— Спасибо.

— Я рад, что вы счастливы. Для тебя счастье так много значит!

— Ты надо мной смеешься?

— И не думаю, — убежденно отвечаю я. Мне и в самом деле нравится мысль, что в моей квартире будут жить Ребекка и Кристиан. Извращенная радость собственника. Комплекс сына арендатора, который я унаследовал от отца. Мне больше не придется по субботам торговать нотами в музыкальном магазине. У меня будет еще больше времени на занятия. И я сохраню связь с Ребеккой. Мне не хочется, чтобы она исчезла из моей жизни.

— Подпишем договор? — спрашивает она.

— Ты считаешь, что нам нужен официальный договор?

— Обязательно, — серьезно отвечает Ребекка. — Кристиан — будущий юрист. А если ты умрешь? Или сойдешь с ума?

— Значит, он составит договор и придет ко мне?

— Нет. Я не хочу, чтобы вы встречались. Еще рано.

— Почему?

— Кристиан очень ревнив.

— Он знает про нас? — с испугом спрашиваю я.

Ребекка с каменным лицом смотрит на меня.

— Нет. А что тут можно знать? К тому же он считает тебя гомосексуалистом. Мне пришлось убедить его в этом, когда он узнал, что ты гостил у меня на даче.

Мы сидим на безобразном диване, который Сюннестведт завещал мне в придачу к квартире и роялю. Нас разделяет грусть, думаю я. Грустно, что мы не обо всем можем говорить друг с другом. О том, что случилось в последние годы. О нашей жизни. О том, что она первая влюбилась в меня. Первая меня поцеловала. Что я тогда не ответил на ее чувство. Но она все-таки приоткрыла мне свою дверь. Мы не можем говорить об этом. Нет. Об этом — никогда,думаю я.

— Как себя чувствует дача? — спрашиваю я наконец.

Ребекка грустно улыбается.

— Дача все выдержит. Она прекрасно себя чувствует. Но после того, что случилось, нам пришлось кое-что там изменить. Избавиться от всего, что напоминало бы о тяжелом. Яхта, например. Она больше уже не будет называться «Микеланджели».

— Правда?

— Да. Ведь я не буду пианисткой. По-настоящему. Знаешь, как она теперь называется?

— Попробую угадать.

— Да, угадай! — Ребекка полна ребяческого энтузиазма.

Я не могу удержаться.

— «Альберт Швейцер»! — говорю я.

Ребекка со страхом смотрит на меня — вздернутый носик, крохотные веснушки.

— Аксель! Как ты мог это угадать?

— Человек должен кое-что понимать в своих лучших друзьях.

Ребекка довольна и быстро целует меня в губы.

— Значит, ты будешь изучать медицину и в свободное время играть на рояле? — спрашиваю я, когда с практической частью уже покончено — договор составлен и подписан. Она стоит в дверях и собирается уходить.

— Да. Мне этого хочется. — Она улыбается. — К тому же неплохо избавиться от надзора мамы и папы.

И то верно, думаю я. Но Ребекка сказочно богата. Она могла бы выбрать квартиру и получше. Миллионеров не понять. Они скупы. Ведут точный счет деньгам. Ребекка тоже ведет счет. Даже когда она с кем-то занимается любовью, она все равно ведет счет, с грустью думаю я.

И неожиданно обнимаю ее. Я не хочу, не могу, не должен с ней ссориться. Она всегда поддерживала меня. И я тоже старался, как мог, поддержать ее.

— Хороший ты парень, Аксель, — говорит она.

— А что мне сказать про тебя? — смущенно спрашиваю я.

— Скажи что-нибудь очень хорошее. Чтобы я каждый день могла вспоминать твои слова.

— Тебе это необходимо?

— Это всем необходимо.

— Тогда я скажу, что люблю тебя. Что я восхищаюсь тобой, что буду тосковать по тебе. И, наверное, нуждаться в тебе.

— Хватит, больше ни слова, — просит она.

Прощание с квартирой Сюннестведта

Я укладываю свои вещи на Соргенфригата. Четыре картонных коробки. Негусто. Пластинки и часть книг остаются Ребекке и Кристиану. Собрание пластинок Брура Скууга все равно больше моего. Оно содержит и те пластинки, которые есть у меня, и еще три тысячи других. Так что в основном мои вещи состоят из нот, одежды, туалетных принадлежностей, полотенец, халата и нескольких самых любимых книг.

