— От этой музыки мне стало еще более грустно и жутко, — жалуется Ребекка.

— Прости, — говорю я.

Случай у моря

Мы ложимся поздно. Ребекка выпила слишком много вина. Она говорит, что ей будет страшно рассказать родителям о том, что случилось. Дезире и Фабиан Фрост будут отсутствовать еще несколько дней. Боится она рассказать о трагедии и своему жениху Кристиану, потому, что, по ее словам, он слишком чувствительный, а еще потому, что он очень любит дачу Фростов — единственное место, где он способен отвлечься от своих занятий и быть только счастливым.

Сам я даже не успеваю подумать о том, что я чувствую. Ребекка весь вечер требует моего внимания. Она, которая всегда подчеркивала важность счастья, сейчас настроена весьма мрачно. Наверное, она права. Наверное, и правда скорбь отворяет человека. Наверное, человек восприимчив. Мы стоим в маленьком коридорчике перед нашими спальнями. Она держит меня за руку.

— Сегодня я не могу спать одна, — говорит она.

Я мысленно вижу ее спальню: в ней уже стоит двуспальная кровать, готовая к будущим супружеским играм с чувствительным Кристианом, с которым она обручилась в Иванову ночь. Был устроен большой праздник, на свежем воздухе под яблоневыми деревьями Хиндар-квартет [2]исполнял Шуберта, песни о любви Эдварда Грига исполняла сама Ингрид Бьёнер. Окна ловили утренний свет, занимавшийся на востоке. Отец Ребекки всегда предпочитал находиться на переднем крае событий.

— Я могу спать у тебя на полу, — предлагаю я, чувствуя себя обязанным это сказать.

— Правда? — с облегчением вздыхает она и быстро меня обнимает. — Тогда тебе нужен матрац.

— Не нужен мне никакой матрац, — говорю я, сам не понимая почему. У меня болят плечи после того, как я вытащил из воды четырех человек. Крестец покалывает, словно иголками.

— Ляжешь прямо на пол? — с недоверием спрашивает Ребекка.

— Разве у тебя в спальне нет ковра? — говорю я, мне хочется ее рассмешить.

— Нет, — говорит она. — У меня дубовый паркет. Но поступай, как знаешь. Я просто предложила. Можешь взять купальную простыню.

— Купальная простыня прекрасно подойдет, — говорю я и распрямляю спину.

Я стою в ванной и смотрю на себя в зеркало. Усталое лицо. О чем я, собственно, думаю? Почему я такой слабый? Такой покладистый? Почему не согласился взять матрац? Хочу понравиться недавно помолвленной Ребекке?Да, безусловно. Хотя все мои мысли сейчас о Марианне Скууг. Ее отчаяние возбудило во мне желание. В ее мокром, обнаженном лице я увидел лицо Ани. Мягкое, податливое. Совсем как мое в зеркале. И вместе с тем упрямое — я сделаю так, как хочу! Мояволя!

Итак, моя воля — спать на полу в спальне Ребекки Фрост. Я выхожу из ванной в полосатой пижаме и захожу в комнату для гостей, чтобы взять там перину и подушку. Ребекка стоит в дверях своей спальни и смеется, хотя глаза у нее красные от слез.

— Ты такой симпатичный, Аксель.

Не хватает только плюшевого медвежонка, думаю я, следуя за ней в ее спальню с периной в руках.

Она лежит в кровати. Я — на полу, свернувшись калачиком, и слушаю, как под окном спальни стрекочет кузнечик, окно открыто, но затянуто москитной сеткой. Я поворачиваюсь на другой бок и пытаюсь найти удобную позу.

— Тебе неудобно лежать? — Когда я не вижу Ребекки, ее голос кажется мне более низким, чем обычно.

— Все хорошо, — отвечаю я.

— Я не засну, пока ты лежишь на полу. Ложись на кровать. Она большая, и я тебе доверяю. Надеюсь, не напрасно?

— Нет, не напрасно, — говорю я и беру с собой перину. Но на свободной части широкой двуспальной кровати уже лежит перина. Я заворачиваюсь в обе.

— Прекрасно, — говорит Ребекка. — Теперь я, наконец, смогу заснуть.

Откуда мы оба знаем, что другой не спит? Дыхание Ребекки ровное и глубокое. И все-таки я знаю, что она не спит.

— Ты спишь? — тихо спрашивает она у меня.

