собственной воле, жертвовал родовым поместьем, чтобы обладать ею, зачем же были еще слова?

В Рансдале вообще помолвка и отношения жениха и невесты всегда носили спокойный характер, и Гильдур, став невестой, смотрела на них так же. Горячую, молчаливую любовь, таившуюся в ее душе под спокойной внешностью, она оберегала, как сокровище, касавшееся ее одной, но ни за что на свете не показала бы этой любви человеку, который вовсе не требовал этого и, может быть, даже засмеялся бы, узнав о пылких чувствах невесты, тогда как его собственные были до такой степени сдержанны.

11

Горы, поднимающиеся непосредственно за зеленой полосой побережья Рансдаля, составляли отроги главного хребта, и чем выше, тем величественнее становился пейзаж с его неприступными вершинами. В уединении этих лесистых гор, в часе езды от фиорда, лежали охотничьи владения принца Зассенбурга и его «северный Тускулум», который он выстроил себе здесь и назвал «Альфгеймом».

Это было деревянное здание в северном стиле, выглядевшее как простой, но очень красиво расположенный охотничий дом. В сущности, это был маленький замок, очень гармонично вписывавшийся в окружающую природу, и если его внутреннее убранство и не отличалось такой роскошью как на «Орле», то все же оно вполне отвечало привычкам знатных и избалованных гостей. Необходимая прислуга была привезена с собой на яхте, и приехавшие господа жили здесь совершенно обособленно; со времени приезда ни принц, ни его гости больше не заглядывали в Рансдаль.

Первую неделю их пребывания в Альфгейме стояли ясные, солнечные дни; солнце всего на какие-нибудь два часа скрывалось за высокими горными вершинами и снова появлялось в полном блеске; ночей, темноты не было. Сегодня впервые небо было пасмурно; горы окутались туманом и облаками, день был холодный, мрачный, почти напоминающий осень.

Большой салон на верхнем этаже Альфгейма был удивительно уютным. Стены и потолок были изящно отделаны деревом, мебель — украшена художественной резьбой; матовый светло-зеленый цвет занавесей и обивки превосходно гармонировал с красноватым оттенком дерева. Стеклянная дверь между двух окон вела на балкон с колоннами и перилами из темного дерева; с него открывался обширный вид вниз на фиорд с его лесами и ущельями. Впрочем, сегодня ничего этого не было видно из-за непрерывной игры волновавшихся облаков.

Обитатели Альфгейма проводили время большей частью этой комнате; сюда после завтрака собрались они и сегодня, Зассенбург и министр, разговаривая, стояли у окна, тогда как Сильвия, сидя в кресле, забавлялась великолепным сеттером, положившим ей на колени свою красивую голову.

— К сожалению, я вынужден пожаловаться вам, барон, — сказал принц не то шутливо, не то с упреком. — По совести, я не могу допускать, чтобы баронесса бродила по окрестностям совершенно одна; местность ей незнакома, и она вообще впервые в горах, а здешние горы для неопытных людей опасны. Я тщетно предлагал себя в проводники, просил, уговаривал, но в ответ мне лишь смеялись. Мне остается только обратиться за помощью к вам.

— Это против нашего уговора, Сильвия, — с недовольством заметил Гоэнфельс. — Ты выпросила у меня позволение гулять одной по утрам, но, понятно, я имел в виду только ближайшие окрестности, а ты, видно, поняла это по-своему.

— Неужели надо контролировать каждый мой шаг? Я не трусиха, да и в горах безопасно; сам принц говорит это. Здесь, на севере, нет надобности в защитниках.

— Да, но нужен проводник, — возразил Зассенбург. — Здесь нет придорожных столбов и можно бродить часами, не встретив ни души. Что, если вы заблудитесь или упадете, а вблизи не будет никого, чтобы помочь вам?

— Ноги у меня крепкие, голова не кружится, я в этом убедилась в течение этой недели. Защиты мне не надо.

— Все равно эти прогулки в одиночку опасны, — настаивал на своем Гоэнфельс. — В дальнейшем тебя будет сопровождать принц, я прошу вас об этом, Альфред. Я уже определил вас в кавалеры моей дочери на всех прогулках, когда нельзя воспользоваться экипажем, потому что сам не мастер ходить пешком. Вы, кажется, хотели идти с Сильвией в Исдаль? Придется, вероятно, отказаться от этого при такой пасмурной погоде. В какой, собственно, стороне находится этот Исдаль?

— Там! — Зассенбург указал на север. — В данном случае баронессе волей-неволей придется соблаговолить принять мое общество; в долину ведет только одна дорога, и надо ее знать, чтобы попасть туда.

Сильвия, ничего не возразив, продолжала играть с собакой.

— Исдаль в переводе «ледяная долина»? — спросил министр. — Вероятно, обычный глетчер [2]. Красивое место?

— Нет, только величественное. Это один из самых диких наших ландшафтов; глядя на него, понимаешь, почему именно ему посвящена сага о смерти и уничтожении.