У меня такое чувство, будто я целую неделю занимался уборкой квартиры. Во всяком случае, в это время я не подходил к роялю. Да я и не мог играть с такими распухшими пальцами. К счастью, до следующего занятия у Сельмы Люнге осталась еще неделя. Как только я окажусь в доме на Эльвефарет, все наладится, думаю я.

Ровно в половине пятого в дверь раздается звонок. Ребекка Фрост, как всегда, точна. Она предложила перевезти меня в Рёа. Мне бы хотелось избежать ее критического взгляда на все мои действия. Но, с другой стороны, я тронут участием Ребекки в моей жизни на всех ее уровнях.

На ней рабочая одежда: потертые джинсы и куртка, в которой она, наверное, чистила лодку перед каждой Пасхой последние двадцать лет. На ней даже смешная кепочка.

— На службу явилась, — говорит она и шутливо отдает честь.

— Берегись, — улыбаюсь я. — С каждым разом ты становишься все красивее.

— Не трудись, Казанова. Ведь ты знаешь, что я занята. — Она разочарованно смотрит на картонные коробки. — И это все?

— Пластинки я оставляю тебе, если ты не имеешь ничего против. У Аниного папаши собрание пластинок, которое может соперничать с собранием пластинок Норвежского радио.

Она критически оглядывает комнату, неуверенная, что я все убрал как следует.

— Не сомневайся, пол я вымыл, пройдись и проверь, — говорю я.

Она придирчиво осматривает каждый уголок. Даже проводит пальцем по подоконникам.

— Гм-м, — Ребекка явно поражена. — Кто тебе тут все вымыл?

— Я сам все вымыл.

Она с уважением глядит на меня:

— Я всегда знала, что ты чистоплотный, но чтобы до такой степени! Мужчинам это не свойственно.

— К этому меня приучила мама. Вот и все.

Ребекка заглядывает даже в ванную. В унитаз.

— Тебе будет легко в жизни, — говорит она с улыбкой.

— Да, если от меня потребуется только это.

Мы сидим в машине, в американском джипе, каких в то время в Норвегии еще почти не было.

— Это машина папиной фирмы, — смеется Ребекка.

— Подумать только! — У меня наготове пачка сигарет, чтобы поразить ее.

— Что я вижу, Аксель! — восторженно говорит она. — Ты уже всерьез начал курить?

— Нет, не всерьез, — признаюсь я. — Но ведь Марианне курит.

Ребекка делает большие глаза.

— Ну и что? Ведь она не твоя девушка? Тогда бы еще это было понятно. Но копировать привычки своей квартирной хозяйки? Ведь она для тебя, если не ошибаюсь, толькоквартирная хозяйка?

— Да, но у нее весь дом пропах табаком.

— Ну, разве что, — лаконично замечает Ребекка.

Но что-то, видно, ее все-таки зацепило.

— Слушай, а какая между вами разница в возрасте, между тобой и Аниной матерью? — вдруг спрашивает она.

— Семнадцать лет.

— Значит, ей тридцать пять?

— Верно.

— Она могла бы быть твоей матерью.

— Конечно. Ей было восемнадцать, когда она родила Аню.

Мы умолкаем. И молча проезжаем Хаггели.

Наконец Ребекка осторожно поднимает на меня глаза.

— Послушай, Аксель…

— Слушаю.

— А что сказала бы на это твоя сестра? На то, что ты переехал к Марианне Скууг? Ведь Катрине и Аня были в любовных отношениях?

Я краснею. Мне неприятно говорить об этом.

— Кто знает, с кем еще Аня была в любовных отношениях? — бормочу я. — Катрине все это бросила, во всяком случае, на время. В среду я получил от нее открытку. Угадай, откуда.

— Колесит на поезде по Европе? — спрашивает Ребекка.

— Из Сринагара, — отвечаю я.

Ребекка свистит.

— Теперь все едут в Индию. В этом виноваты «Битлз».

— «Битлз»? А кто это?

— Не валяй дурака, Аксель. Это трагедия. Ты еще не знаешь, что они распались?

— У меня нет времени слушать поп-музыку.

Она удивленно моргает.