— Нет, — отвечаю я. Мы снова лежим молча. Пытаемся заснуть.

В конце концов я засыпаю.

Я просыпаюсь от какого-то звука. Сначала мне кажется, что кто-то смеется. Потом я понимаю, что это плачет Ребекка. Я лежу тихо и не знаю, что делать. Меня разбудил сон. Мне приснились волны, но это была не вода, а кожа. Анина кожа. Такая, как в тот раз, когда я впервые ощутил под руками ее кости. Однако во сне я ощущал только кожу, линии тела, волны. Аня смеялась. Плач Ребекки превратился во сне в Анин смех. Может, я нечаянно пощекотал ее? Неожиданно мы тесно прижимаемся друг к другу. Я лежу в ее объятиях.

— Мне страшно, — говорит она и теснее прижимается ко мне. — Обними меня!

— Тебе что-то приснилось?

— Я не спала.

— Что я могу для тебя сделать?

— Правильнее было бы спросить, что я могу сделать для тебя.

Она хихикает. Я краснею.

— Успокойся, Аксель. Мы в нашем мире недооцениваем такой феномен, как утешение. — Она держит меня одной рукой. — Нам вовсе не обязательно совокупляться.

Но пока мы все-таки это делаем, Ребекка тяжело и глубоко дышит. Я быстро и бурно кончаю ей в руку. Она гладит меня по голове. Я целую ее в губы, и она позволяет мне удовлетворить себя. Невнятно что-то шепчет мне на ухо и отворачивается. Потом бормочет, но уже не плачет:

— Я так часто мечтала, как это у нас с тобой будет.

— Ты, мечтала? Правда?

— Да, еще до Кристиана. Но мы никогда никому об этом не скажем. Ладно? Это совсем другое. Эта ночь никогда не повторится. Мы никогда больше не будем спать друг с другом. То, что мы сейчас сделали, мы сделали только потому, что не могли удержаться. Потому, что оба нуждались в утешении. Потому, что оба были глубоко несчастны.

Я послушно киваю. Она это чувствует. Ее рука лежит у меня под головой, ладонь прижимается к моей щеке. Я нежно глажу ее живот, словно мы старая супружеская чета.

Утренний свет

Ребекка заснула. Она доверчиво лежит в моих объятиях, посапывая во сне, как ребенок. Ее руки ловко и крепко держат меня. Как будто она в минуту опасности пришвартовалась к ненадежному столбу. Неужели мы действительно так близки друг другу? Для меня это новая мысль. В моем сознании неожиданно всплывает старомодное слово. Вожделенная. Да, Ребекку Фрост нельзя не вожделеть. У нее такие пронзительно голубые глаза, которые внезапно становятся черными, такая светлая кожа, усыпанная мелкими, почти невидимыми веснушками. Такая тонкая гибкая талия, стройная спина. Она такая бесстрашная, и она говорила мне о счастье. О том, что я должен помнить о нем и выбрать его, а не отталкивать от себя. И почему только я не выбрал Ребекку? Неужели для меня все безнадежно даже сейчас, когда она лежит рядом, прижавшись ко мне, когда я несколько минут назад обладал ею и ласкал ее? Безнадежно даже сейчас, когда она прервала мой сон и сделала то, чего не могло случиться даже во сне? Разве она не восхитительная молодая женщина? Не самая смелая из нас всех? Она честная и тем не менее позволила такому случиться. Она не ждет жизни, как ее жду я, проносится у меня в голове. Она пользуется ею. Распоряжается, как хочет. А когда не распоряжается и происходит что-то непоправимое, даже тогда она находит лучший выход.

Я лежу, слушаю ее сонное посапывание и чувствую дыхание какой-то жути. Я мечтал об Ане. Мечтал о смерти. О невозможном. А если я мечтал вовсе не о том? Если кожа, которую я ощущал кончиками пальцев, принадлежала вовсе не Ане? Может, это была кожа ее матери? Которая чуть не утонула. Которую я бесстыдно хотел. Ее зовут Марианне Скууг. Ей сильно за тридцать.

В эту минуту просыпается Ребекка.

— Хороший ты парень, Аксель Виндинг. Ты это знаешь? — спрашивает она.

— Нет. Не знаю, — честно отвечаю я.

Она обнимает меня. Смеется.

— Я так и думала. Мы должны постараться, чтобы у нас все опять стало хорошо. На земном шаре не так уж много хорошего. Словом, дорогой, это конец. Обещаешь мне это?